Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 35

Я думал...

Он «думал»!—передразнила я. — Надо прислушиваться к советам старших! Выполняйте!

Почти то же самое оказалось у Серикова. Этому тоже помешало наступательное настроение. Однако попало ему гораздо меньше — по дороге я малость остыла. Почти все в порядке оказалось только у Кузнецова.

Когда основные позиции были более-менее приведены в порядок, я сыграла отбой боевой тревоги. Приказала до особого распоряжения повсеместно установить вахту: двое у пулемета, двое — в землянке, в состоянии готовности, пятый — подчасок — спит. Шестой— командир расчета — выполняет роль караульного начальника и разводящего. Для сигнализации с позиций в землянках, как и в Сибирском полку, подвесили по две снарядные гильзы — одну в другой, конец провода протянули к каждому пулемету: один звонок — вызов командира расчета на позицию; два — какое-либо ЧП; три — боевая тревога. Для солдатских постелей мы использовали лапы еловых и сосновых хлыстов, напиленных на перекрытия. По приказу комбата затопили ниши-норы. Дым окутал передний край, как после артподготовки. Однако это было лучше, чем ничего: даже у таких «печек» обогреться было можно.

Мне все-таки удалось собрать командиров взводов.

Петра Ивановича Самоварова в землянке не было: беспокоясь, проверял позиции. Все трое: Сериков, Кузнецов и Сомочкин — явились минута в минуту, при оружии, противогазах и перископах-разведчиках. Однако они были без касок и малых саперных лопат. Но начала я не с этого нарушения приказа. Пришли старшина Нецветаев и писарь Доронин. У ротного телефона сидел Соловей, временно заменивший телефониста, отлучившегося за запасной катушкой провода.

Я спросила, есть ли у командиров взводов невыясненные вопросы. Таковых не оказалось, что от имени всех троих довольно бодро заявил Кузнецов.

— Все ясно, товарищ старший лейтенант. Мы готовы.

Такой неоправданный оптимизм меня не обрадовал. Скорее, наоборот. Это плохо, когда человеку все ясно. Мне, например, перед боем почти никогда не бывает ясно все до конца. Всегда в последний момент выплывают какие-либо неуточненные детали. Да и не верю я, чтобы командиру в его первом бою было все ясно.

Я так и сказала:

— Не верю. Давайте думать вместе.

После довольно продолжительного молчания поднялся Сомочкин, который, кажется, еще не совсем отошел от недавней суровой взбучки. В его мальчишески ясных глазах затаились и обида, и смятение. Он пожал плечами:

— Откровенно, товарищ старший" лейтенант, я не понимаю, что вы имеете в виду?

— Все, голубчик.— Я легонько, но решительно стукнула ладонью по столу. — Хорошо. Раз не понимаете, с вас и начнем. Чур, не обижаться. Здесь все свои. Где ваша каска, товарищ младший лейтенант? " — Моя? — Сомочкин оглянулся, ища сочувствия у товарищей. Никто на него не глядел. — Вы знаете,— продолжал смущенно юный офицер,— она очень неудобна для ношения — на самый нос сползает... И потом, это... ну как бы вам сказать... не очень красиво. А пользы от нее... Ведь не бронированная же.

Извините, друзья, позвольте мне по этому вопросу дать слово бывалому фронтовику. Идет?—Никто, разумеется, не возразил. И я позвала: — Товарищ Соловей, иди сюда. Скажи откровенно, какого ты мнения о солдатской каске?

Самого хорошего,— без раздумья ответил Соловей, встав по команде «смирно».

Почему? — три голоса разом.

А потому, что на собственной шкуре, вернее, на башке испытал. Вон,— Соловей снял каску, потом ушанку. — Вот она — дерябина,— показал серповидный розовый рубец над правым ухом. — Кабы не каска, не жить мне. Так и хирург в госпитале сказал.

Так что ж, она спасает от всех ранений? — не без недоверия спросил Сериков.

Почему это от всех? — живо возразил Соловей. — В упор — ясное дело, пробьет. А 'если рикошетом, касательное или мелкие осколки? Так вот же я и говорю, во — потрогайте, кому охота, кабы не она— я б и копыта откинул.

По-моему, ясно. Дальше. Где ваш щит, товарищ командир взвода?

Какой щит? — растерялся Сомочкин.

Соловей, покажи.

А это, товарищи офицеры,— заговорил Соловей с явной гордостью от порученного дела,— проще простого. Вон он, щит —малая саперная. Бьет тебя рукояткой по... по бедру вроде бы и без пользы. А в бою — милое дело: раз-два — и окопался! В атаку пошел — раз! Чехол в карман, ее — за пояс. Видите? Щит и есть. Брюхо предохраняет. Я скажу вам по-честному: дохлое это дело, когда ранят в живот. Если даже и живым до медсанбата довезут — все равно хана.

Я добавила:

— Вы знаете, ребята, однажды в сумятице боя я столкнулась с немцем носом к носу. Он возник из-за камня, как привидение; на рогатой каске—для маскировки колосья ржи. Мы пальнули из автоматов одновременно. Я стояла боком. И если бы не лопатка-щит, очередь распорола бы мне всю брюшину... И это, надеюсь, ясно? Хорошо. А ну-ка, младший лейтенант, постройте боевой расчет отделения, скажем, Пряхина. На бумаге. Смотрите, товарищи.

На листке полевого блокнота Сомочкин быстро набросал пулеметную позицию и расставил по местам бойцов: командир, первый номер, второй, подносчики патронов. Кузнецов и Сериков одобрили. Я обратилась к старшине:

— Василий Иванович, ваше мнение?

Тот забраковал, едва взглянув на чертеж:

— Не годится. Зачем так кучно? Одна мина — и всё. На позиции должны быть только двое. Остальные... Кстати, товарищ командир взвода, сколько я вам должен приготовить патронов, скажем, на сутки оборонительного боя? А наступательного? Не прикинули? А мне надо знать хотя бы, как говорится, плюс-минус франко-потолок.

Вопросов было много: место командира в бою; взаимозаменяемость — кто кого; эвакуация раненых; запасные позиции; связь с командиром стрелковой роты. Бедный Сомочкин вспотел, но едва ли правильно ответил хотя бы на один из них. Все трое заметно смутились и притихли.

Младший лейтенант Сериков! Как у вас с ротным?

Вроде бы ничего. Пока не лается...

Фу... нехорошо так о старшем... Садитесь. Вот что, ребята. Зачем вы все трое смешите бывалый народ, а новичков в грех вводите? Что значит: «Дал фриц ракету — стой столбом. Замри»? Понимаю, вас так в. училище наставляли. Приказываю: забыть! Поймите, почти после каждой ракетной вспышки пулеметы режут! А с МГ-34 и МГ-37 шутки плохи — скорострельные, сволочи, пули несутся сплошной лавиной. Стоящий человек — покойник. Вот так по-дурацки на моих глазах погиб ваш ровесник-—тоже командир пульвзвода Витя Коровкин. Никогда не забуду. Запомните!.. Теперь о бомбежке. Не хочу вас пугать, но... к этому сразу не привыкнешь. Неприятная штука. В особенности, когда бомбовозы, идя в пике, сирены включают. Но... мы же укрыты. А фашистские асы не умеют прицельно бомбить пехоту даже в открытом поле. Так что не так уж страшно. Главное, никакой паники! Не бегать! Приказ: в случае налета авиации подать команды: «Воздух! В дзоты!» У пулемета остается только наблюдатель. Заранее назначьте из обстрелянных. И вот еще что. Затявкают наши зенитки — не зевай! Ведь глупо и смешно погибнуть от собственных осколков. Пару слов о наступлении, в которое вы так рветесь. Оно будет. Когда — не знаю. Но будет. Так вот об артподготовке. Нам приданы двести стволов на квадратный километр. Больше, чем было под Сталинградом. Такой музыки вы еще не слыхали. Вот тут рот надо обязательно открыть. Кузнецов, что это за «хи-хи»? Серьезно говорю. Если во время артподготовки не приоткрыть рот — оглохнешь на всю жизнь: барабанные перепонки такого не выдерживают. Вот вам и «хи-хи». И последнее. Танки. Не трогать! Они нас не касаются. Полезут «утюги» — пропустить! Пулемет на дно окопа и, как один — носом в землю. Траншея у нас узкая. Глина прочная. Не достанут и не раздавят. Прошли — встречай пехоту. Всё.

Но последний вопрос по своей линии задал молчаливый писарь Доронин. И опять тому же Сомочкину:

— Где ваш смертный медальон, товарищ командир взвода?

Младший лейтенант заметно побледнел и с тревогой поглядел на своих собратьев.

— Иван Иванович,— укорила я,— снимаю ваш вопрос. Ребята, пока тихо, разрешаю подремать вполглаза.— И закрыла эту последнюю репетицию-летучку.