Миллиард долларов наличными - Ромов Анатолий Сергеевич - Страница 79

Он так и сделал. Провалившись ненадолго в сон, в шесть утра без всякого будильника проснулся. Полежав, понял: ход крейсера и вибрация корпуса остаются такими же ровными. С момента, когда здесь побывал Кулигин, прошло около трех часов. Если они и устроили засаду, то должны были давно ее снять. Да и вообще, теперь, когда все закончено, он может вести себя естественно. А естественным для него будет сделать то, что он делает каждое утро: зарядку на пятачке перед ангаром.

Раздевшись до плавок, спустился с яхты, вышел из ангара. Оглядевшись, размялся, сделал несколько упражнений на растяжку, затем перешел к кувыркам и кульбитам.

Он оказался прав: и рядом с ангаром, и вообще на палубе было пусто.

Покончив с зарядкой, вернулся в ангар. Делая вид, что занимается подчисткой, начал осматривать корпус. Нарочно начал осмотр с носа. Подойдя к корме, вгляделся. Тщательно осмотрел все поверхности, в том числе винт и лопасть руля. Нет, ничего подозрительного здесь, на корме, не было. Во всяком случае, он ничего не видел.

Постояв у кормы, подумал: ладно. Его глаза не замечают никаких изменений, но у него ведь есть техника. Самая совершенная разведтехника, которую смог достать для него Гущин. Чтобы понять, что мог здесь установить Кулигин, не нужно быть мудрецом. Теоретически Кулигин мог установить здесь две вещи: или скрытый мини-микрофон, или мину. И то, и другое он может выявить с помощью приборов, которые он отобрал из кейса Гущина. У него есть и особо чувствительный миноискатель, и определитель местонахождения «жучков».

Хотя, по логике, устанавливать скрытый мини-микрофон под кормой яхты — полная нелепость, начать, конечно, надо с поиска «жучка». Кулигин с его изощренностью мог поставить мини-микрофон, чтобы выяснить, о чем они говорят в конце перехода.

Взяв на яхте оба прибора, незаметно исследовал корму. Сколько он ни прижимал к борту определитель, исследуя каждый миллиметр поверхности, скрытых «жучков» в районе кормы не оказалось.

Не подавал сначала признаков жизни и миноискатель. Однако после того, как он провел им наверху, с торца кормы под самым штирбортом, прибор издал характерный звук.

Вглядевглись, Седов понял принцип маскировки, который использовал Кулигин. Воспользовавшись округлыми обводами кормы, спецназовец поставил мину, накрыв ее сверху специально изготовленной искривленной пластиной. Эта пластина, искусно подклеенная тканью и покрытая краской, вписалась в полуовал боковой части кормы как влитая.

Постаравшись, чтобы его движения выглядели как можно более естественными, спрятал миноискатель в карман. Достав платок, вытер появившийся на лбу пот. Ощутил внезапно появившуюся сухость во рту. Значит, на корме — мина. Интересно только, когда Кулигин собирается ее взорвать. Вряд ли он сделает это сейчас, когда яхта стоит в ангаре. Скорее всего это произойдет, когда они спустят яхту на воду. А спустят они ее скоро, когда крейсер войдет в гавань Бендер-Аббаса. И все же время у него есть, до Бендер-Аббаса как-никак остается больше суток хода.

О том, что он обнаружил на корме яхты мину, он должен сказать Глебу и Алле. Но вот когда он скажет им об этом — он должен тщательно взвесить.

Крейсер должен был вот-вот пройти мыс Эль-Хадд, после которого намеченный маршрут следовало без лишних вопросов изменить. Учитывая это, Петраков поднялся в ходовую рубку сразу же после восьми утра. Он уже слышал о покушении на отца — сначала во вчерашних вечерних новостях, после которых обменялся радиограммами с Москвой, затем в повторном сообщении, переданном только что.

Подумал: те, кто стоит сейчас в ходовой рубке рядом с ним, конечно же, тоже знают об этом. Но молчат, проявляя тем самым сдержанность и своего рода морскую солидарность. Остановившись рядом со штурвальным, он не заметил ни одного брошенного в его сторону взгляда.

Первым, кто завел разговор об отце, был Бегун. Поднявшись в рубку вскоре после Петракова, старпом, остановившись рядом, сказал негромко:

— Леонид Петрович, я потрясен. Я только что слышал последние известия. Не могу поверить.

— Спасибо, Кирилл Степанович. Но с отцом все в порядке, я только что получил радиограмму от главврача. Поэтому давайте будем гасить на крейсере разговоры на эту тему, хорошо?

— Конечно, Леонид Петрович. Но вообще можете располагать моей поддержкой. — Помолчав, старпом спросил: — После Эль-Хадда сворачиваем на норд-вест?

— Нет, продолжаем идти на норд. Даже на норд-норд-ост. В связи с особыми условиями задания. Прошу, Кирилл Степанович, проследить за младшими штурманами, чтобы они держали этот курс. И, главное, чтобы все обходилось без лишних расспросов. Вы поняли мое указание?

— Так точно, понял, Леонид Петрович. Куда примерно мы будем держать курс?

— Пока на Чахбехар. А потом я скажу.

— Хорошо, Леонид Петрович. Все будет сделано, как вы говорите.

— И предупредите старших офицеров, чтобы после обеда не расходились. Я проведу с ними короткую беседу.

— Есть, Леонид Петрович.

Петраков простоял в ходовой рубке почти до самого обеда. За полчаса до того, как они втроем, он, Глеб и Алла, должны были, как обычно, сесть обедать у него в каюте, позвонил Глеб. На завтрак Глеб и Алла не пришли, поэтому первое, что сказал Глеб, было:

— Леня, черт возьми… Что ж ты мне не сказал про отца? После памятного разговора с Лапиком Петраков вдруг осознал, что не может уже говорить с Довганем так, как говорил раньше. Помолчав, выдавил:

— Глеб, было некогда. Да и потом — ведь все обошлось. У отца легкое ранение. Он выписывается.

— Я рад. Как насчет обеда? Приходить? Смотри, мы можем пообедать где-то еще.

— Почему, приходите. Буду ждать вас, как обычно.

Во время обеда разговор в каюте Петракова не клеился. Ничего, кроме того, что было уже известно из последних новостей, Петраков рассказать не мог. Довольно сухо сообщив о том, что киллера найти не удалось, а жена отца, его мачеха, скончалась на месте, он замолчал.

Лишь к концу обеда, когда Глеб и Алла собирались уходить, сказал:

— Глеб, если хочешь опробовать яхту, можешь сделать это завтра утром.

— Завтра утром?

— Да. По моим расчетам, мы встанем на бочку часов в девять. Подойдет наш корабль, чтобы забрать экипаж, — и сразу же можете спускать яхту. Без экипажа крейсер будет стоять на бочке нескЪлько суток. На нем будут только я и еще человек двадцать, чтобы проинструктировать иранцев, на что и где нажимать.

— Отлично. Будем готовиться.

После обеда Петраков дождался, пока в каюту придет старший лейтенант Качуров. Спросил:

— Ну что?

— Леонид Петрович, свободные от вахты офицеры ждут вас в кают-компании.

— Бегун и Чурылин там?

— Так точно, Леонид Петрович.

— Хорошо, идем. — Взяв подготовленную заранее папку с несколькими приказами по кораблю, спустился вместе с Качу-ровым в кают-компанию.

Здесь сидели девять офицеров, все свободные от вахты. Кивнув им, сел за стол, положил папку перед собой. Выждав, сказал:

— Друзья! Наш переход подходит к концу. Переход был трудным, вы это знаете. Было все. Но вы, каждый из вас, все до последнего человека, выдержали проверку на прочность. За что я вам благодарен. Большое вам спасибо, друзья. Сердечное спасибо.

— Служим России! — ответили сидящие почти в один голос.

Оглядев всех, Петраков вздохнул:

— Теперь — не как подчиненным, а как друзьям по службе. Вы знаете, что для меня конец перехода был омрачен случившимся в Москве. К счастью, для самого близкого мне человека, отца, все обошлось благополучно. Он легко ранен и выписывается из больницы. Больше я не хотел бы говорить на эту тему.

Офицеры промолчали. Выдержав паузу, Петраков раскрыл папку:

— Я только что подписал приказ о вашем списании с крейсера. Об этом списании мы все знали, готовились к нему и понимали: списание с корабля совсем не означает расставание навеки. Уверен, мы с вами еще встретимся на других кораблях, на других флотских соединениях. И будем служить вместе — так, как служили здесь.