Король жил в подвале и другие сказочные истории - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 21

Моряки нашли это место по стонам. Когда, преодолев развалины былого триумфа, они вошли в землянку, то увидели там жалкое зрелище: в сундуке, будто в гробу, лежало дикое, заросшее шерстью и покрытое плесенью существо с сумасшедшими глазами. Периодически оно отплёвывалось клочками бумаги и издавало звуки, весьма отдалённо напоминающие человеческую речь. На откинутой крышке сундука сидел большой антарктический попугай и, истерически хохоча, выкрикивал одно только слово:

– Эврика! Эврика! Эврика!

Некурящий

В одной стране жили три человека: Гаврила, Вольдемар и Сидор. Гаврила больше всего любил союзнические сигареты «Камель». Вольдемар предпочитал отечественный «Пегас». А Сидор вообще не курил. Гаврила был человеком дела, много пользы себе принёс, водил туда-сюда караваны, прокладывал в пустыне водопровод, налаживал торговые связи, одним словом, горбатился в поте лица и в конце концов стал богатым и власть имущим. Вольдемар, наоборот, по натуре был поэт, сочинял стихи, придумывал песни, строчил эпиграммы, в общем, витал в облаках высокого искусства и стал наконец весьма известным и почитаемым. А Сидор ничего не делал, сидел дни напролет на диване, смотрел в потолок или в окошко, болтался, как неприкаянный, да так никем и не стал. Вот они пожили-пожили да и умерли.

После смерти попал Гаврила в адову пустыню. Вольдемар определён был в райские кущи. Только Сидора никуда не пустили, так и остался он сидеть посредине того тоннеля, что между небом и землёй. Сидит он час, сидит день, сидит неделю. Пролетает мимо него какая-то сущность бестелесная.

– Эй, – кричит, – не найдётся ли закурить, добряк-человек?

– Рад бы удружить, – говорит Сидор, – да не курю я.

Поглядела на него сущность с недоумением и улетела восвояси. Сидит Сидор дальше. Месяц сидит, год сидит, век сидит. Надоело ему сидеть, устал. Пойду-ка, думает, прогуляюсь, навещу прежних своих знакомцев, разузнаю, как там кто устроился, как живёт-поживает.

Сказано – сделано. Для начала спустился Сидор из тоннеля на землю-матушку, проник в самое её исподнее чрево, расспросил там у местного рогатого населения, где найти такого-сякого Гаврилу. Ему разъяснили и дорогу указали. Пришёл Сидор в адову пустыню и видит: кругом тьма тем горячего песка, сверху сто сорок солнц жгут лютым жаром – а больше ничего нет. Побрёл Сидор по пустыне, лет пятьдесят брёл, на пятьдесят первом нашёл Гаврилу. Тот по горло закопан в песок, одна голова торчит – чёрная, как гнилушка, и пар из ушей до неба вьётся, свистит. Просит Гаврила пить нечеловеческим голосом, а рядом стоит бес-блюститель и вместо воды суёт ему в рот сигарету «Камель». Увидел Гаврила Сидора, обрадовался, стали они про жизнь разговаривать.

– У меня, – жалуется Гаврила, – всё из рук вон плохо, просто хуже некуда, вскипел. Перегорело всё, не знаю, в чём только душа держится. Всю жизнь мечтал себе большой перекур устроить – вот и дождался, дымлю теперь без передышки, аж тошнит от этого «Камелю». Да ты вставай со мной рядышком – сам и узнаешь, почём фунт лиха!

– А что, – размышляет Сидор, – пожалуй, и встану, попробую твоего лиха, мне всё равно делать нечего. Только я курить не буду.

Бес-блюститель тотчас вырыл для Сидора ямку, закопал его по горло, смазал темечко постным маслом, чтоб не подгорало. Проторчал Сидор в этой душегубке целый год. Надоело ему до чёртиков, устал он, вспотел весь. Пора, думает, выкапываться.

– Спасибо, – говорит, – за гостеприимство. Хлебнул я твоего лиха: жарко у тебя, Гаврила, а главное – накурено. Пойду теперь дальше, к Вольдемару. Не хочешь ли со мною?

Задумался Гаврила, брови на переносицу натянул.

– Нет, – говорит, – не пойду. Тут хоть и плохо, да привык я. Уйду – а где гарантии, что в другом месте лучше? А вдруг – всё байки? Нет, уж лучше я здесь потерплю. А Вольдемару привет передавай.

Ну, было бы предложено! Поцеловал Сидор Гаврилу в горячий лоб, пожал лапу бесу-блюстителю и отправился в путь. Вылез из преисподней, вскарабкался по тоннелю в самые небеса, поразузнал там, где найти некоего Вольдемара. Проводили его ангелы прямо до места. Вошёл Сидор в райские кущи и видит: вокруг ни земли, ни неба, одни облака да свет – такой яркий, что глаза слезятся и сердце замирает. Воздух свежий, везде ароматы, соловьи с цикадами поют на два голоса и даль неоглядная. Парил Сидор по этой дали лет двести, когда со счёту сбился – приметил наконец Вольдемара. Тот лежит привольно на облачке, чистый до прозрачности, розы нюхает, а во рту у него позолоченный кальян, заправленный наилучшим табаком марки «Пегас». Затянется Вольдемар – и незабвенные перлы вслух выдаёт. А вкруг него вьются роем музки-бабочки, одна музка стенографирует, другая распечатывает, третья издаёт, четвёртая хвалебную критику пишет, пятая переводит на все языки одновременно – ну и так далее. Сидору Вольдемар обрадовался, одарил его запросто автографом, стал интервью давать и о себе бриллиантовом рассказывать.

– У меня, – поёт, – дела ничего себе. Всё не плохо так, просто сказочно. Потому как, брат, времена поменялися. Раньше музы всё диктовали мне, а теперь я сам им диктую всё. Что ещё желать, чем надеяться! Ты приляг, дружок, со мной рядышком, пригуби моего праздника, прикоснись, так и быть, к великому.

– Пожалуй, – отвечает нараспев Сидор, – и прилягу для разнообразия. Мне всё равно не к спеху. Только курить я не буду.

Улёгся он на подогретое облачко, а Вольдемар стал декламировать пятьсот вторую песнь своего посмертного эпоса, пока он до двухтысячной метки дошёл, прошло без малого три года. Поднаскучила что-то Сидору поэзия, стал он зевать, отвлекаться, в сон его потянуло. Заметил он, что Вольдемар недоволен таким отношением. Пора, думает Сидор, и честь знать.

– Благодарствуйте, – говорит, – спасибо этому дому… Попробовал я, Вольдемар Вольдемарыч, твоего счастья – оно, конечно, здорово, да уж больно накурено. Пойду-ка я теперь проведаю, как там на земле живут – давненько не был. Не изволишь ли со мною?

Вольдемар удивился, дым изо рта выпустил, даже на прозу перешёл.

– Да что ты, – говорит. – Чего я там забыл! Меня там, небось, и не помнят уже. А здесь у меня – поклонниц целый рой и для работы все условия. Нет, не пойду я отсюда никуда ни за какие великие привилегии!

На нет, стало быть, и суда нет. Обнял Сидор Вольдемара на прощанье, расцеловал заплаканных музок-бабочек и отправился в дальнюю дорогу. Выплыл из райских кущ, с небес спустился на землю-матушку. А на земле тем временем наступил уже золотой век: все земляне сидят, ничего не делают, только покуривают трубку мира и друг дружке её передают, чтобы войны не было. Сидор, как только увидел это, возрадовался до глубины души. Ну, думает, наконец-то я куда надо попал! Вот где, думает, я в своей тарелке окажусь! Присел сбоку, а ему один туземец подаёт трубку мира и предлагает затянуться за знакомство.

– Спасибо, – говорит Сидор, – только не курю я. Извиняйте, земляне.

Очень удивился туземец, созвал людей. Пришли люди, стали разбираться, что это за архетип такой на их территории сидит и курить отказывается? Подняли свои скрижали, проверили по спискам, а Сидор-то там и не значится! Принялись люди гнать его в три шеи. Сидор вопит, сопротивляется.

– Да что вы, – кричит, – братцы! Бога побойтесь! Это же я – я первый сидеть начал! Это же я ваш золотой век своим сидением предвосхитил! Это ж я площадку расчистил! Кого вы гоните, земляне!?

– Сидеть-то ты, может, и сидел, – говорят ему люди, – а курить-то ты не куришь! Знать, не наш ты! Ступай-ка вон, мил человек, пока мы тебе подобру-поздорову бока не поднамяли!

Еле ноги унёс Сидор. Вернулся в тоннель усталый, хотел отдышаться – смотрит, а на его месте давешняя сущность бестелесная поставила табачный киоск. Сидит она за прилавком и строит Сидору глазки.

– Вот, – говорит, – примостилась тут. А то по всему тоннелю ни одной папиросной лавки! Куда это годится!

Опечалился Сидор, загрустил. И нигде-то, думает, мне не пристроиться, ни к чему свою душу не приложить, нигде-то мне не нравится, а где нравится, там места нет. Уж не закурить ли с горя? Почти решился, только вот не знает, чего выбрать – «Пегаса» или «Камеля»? Задумался Сидор, присел к стеночке. Так до сих пор и сидит он в тоннеле между землей и небом, недалеко от табачного киоска. Сидит, ничего не делает, думает всё.