Осенние (СИ) - "Джиллиан" - Страница 7

За этими дождями и вечными тревогами, что там с портретом, я как-то подзабыла, что Женька обещал звонить. Один раз мельком вспомнила, но сообразила, что ему в начале учебного года звонить просто некогда. Да и курс у него последний.

В субботу пришла — и, как обычно, сразу к портрету. О… Глаз остался таким же, а вот с порезом снова придётся повозиться. Взялась за ластик. Остановилась. Снова посмотрела. Значит ли, что у этого человека с глазом теперь всё в порядке? Ответа, наверное, никогда не узнать. Вздохнула. И принялась за кропотливую работу над порезом.

Вторник следующей недели… Дожди закончились — и закончилась моя работа над портретом, потому что тоненькая линия пореза не уходила, как я ни старалась. Пожав плечами: зато глаз спасён! — отложила портрет под кипу разных бумажек в ящике письменного шкафа. Пару раз доставала — проверять на всякий случай, а потом перестала.

Снова подумалось, почему не звонит Женька. Хотелось бы быть уверенной, что у этого человека теперь всё в порядке. Но сама звонить не решилась. Женька — человек глубоко в себе, мало в каком он сейчас настроении…

За пару дней сильнейший ветер высушил весь город от дождей, и скверик снова был в моём распоряжении, пока заказов нет. Я брала в ближайшем киоске мороженое, закрытый стакан с кофе и какое-нибудь пирожное, а в последнее время ещё и дешёвую булочку: зачастили к моей скамейке два голубя. Асфальтовый пятачок возле скамейки был небольшой — и неровными плитами от трещин. Две птицы суетливо бегали по нему, подбирая кусочки булочки, пока я сидела и наслаждалась сухими осенними деньками. Мне всё казалось, что они — пара, и это было как-то… ласково, что я кормлю его и её.

Но, в отличие от прохладного августа, сентябрь — месяц всё-таки осенний. Я бегала в той же джинсе, но не боялась, что меня узнают, потому что теперь на улице ходила в лёгкой куртке, в чёрных, солнцезащитных очках — в солнечные дни, а в дожди — под зонтом. Ну и волосы собирала так, что кожу на голове иной раз чувствовала очень болезненно — приходилось заново распускать «хвост», делая его свободней. Ещё изменение — Машенька уговорила меня постоянно красить губы. Пришлось обратиться к Тане, а та примчалась с целой кучей фирменных помад, из которых мы, сидя в моей комнате и хихикая, подбирали перед зеркалом нужную расцветку. К помаде, в общем-то, я привыкла после необходимости маскировать прокушенную губу.

Дни тянулись однообразные, но мне нравилась их предсказуемость. Спокойней.

На рисование я наложила строжайшее вето. Даже под угрозой остаться совсем без денег я не пошла бы больше на Новый Арбат.

А ещё я заметила за собой странность, на которую можно было бы не обращать внимания, если б не обратили наши тётеньки-машинистки: я начала бояться незнакомых людей. Во всяком случае, я пыталась говорить с нашими заказчиками только тогда, когда в комнате рядом присутствовал ещё кто-нибудь из конторы.

Может, поэтому всё чаще с наступлением сухой погоды я убегала за дом, в скверик. Здесь я ощущала умиротворение и какую-то защищённость. Порфирий не возражал: я — вот она, под рукой. Позвонить, а то и послать за мной кого-нибудь мальчишек-курьеров из конторы нетрудно, а те и не возражали: у меня всегда с собой шоколадка, и я не из жадин. Так что вместе с пацанами — чаще школьниками, подрабатывающими после уроков, сначала съедали вкуснятину, а потом уже шли в офис.

Сегодня заказов нет с утра. Я устроилась на любимом месте, предварительно сбегав за всякими сладостями, и собиралась смаковать своё пребывание в этом восхитительном местечке… Подтянув ноги на скамейку, на подстеленную газету, и обняв их, я сидела и тихонько бросала голубям кусочки булки, когда среди кустов заметила высокую фигуру, которая медленно и неуверенно приближалась к моей скамейке.

Странно… Послали кого-то за мной? Утро. Мальчишек нет. Могли бы и по мобильнику звякнуть. А может — мимо пройдёт? Надежда угасла… «Не дай Бог — пьяница какой-нибудь, которому и вторник кажется субботой», — мрачно подумала я. Некоторое время следила за чёрной фигурой, пока обречённо не поняла, что человек идёт ко мне.

А потом пропала надежда, что это алкаш или бомж. Неизвестный оказался слишком близко. Короткое драповое пальто нараспашку, виднеющийся из-под него чёрный костюм, короткие чёрные волосы и узкие тёмные очки… Я медленно спустила ноги со скамьи, готовая рвануть отсюда изо всех сил, появись только намёк на опасность… Один из голубей вспорхнул ко мне, на скамью, как всегда, когда я забывала отщипнуть крошку: булку-то птицы в моей руке видели, помнили, что это богатство — им.

Быстро рассчитала, как бежать и куда. Напряглась… И будто сдулась… Чёрная ниточка шрама пряталась под левым тёмным стеклом его солнцезащитных очков, заползая наверх, ко лбу, и вниз, через скулу, — завидев её, я затаила дыхание. Зачем он меня ищет? И как, вообще, нашёл? И что будет делать? Драться-то, небось, не собирается? Если хочет наорать, то лучше пусть здесь! Стыдно — если в конторе.

Голубь остановился рядом со мной — точней с булкой, и клюнул.

Он тоже остановился.

— Будете драться — сбегу, — исподлобья глядя на него, предупредила я. Угроза вышла по-детски смешной, но выговорила я её серьёзно.

— Если не возражаете, я бы присел, — сказал он сверху вниз глядя на меня. Голос низкий, спокойный, но я услышала в нём усталость и отодвинулась от конца скамейки, где лежала ещё одна, чистая газета. Может, просто на доски, с которых облупившаяся краска почти сошла, он побрезгует сесть?

Он подошёл и встал надо мной, поневоле принуждая смотреть снизу вверх.

— Меня зовут Константин.

— Алёна.

И только после этого он сел рядом. Движение какое-то очень тяжёлое. Да и сел с видимым облегчением. Полуобернувшись на всякий случай к нему, я продолжала вполглаза кидать крошки голубям и наблюдать за севшим.

— Брат показал мне рисунок.

Сказал и замолчал. Думает — я смогу что-то объяснить? Я покосилась на него и продолжила заниматься благотворительностью. Но Константин был настойчив.

— Портрет и правда вы рисовали?

— Да.

— Ничего не хотите объяснить?

Я разломала остатки булки на несколько частей помельче и покидала голубям всё сразу. Пусть давятся. Всё равно проглотят. А сама полностью повернулась к моему «гостю». Сердитая. И наткнулась на его глаза. Очки снял. Я с жадным интересом вгляделась в эти глаза, которые так пристально, до мельчайшей подробности изучала целую неделю. И только минуты через две поняла, что он поднял бровь.

— Вы как будто что-то ищете.

Полувопросительные интонации заставили меня смущённо отвести взгляд.

— А что… с вами случилось? Ну, с глазом?

— Попал в аварию. Осколком стекла ударило, — неохотно сказал он. — Но ведь вы знали? Судя по тому рисунку…

— Ничего я не знаю, — грустно сказала я. — В рисовании я всего лишь дилетант. У меня неплохо получаются портреты людей, поэтому могу немного заработать на них в воскресные дни на Новом Арбате. Но иногда рисую что-то, что может произойти с людьми, которые мне позируют. Я сама не знаю, почему это происходит, что это и откуда. С вами так вообще странно: рисовала вашего брата, а нарисовала вас. Так что объяснить вам ничего не могу.

Больше я его не боялась. Объяснила ему всё дело, как оно есть. Что он от меня может ещё потребовать, если я и сама ничего не знаю?

— Странно, — задумчиво сказал Константин. — Чудо за чудом…

— В смысле? — машинально откликнулась я.

— Когда меня привезли в больницу, первое, что сказал врач, — глаз совсем плох. И на том вашем рисунке был… вытекший. Но спустя дни он восстановился. Правда, очень трудно…

Я опустила глаза вроде как взглянуть на голубей, а на деле вспыхнув от открытия: вот в чём дело! Один рисунок постоянно был с утверждением, что глаз вытек! Изменять судьбу Константина мне мешал тот рисунок, который я не смогла забрать у его брата! Поэтому мои следующие рисунки постоянно менялись в худшую сторону!

Хорошо. Одну загадку я разрешила. Теперь… Ответит ли он на мой вопрос?