Солдаты без формы - Пеше Джованни - Страница 5

Четверг, 29 декабря. Прошло три дня со времени моей первой операции. Я встретился с Антонио, чтобы уточнить некоторые детали нашей работы. Мы недолго поговорили с ним, прогуливаясь, чтобы не замерзнуть.

А сейчас я один возвращаюсь домой. Иду медленно, погрузившись в мысли, сосредоточенные, разумеется, только на одном: на заданиях, которые нужно выполнить в ближайшие дни.

Неподалеку от своего дома встречаю товарища Конти, увлеченного беседой с человеком, которого я тут же узнаю: это Баронтини. Здороваюсь с ними, не останавливаясь: я тщательно соблюдаю правила конспирации и вместе с тем не хочу своим присутствием мешать важному разговору. Вхожу в подъезд своего дома, подымаюсь по лестнице, открываю дверь своей комнаты и вдруг слышу звонок. Это Конти. Он знакомит меня с тем товарищем, который был с ним на улице и теперь вместе с ним поднялся ко мне. Конти объясняет, что этот товарищ должен переночевать у меня, что он здесь проездом и что он расскажет мне об организации ГАП. И вот я снова с Баронтини, своим старым товарищем, с которым познакомился еще в Испании. События 8 сентября застали его во Франции, где он был организатором партизанских отрядов фран-тиреров. Как только он узнал о перемирии, он сразу же тайно перешел франко-итальянскую границу, чтобы бороться за свободу своей родины.

Баронтини задает мне ряд вопросов: сколько месяцев я в Турине, что за это время сделал, как идет работа, составил ли план действий, согласованный и связанный с общей борьбой народных масс, в какой стадии находится дело создания организации, есть ли у меня уже технический аппарат, служба разведки, сколько человек в моем распоряжении. Баронтини говорит не спеша, спокойно, уверенным голосом, и все становится легко, понятно, все сложные проблемы сразу кажутся простыми и ясными от его спокойствия и хладнокровия.

Я слушаю его и больше молчу, так как мне не хочется на все его вопросы неизменно отвечать: «Нет». Наконец, перебиваю его:

— Ты говоришь, ты задаешь мне вопросы, словно сам не знаешь, каково положение в Турине.

И говоря это, я распаляюсь, даже озлобляюсь. Мне обидно, что нечем похвалиться — ни организацией, ни техникой борьбы, ни кадрами, что мне почти не о чем рассказать ему. Баронтини дает мне высказать все, что у меня накопилось на душе. Он ждал моей реакции, он хотел, чтобы я представил себе, насколько широки масштабы предстоящей работы и в то же время хотел посмотреть, насколько горяч мой энтузиазм. Увидев, что не на шутку раздразнил меня, он, чтобы поправить дело, приглашает меня пообедать вместе с ним.

Часы показывают начало второго. Мы направляемся в ближайшую тратторию[11]. Вечером мы снова встречаемся у меня на квартире. Баронтини приходит около семи часов, он снова голоден и спрашивает, готов ли ужин. Я с торжествующим видом показываю ему индейку, над которой я тружусь. На следующий день мы доедим ее за новогодним ужином.

За столом мы стараемся не заводить опять споров. На этот раз Баронтини только зондирует почву: пытается заставить меня разговориться, чтобы выяснить причины недостатков в организации нашей работы. Он снова задает мне множество вопросов с целью, как он признался впоследствии, «посмотреть, есть ли во мне жилка настоящего гаписта».

На следующий день мы снова увиделись с Баронтини и опять у меня дома. Он сообщил мне, что переговорил с товарищами, что партия взялась помочь созданию военной организации. Затем Баронтини рассказал о своей жизни, познакомил меня с событиями во Франции, с деятельностью отрядов ГАП в Милане, с проводимой там подпольной работой. Это меня особенно интересовало, и я внимательно его слушал. Он рассказал также о том, как гаписты покарали секретаря федерации фашистской партии Резега утром 18 декабря.

В то время как Баронтини рассказывает, я чувствую себя пристыженным. Ведь самому мне еще нечем с ним поделиться, и я не смогу ответить утвердительно ни на один из его вопросов. Я думаю о том, что он будет считать меня неспособным, трусливым, безвольным, безынициативным человеком. И все же я сделал все от меня зависящее для того, чтобы вновь создать в Турине отряд ГАП. Я достал себе в Аккуи автомат и перед отъездом оттуда запасся также взрывчаткой и револьверами; я каждый день просил товарищей по партии помочь нам, требовал, чтобы они занялись вплотную нашей работой. Мне казалось, что я сделал много. Но когда Баронтини рассказал мне о деятельности миланских гапистов, я снова почувствовал, что краснею: то, что я сделал, это очень мало, почти ничего.

Я объясняю Баронтини, что я один, что у меня почти нет помощников, что партия нам не помогает.

— Но ведь сам-то ты тоже частица партии, стало быть, ты тоже несешь ответственность за все эти недостатки, — отвечает мне Баронтини.

Снова его ясная, доходчивая логика обезоруживает меня. Мы продолжаем беседовать. Баронтини спрашивает, есть ли у меня на примете какое-нибудь логово нацистов и фашистов. Я отвечаю утвердительно.

— Изготовить мину нетрудно, — говорит Баронтини, — для этого не нужно специальной мастерской. Достаточно найти в какой-нибудь кузнице чугунную, бронзовую или алюминиевую трубку. Затем из этого же металла делаются две крышки той же толщины, что и трубка. В центре одной из крышек просверливается отверстие диаметром в шесть — семь миллиметров с таким расчетом, чтобы через него можно было пропустить фитиль. Фитиль соединяется с взрывателем, трубка наполняется взрывчаткой, ставится требуемый для взрыва «замедлитель» — и мина сделана и готова к употреблению.

Баронтини объяснил все это легко, просто и понятно, словно продолжая нашу беседу, и когда он кончил говорить, я уже хорошо и твердо знал, как изготовить мину.

В тот же вечер Баронтини зашел ко мне с небольшим свертком. Я сразу угадал, что он принес и зачем: после теоретической лекции начались практические занятия. И действительно, в свертке оказались две невинные с виду металлические трубки. Баронтини дал мне последние инструкции о том, как обращаться с такими минами и как ими пользоваться. Это будет моя первая операция с применением взрывчатки.

И вот наступило 2 января 1944 года — день, намеченный для проведения очередной операции. В полдень я встречаюсь с Андреа и еще одним гапистом. Тем временем Антонио входит в кафе, которое мы выбрали объектом нашей операции, и смотрит, сколько обычно бывает в нем гитлеровцев и фашистов, а мы с Андреа прогуливаемся по Корсо Стати Унити.

Кафе, в котором мы должны провести нашу операцию, находится на углу, между шоссе на Кунео и улицей Сакки. Мимо нас беспрерывным потоком мчатся машины. Их фары ярко освещают то место, где мы решили заложить и взорвать мину. Напротив проходит полотно железной дороги. Повсюду виден народ, раздаются автомобильные гудки, звонки велосипедов, издалека доносятся свистки паровозов. Антонио еще нет, и нам кажется, что уже прошло очень много времени. Мимо нас проходят немцы и фашисты и входят в кафе. Восемь часов вечера. Наконец, Антонио выходит из кафе и сообщает нам:

— Сейчас там скопилось десятка три фрицев — почти все офицеры, — а кроме того, много фашистов.

Момент самый подходящий. Андреа при помощи зажженной сигареты поджигает фитиль. Кладем мину в намеченное место, вскакиваем на велосипеды, и все четверо, держась на расстоянии друг от друга, быстро уезжаем по Корсо Стати Унити. Я еду последним.

На Корсо Умберто до меня доносится грохот взрыва, я ощущаю движение в воздухе от взрывной волны и нажимаю на педали.

У себя дома нахожу Баронтини. Он читает на моем лице радость — значит, операция удалась — и говорит:

— Ну что, оказывается не так уж трудно смастерить мину и подложить ее под зад нашим… друзьям, не правда ли?

III. Турин, 1944-й год

4 января, после описанной выше операции, немецкое командование опубликовало обращение к населению Турина, в котором предлагало всем жителям города, «уважающим порядок и правосудие», сотрудничать с германскими вооруженными силами в целях предотвращения новых покушений на жизнь «доблестных» немецких солдат, а в случае их повторения угрожало поголовными репрессиями.