Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 42

Я знала приказ: чужим раненым оказывать помощь наравне со своими. Он был красив, этот поверженный ариец: молодой и статный. У меня не было шины, чтобы зафиксировать его поврежденную ногу. Разведчики притащили кусок фанеры. И когда я осторожно стала ее прилаживать, фашист очнулся: заскрипел зубами, зарычал от боли или ненависти. Потом вдруг рывком сел и, как цепная собака, всеми зубами вцепился мне в правую кисть руки, да так, что я взвыла...

Отбой!..

Абдулла, что это у тебя на лбу? Никак, задело?

Никак нет, однако. «Максимка» куснул.

Опять, бедняга, при разборке позабыл снять пружину замка с боевого взвода. А пулемет забывчивых не любит. Рассеченная до кости правая бровь солдата сочилась живой кровью.

Что ж не заклеил? Загрязнится. Иди к Сене. *

Заживет, как на собака...

Внимание всех газет сейчас приковано к Южному фронту: войска Первого Украинского наступают на -Киев! Подумать только!.. Вот там —война!.. Соловей, читая вслух сводку едва ли не по складам, блажит во всю глотку: «Даешь!..» Да... Неужели к 7 ноября не возьмут? Вот бы был Родине подарок...

Согласно сводке Совинформбюро, на нашем фронте идут бои местного значения. И верно: на близких флангах нашего коридора стало погромыхивать. Иногда так — хоть на расстоянии уши затыкай. Но мы знали, что это еще не общее наступление: фланговые дивизии, отдохнувшие и пополненные, разведкой боем прощупывают плотность и глубину вражеского оборонительного рубежа. Вражеская авиация сразу переключилась туда. А перед нами фашисты притихли, видимо, отказались от намерения ликвидировать «Чертов палец». Сунулись и раз, и два, и еще. И с танками, и с самолетами, но не тут-то было. Выдохлись. Ну что же? Ближайшую боевую задачу мы выполнили: рубеж, удержали. И теперь живем по строгому расписанию переднего края. Ночью никто, кроме подчасков, не спит. Завтракаем по-прежнему еще в темноте, обедаем в сумерках. Днем по очереди отсыпаемся под защитой батарей и минометов.

В наших землянках теперь почти тепло: старшина и Егор Мамочкин наши «камины»-ниши снабдили вытяжками из трофейной жести и прямыми трубами из того же материала. Топи на здоровье—дым глаза не выедает. Мамочкин сделал мне подарок: из припасенного по случаю лыка сплел по ноге лапоточки. Увидев меня в лыковых сандалетах, Фома Фомич буквально заржал. Дразнился:

- Пляши, Матвей,

- Не жалей лаптей!

А кончилось тем, что и себе, и капитану Ежову заказал такие же шлепанцы. Молодец Егор Егорович! Нам выдали валенки и отобрали сапоги. Раз по траншее пробежался — и суши. Не очень-то приятно шастать по земляному холодному полу босиком.

Соловей вертелся перед осколком зеркала, оглядывая со всех сторон свою новую гимнастерку. С удовлетворением шмыгнул носом:

А что? Парень как парень. Не замухрышка. И вообще...

Порядочный хвастун,— добавила я.

— Ну вот уже и прицепились! — обиделся Соловей,— Сказать ничего нельзя. Примерьте-ка новую, гимнастерку. Гляньте, как воротничок пришил — в аккурат на ширину спички.

Спасибо. Сполоснуться бы малость... Праздник на носу.

А чего ж? Запросто. Сейчас смотаюсь к старшине: термос кипятку приволоку да ящик цинковый из-под патронов — и на здоровье.

Спасибо. Попроси по пути у санинструктора ножницы ненадолго. Волосы обкорнаю. Терпенья нет.

Зачем? Будете как стрига-брига — овечья коврига.

Ужасно я тебя, парень, распустила! Иди. — Я едва не села с размаху на... кошку! И глаза вытаращила. Не ожидая вопросов, Соловей стал подлизываться:

Оставим, товарищ старший лейтенант? А? Не объест же!..

Да на что она тебе? В наступление с нею пойдешь?

А что? И пойду. Невелик груз. А там где-нибудь пристрою в хорошие руки. Вахнов ее поймал. Для вас. Должно быть, фрицы в деревне украли, а потом выкинули. А кошка-то какая! Сибирячка.

Кошка была обыкновенной бездомной муркой: тощая, серо-грязная, клочкастая. Но Соловей радовался как маленький.

- Тру-та-тушки, тру-та-та! Гляньте, как Пляшет!

Жених! Куклу бы тебе. Не сажай на мою постель! Не люблю я кошек.

Да и я вроде бы раньше не жаловал. Но это ж не простая — фронтовичка. Мурочка, Мура, ах ты горюха моя... Ну, я похрял. Дровишек подложите, не спускайте огонь.

Мы теперь с Соловьем были единственными хозяевами землянки. Сама того не желая, я выжила Петра Ивановича — к Павлу Седых он перебрался. Не из-за застенчивости,— пожилому ротному беспокойно было тут. Спит Самоваров урывками и вполглаза, а у нас никакого покоя — только двери свистят: чуть заснет человек — Соловей с Мишкой «ха-ха-ха» да «хи-хи-хи»! Ритка трещит как сорока. Посетителей званых и незваных — пруд пруди.

— Здравствуй, мой милый человечек! Как ты тут?

О, Костя! — Я обрадовалась.— Как видишь. Живу, пока жива. Чем обязана? Опять Вахнов? Не томи — выкладывай.

А что Вахнов? — вопросом на вопрос ответил с улыбкой контрразведчик. — Треплется?

Да нет вроде бы. Я думала, что ты что-нибудь услышал. А он на сказки перешел.

Нет, ничего не слышал. Значит, сказочки рассказывает? «Король был стар и глуп. И когда он наконец умер, во всех соборах служили благодарственный молебен».

Вот именно,— рассмеялась я.— Хороша сказка.

— Не сказка,— возразил мой приятель. — Кусочек истории из эпохи «короля-солнца» Людовика XIV. Но я к тебе заглянул по другой причине.

Оказалось, Костя от нас уходит! Уезжает. И не куда-нибудь — на учебу. В Москву — в Военно-юридическую академию. Подумать только!.. Я не могла не радоваться за товарища. Но поздравила довольно кисло: мне стало нестерпимо грустно. Мало того, что капитан Перовский отличный парень. Он тут единственный свидетель моего незабываемого, неприкосновенного прошлого. Он знал дорогих мне людей: доктора Веру, комиссара Юртаева, Димку-комсорга. И знал капитана Федоренко... Я едва не плакала. Но и у Кости глаза были грустными. Неужели не рад? Контрразведчик точно прочитал мои мысли.

Я не говорю, что не рад. Но, знаешь, как-то оно не ко времени. Чувство такое, вроде бы в чем-то виноват, или что-то недоделал очень важное, или потерял кого-то очень дорогого. Понимаешь? К людям привык, прижился. Не с полком — с родным домом прощаюсь. И навсегда, конечно. Пока учусь, довоюете. Чижик, обидно: отступали — был на фронте, стали побеждать— отправляйся в тыл...

Так откажись!

Увы. Не в моей власти. Сама знаешь, приказ есть приказ.

Да. «Бефель ист бефель», как сказал бы наш комбат. — Боясь расплакаться, я не глядела на Костю. А он вдруг на глазах повеселел.

Нет, ты только подумай, дорогая девчонка,— и голос контрразведчика стал совсем другим,— разве не чудо? Идет война. Еще далеко не конец. А армия готовит кадры высоких звеньев! И не только офицеров-строевиков. Понимаешь, кадры для будущего! С большим прицелом, разного профиля. Я уж не говорю о курсах и училищах — академии переполнены. Понимаешь?

А я, Костя, думаю, что после этой войны не будут больше люди воевать. Мир устал от крови.

Это, Чижик, вопрос... ой-ё-ёй. Вот возьми наших союзников. Кажется, все ясно, чего бы тянуть резину. Но... второго-то фронта, давным-давно обещанного, нет! А что по ленд-лизу творят: дерьмо норовят всучить! Конвоем корабли «по забывчивости» не обеспечива ют.

Костя, мне очень грустно. Ладно, не поминай лихом. Кто же на твое место?

Некто капитан Пищев. Не расспрашивай, я его не знаю. Да тебе-то, собственно, какое до этого дело? С Вахновым все благополучно. И есть реальная надежда, что парень не подведет. А остальное... вряд ли тебе придется иметь дело с новым оперуполномоченным. Ну, прощай, малышка. Храни тебя судьба. Я напишу. Поцелуемся по-христиански?

Нет. А то заплачу. Иди. — Я отвернулась. Костя бесшумно закрыл за собою дверь. Вот и все.

— Вставайте! Да вставайте же наконец! — Сквозь вязкий и какой-то томительный сон я чувствовала, как меня довольно бесцеремонно будили Рита и, Соловей. Трясли за плечи и, кажется, нахалы, даже за ногу дергали. Мне удалось наконец разлепить один глаз. Ритка взвизгнула: