Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка - Тимофеев Владимир - Страница 7

Неожиданно в овражке заклубился странный туман с переливами сиреневого и оранжевого. "Шайсе, почти как тогда", — горло немца сдавил спазм, а на сознание внезапно накатила неясная тревога. Желудок предательски заурчал. "Неужели снова?" — ужаснулся Ганс и, стараясь сдержать позывы кишечника, враскорячку заковылял обратно к машине. И, уже открывая заднюю дверцу, злобно прошипел себе под нос: "Варвары. За семьдесят лет так и не удосужились вдоль дорог клозеты нормальные обустроить". Прошипел, сплюнул под ноги и…

Старый кошмар возвратился. Из заполнившего овраг тумана выполз танк. Тот самый, с цифрами "236" на броне и красной звездой на башне. Попятившись в ужасе, Ганс попытался ухватить дряблыми губами внезапно сгустившийся воздух. Сердце сжалось от непереносимой боли, и бывший ефрейтор Ганс Отто Лямке рухнул в салон, больно ударившись затылком о наддверную арку. И уже не увидел того, как гусеничная машина, грозно взрыкнув, сначала спихнула в кювет престижный продукт немецкого автопрома, а затем и вовсе его переехала, похоронив под смятым металлом как самого ефрейтора, так и гориллоподобного водилу из местных. После чего, вполне удовлетворившись сделанным, танк вновь скрылся в тумане, но уже по другую сторону дороги. Оставив на память о себе лишь облачко выхлопа да комья глины на разбитом асфальте.

Впрочем, уже через минуту-другую где-то на севере полыхнула зарница, сизый дым потихоньку рассеялся, а внезапно начавшийся ливень смыл следы гусениц с опустевшего большака.

— Дави, Макарыч, дави гада! — орал Винарский, поливая из ДТ скопившихся возле багажника штабной машины солдат. Пересекающая овраг дорога резко уходила направо, огибая небольшой бугорок. Немецкое авто стояло сразу за пригорком, выставив из-за него свою внушительную корму. Барабаш не стал повторять все дорожные изгибы, а попросту срезал угол. Т-70 взревел, проскочил по пологому склону бугра и, буквально встав на дыбы в конце подъема, обрушился всей своей массой на крышу черного "Опеля". Та в ответ жалобно заскрежетала, соединяясь с днищем, а танк еще раз рявкнул моторами и, крутнувшись вправо, элегантно сполз на землю прямо через сверкающий лаком капот, превращая плавные обводы автомобиля в искореженную железную рвань.

Оставшиеся в живых вояки в мышино-сером, ошалевшие от такого "жесткого прессинга", уже не помышляли ни о каком организованном сопротивлении. Вместо этого они предпочли "тактическое отступление с отрывом от противника", что в переводе с военно-дипломатического означает не что иное, как паническое бегство с места сражения. Один из мотоциклистов умудрился развернуть свою тарахтелку на крохотном пятачке и попытался удрать, но трехколесный агрегат, попав под пулеменый росчерк, пошел юзом и опрокинулся. Пролетев по инерции еще пару метров, аппарат уткнулся в какой-то пень и замер, продолжая вращать задранными вверх колесами. Второй обладатель очков-консервов оказался еще менее расторопным — его невовремя заглохший мотоцикл повторил судьбу несчастного "Опеля", добавив к куче хлама на дороге еще одну, только поменьше. Из всей гоп-компании фортуна улыбнулась лишь двоим фрицам. Грамотно оценив обстановку, самые удачливые успели прыгнуть в канаву и теперь вовсю притворялись элементами пейзажа.

"…Встреча советского танка и немецкой легковушки оказалась неожиданной для обоих. Чтобы продолжить движение на юг, танку понадобилось занять всю ширину узкой дороги, пересекающей лощину. Но по какой-то непонятной причине примерно в это же время на той самой дороге остановился некий штабной автомобиль, сопровождаемый парой мотоциклов. И в тот момент, когда вылезший из авто господин в форме обменивался любезностями с встречающими его коллегами, пути двух машин, гусеничной и колесной, пересеклись. Итог встречи был предсказуем: гусеничная машина победила за явным преимуществом…" (М.Кацнельсон, "Подвиг танкистов", из передовицы газеты 1-й гв. армии, номер от 22 сентября 1942 г.).

Покончив со штабной машиной и ее сопровождением, семидесятка вновь нырнула в овраг, но уже по другую сторону дороги. Настроение экипажа было приподнятым. Еще бы, несколько орудий, бронетранспортер, три единицы легкового транспорта, не менее двух десятков вражеских солдат и офицеров — бывает, что и за несколько боев такого не добьешься. А тут, всего два часа, и вот тебе пожалуйста, все в ажуре и без потерь. Даже вынужденные пассажиры прониклись. Синицын что-то восторженно мычал, протирая слезящиеся от выхлопных газов глаза, Кацнельсон, слегка оглохший от пулеметной стрельбы над головой, фальшиво насвистывал "Марш советских танкистов", а танк…

Танк, сыто урча моторами, медленно полз по лощине. Возвышающиеся с обеих сторон крутые склоны позволяли не опасаться вражеской артиллерии. Остерегаться стоило только всевозможных ловушек вроде мин и завалов. Однако по непонятной причине немецкие командиры посчитали этот овраг малоопасным направлением и, видимо, решили не прикрывать его даже в инженерном плане. Через несколько минут спокойного хода напряжение спало, подлянок со стороны фрицев не наблюдалось, и Винарский облегченно отстранился от прицела, переместившись к командирскому перископу. Но в тот самый момент, когда Евгений уже решил, что все под контролем, мехвод вдруг резко толкнул рычаги, и остановившуюся машину сильно качнуло на торсионах подвески.

— Гребаный карась! — чертыхнулся сержант, потирая ушибленный лоб. — Макарыч, блин! Предупреждать надо!

— Командир, глянь вперед. Фигня там какая-то, — прокричал Барабаш с водительского кресла.

Винарский прильнул к зеркальной призме прибора и, плавно поворачивая панораму, внимательно осмотрел окружающую действительность, стараясь охватить взглядом как можно больше деталей в доступной обзору зоне. Да, что-то странное было в этом тумане, встающем клубящейся стеной на пути боевой машины. Проблески то фиолето-сиреневого, то оранжево-красного могли показаться игрой света на пыли и каплях, но полуденное солнце светило навстречу танку и никак не могло освещать туман по ходу движения. Да и откуда туман — в полдень? Или, возможно, это дым такой? Не получая ответы на вопросы, сержант ощущал неясную тревогу, беспокойство, вызываемое чувством некой неправильности или даже нереальности того, что происходит или может произойти. Однако прямой опасности не было, и потому он просто скомандовал:

— Продолжаем движение.

…Туман обволакивал машину и темной лентой стелился под траками. Видимость была достаточной, хотя метрах в десяти по ходу движения дно оврага сливалось с серовато-оранжевой искрящейся мутью. Мехвод снизил обороты до минимума, стараясь не налететь на неожиданный ухаб или иное препятствие — в преддверии возможного боя ходовую стоило поберечь. Внешние звуки совершенно не проникали за броню, и казалось, что танк уподобился подводной лодке, продирающейся сквозь илистый придонный слой мелководья.

Дальнейшие действия представлялись командиру семидесятки достаточно простыми. Следовало обойти рощу с юга и вновь выскочить на позиции вражеской батареи. Ну а дальше видно будет, то ли добить чужие орудия и соединиться со своими, то ли, если батарею подавили без него, продолжить движение по оврагу и выйти в немецкий тыл. А уж там-то можно будет порезвится вовсю.

В том, что остальные танки бригады дойдут до назначенного рубежа, Винарский нисколько не сомневался, точнее, запретил себе сомневаться. В прямом столкновении с противником Т-70 шансов практически не имел, а вот навести шороху в тылу в момент, когда тридцатьчетверки начнут громить главную линию немецкой ПТО, — задача для легкого танка вполне посильная. Винарский не считал себя великим тактиком, но понимал, что прорыв даже одной боевой машины в глубину вражеских позиций может стать той соломинкой, что поможет сломать хребет всей германской обороне на узком фронте советского наступления. Выживет ли при этом он сам, останется ли его танк боевой единицей — подобных мыслей в голове у сержанта просто не возникало.