Возвращение доктора Фу Манчи - Ромер Сакс - Страница 43

— Древнюю традицию «сеппуку», — продолжал доктор, — или харакири, до сих пор соблюдают благородные семьи Японии. Самурай, решивший покончить таким образом счеты с жизнью, должен неукоснительно соблюдать все нормы этого священного ритуала. Вне всякого сомнения, доктор Петри, вас должна заинтересовать физиологическая сущность этой церемонии, тогда как техника нанесения двух разрезов брюшной полости, несомненно, заинтригует мистера Найланда Смита. И еще позволю себе остановить ваше внимание на пусть небольшом, но чрезвычайно интересном эпизоде для всякого исследователя человеческой природы. Дело в том, что даже самурай, храбрее которого в мире человека не существует, порой не решается довести харакири до конца. Оружие, что у вас под рукой, доктор Петри, называют «мечом друга». В подобных приступах малодушия самурая верный друг становится у него за спиной и в случае явных нарушений этикета отделяет этим лезвием его голову от тела. Да-да, именно этим, который вы, доктор Петри, можете достать, протянув руку.

И тут мне показалось, что я начинаю понимать, к чему он клонит. То есть китайское чудовище придумало какую-то новую схему нашего уничтожения, которая, в отличие от всех предшествующих, подразумевает, что один из нас должен убить другого.

— Думаю, что до сего времени вам не приходилось сомневаться в том глубоком уважении, — продолжал Фу Манчи, — которое я неизменно к вам питал, доктор Петри. Чего решительно не могу сказать о вашем друге…

Мое знание Фу Манчи подсказывало, что его деланное спокойствие в любой момент может взорваться припадком истерической ненависти, о приближении которого дают знать быстро сменяющие друг друга пришепетывание и гортанные интонации. В какие-то моменты я уже готов был к тому, что сейчас это произойдет, но ничего подобного так и не случилось.

— Пожалуй, единственное, чем мне нравится мистер Найланд Смит, — резюмировал злодей, — это своим мужеством. И мне хотелось бы, чтобы человек, обладающий таким замечательным свойством, самостоятельно ушел из жизни и освободил дорогу тому мощному движению, которое он все равно не в силах остановить. Короче говоря, я хочу, чтобы он умер, как самурай. А вам, доктор Петри, как лучшему и старому другу, придется проследить с мечом в руке за соблюдением всех тонкостей этикета. Я сделал для этого все необходимое.

Он легко ударил в маленький серебряный гонг, висевший на углу стола, после чего в комнату вошел коренастый бирманец, в котором я узнал одного из бандитов. Он был одет в потрепанный мужской костюм, который явно был сшит на более крупного человека, однако внимание мое занимал не столько его шутовской наряд, сколько то, что он притащил на спине. Эта штука чем-то напоминала сплетенный из проволоки ящик длиною около двух метров, а шириною и высотою несколько более полуметра. Жесткий каркас обтягивала крепкая проволочная сетка. Но внизу ее не было. Ящик разделялся пятью секциями и имел четыре деревянные перегородки, каждую из которых можно было поднимать и опускать по мере надобности. У всех перегородок нижняя сторона была вырезана в форме арки. Эти арки отличались своими размерами, и если первая была высотой не более двенадцати сантиметров, то предпоследняя едва не доходила до самой проволочной крыши, а пятая была лишь немногим выше первой.

Признаюсь, меня очень заинтересовало это сооружение, и я сосредоточил на нем все свое внимание. После того, как бирманец остановился около двери и опустил угол клетки на ковер, я взглянул на Фу Манчи. Доктор по-прежнему внимательно наблюдал за Найландом Смитом, улыбаясь своей безрадостной улыбкой и обнажая неровные блеклые зубы — зубы курильщика опиума.

— Боже! — прошептал Смит. — Шесть ворот!

— Знание моей прекрасной страны пошло вам на пользу, — вежливо ответил Фу Манчи.

Я тут же взглянул на моего друга и… Мне показалось, что вся кровь отлила от моего сердца, а в груди стало холодно. Потому что если я не знал назначение этой клетки, то совершенно очевидно, что Смит знал его очень хорошо. Бледность его стала еще заметнее, и, хотя он по-прежнему смотрел на китайца с вызовом, я, знающий его столько лет, прекрасно понимал всю глубину его ужаса.

Бирманец, повинуясь гортанным приказаниям доктора Фу Манчи, положил клетку на ковер, полностью прикрыв ею тело Смита, оставив снаружи лишь шею и голову. Иссушенное и изрытое оспой лицо изобразило некое подобие улыбки, когда он прилаживал перегородки к нестандартной фигуре Смита. После некоторой возни помещенное в клетку тело Смита делилось на пять глухо разделенных перегородками частей.

В ожидании дальнейших приказаний бирманец отошел к двери, а доктор Фу Манчи перевел взгляд с лица моего друга на меня:

— Инспектор Найланд Смит будет иметь честь выступить перед нами в качестве жреца смерти, отдав себя во власть ее таинств, — мягко предупредил Фу Манчи. — А вы, доктор Петри, будете для него «мечом друга».

ГЛАВА XXIX

ШЕСТЬ ВОРОТ

Доктор взглядом отослал бирманца, который вскоре вернулся с кожаным мешком, несколько напоминающим тот, с каким ходят арабские водоносы. Открыв маленькую дверцу наверху первого отделения клетки (там находились босые ноги и голые лодыжки Смита), он раскрыл над ним мешок и энергично его встряхнул. К моему ужасу, оттуда вывалились в клетку четыре огромные крысы.

Бирманец вытащил мешок и захлопнул крышку. Мне стало дурно, в глазах помутилось, но и через пелену я почувствовал ядовито-зеленый взгляд доктора Фу Манчи и услышал его далекий голос, порой очень напоминавший шипение змеи.

— Кантонские крысы, доктор Петри… Самые прожорливые в мире… Их не кормили почти неделю.

Глаза мои застлала красная пелена, как будто художник окунул кисть в краску и замазал все детали картины. Какое-то время, может несколько минут, а может секунд, я ничего не видел и не слышал. Кажется, я совсем утратил чувствительность. Из этого состояния меня вывел и вернул к действительности звук, который потом всю жизнь ассоциировался с этой ужасной сценой. Это был громкий крысиный писк.

Красная пелена тут же упала с моих глаз, и с каким-то болезненным интересом я стал следить за пыткой, которой подвергали Найланда Смита. Бирманец исчез, а Фу Манчи спокойно наблюдал за четырьмя тощими и отвратительными животными в клетке. Как раз в тот момент, когда я их снова увидел, они преодолели свой временный страх и начали…

— Вы, должно быть, заметили, — голос доктора снова упал до шепота, — мою склонность к бессловесным союзникам. Вы видели моих скорпионов, ядовитых гадюк и моего человекообразного бабуина. Польза от общения с таким веселым маленьким существом, как моя обезьянка, еще никем из ученых людей не была должным образом оценена. Впрочем, вы, доктор Петри, волею обстоятельств оказались в этом вопросе в куда более выгодном положении, чем большинство исследователей Ведь эта моя любимица, вероятно, из чистого человеколюбия, принесла вам ключ от наручников.

Найланд Смит попытался подавить невольный стон. Я взглянул ему в лицо. Оно стало серым и мокрым от пота. Взгляды наши встретились.

Крысы почти перестали пищать.

— Доктор, сейчас многое зависит от вас, — слегка возвысил голос Фу Манчи. — Я думаю, что инспектор Найланд Смит не утратит своего мужества даже тогда, когда мы откроем все ворота. Но я глубоко уважаю вашу дружбу и даже готов предсказать, что вам придется воспользоваться «мечом друга» не позднее, чем я открою третьи ворота.

В это время раздался новый стон истязаемого. Он был уже громче первого.

— В Китае, — объяснял Фу Манчи, — мы называем это сооружение — «Шесть Ворот Счастливой Мудрости». Первые ворота, куда запускаются крысы, называются «Ворота Веселой Надежды», вторые — «Ворота Радостного Сомнения», третьи — поэтически именуются «Ворота Истинного Восторга», четвертые — «Ворота Нежной Печали». Однажды меня почтил дружбой высокий мандарин, который выдержал весь путь от «Веселой Надежды» до пятых по счету «Ворот Сладостных Желаний». Причем ему запустили двенадцать крыс. Я чту этого человека наравне с моими предками. Шестые, или «Ворота Небесные», через которые человек вступает в «Радость Всеобъемлющего Понимания», я решил упразднить совсем, заменив эту японскую склонность к старине не менее великим и достойным средством. Я считаю это счастливой мыслью и по этому поводу горжусь собой.