Позавчера была война - Яковлев Юрий Яковлевич - Страница 20

— Мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории.

Я пытаюсь подозвать нашего учителя, но он не отзывается. Затерялся в лабиринте древнего Дубровника. И «партизаны» тоже исчезают. Улочка пустеет.

Наш учитель истории, Иосиф Ионович, как галерный раб, прикован к кинокамере. Кинокамера мучает своего раба: заставляет его, прихрамывающего, взбираться на скалы, подсовываться под водопады, бегать, прыгать, приседать. При этом в его глазах загорается несерьезный огонек мальчишеского азарта, который не могут скрыть даже растущие кустами брови.

Я на минутку представил себе наших ребят, играющих в Иосифа Ионовича. И рассмеялся. Один. В пустой улочке.

Наш гид Рада мучительно искал средства отдохнуть от туристов и надумал привести нас в большой аквариум, разместившийся в подвале морского музея. Мы увлеклись рыбами и сразу забыли о «партизанах». Я никогда не видел плавающего ската, а он похож на подводную птицу, помахивающую большими эластичными крыльями. Он моргал поразительными глазами — не рыбьими и не птичьими, скорее — человеческими. И в них застыла какая-то таинственная мысль.

В голубом бассейне, на дне, лежала черепаха. Огромный осенний лист: голова — черенок, рисунок на панцире — прожилки. С какого дерева занесло сюда этот лист? Почему от одинокой черепахи веет печалью? Панцирь спасает ее от солнца, от зубов хищников, от ударов, но не может спасти от одиночества…

И тут я почувствовал взгляд, сверлящий меня в спину, и оглянулся. У стены стояли «партизаны». Их, видимо, не интересовали ни скаты, ни другие рыбы. Они смотрели на нас. Молча. Не решаясь заговорить. Не «открывая огня». Что-то притягивало к нам дубровниковских ребят.

Потом они появились в храме, куда не попадал мистраль — теплый ветер с моря, и поэтому было прохладно.

Последний раз мы их видели на подъемном мосту. Я помахал им рукой. Они приветственно подняли над головой оружие. А мальчик в очках поднял книгу.

Гостиница, в которой мы остановились, называлась «Лапот». Мы тут же переименовали ее в «Лапоть». Лапоть на берегу Адриатического моря! В нескольких шагах от «Лаптя», за углом, был обнаружен маленький винный погребок. Три ступеньки вниз — и соленый дух моря сразу перебивался другим духом, таинственным и терпким, исходящим от потемневших дубовых бочек. Здесь хозяйничал бронзоволицый пожилой человек, который наливал вино с бескорыстным радушием и получал с нас деньги с заметным смущением, как бы извиняясь.

Вино было легким и прохладным. Оно не пробуждало безудержного веселья, и настраивало на элегический лад, и служило нам и хозяину погребка переводчиком. Он оказался бывшим партизаном. Участвовал в битве на Неретве. И звали его совсем по-русски — Данила. Данила поддерживал беседу, а сам не забывал о своих обязанностях: подходил то к одной бочке, то к другой. У содержимого каждой бочки был свой вкус, свой цвет, свой запах. Улучив момент, я спросил Данилу о таинственных «партизанах» старого Дубровника.

— Ах, эти полетарцы![2] — воскликнул он. — Эти полетарцы всегда играют в партизан. В кого же им еще играть?

— Но один из них, — заметил я, — был учителем истории.

— И в Учителя истории тоже играют, — сказал Данила, и вдруг веселье в его глазах стало угасать. Глаза похолодели. — Вы слышали про Крагуевац? Там за одну ночь фашисты расстреляли семь тысяч мирных жителей. Половина расстрелянных были школьники. Там теперь стоит памятник. Большая римская пятерка из бетона. Дети прозвали эту пятерку — памятник пятому классу… Так вот, там был Учитель истории.

Разговоры моих спутников как-то сами но себе пошли на убыль. Все стали прислушиваться к рассказу Данилы. Все придвинулись к стойке, за которой он стоял, как за кафедрой. Кто-то отпил из стакана, и глоток прозвучал как выстрел.

— Так вот, Учитель истории возвращался под вечер в Крагуевац. И немецкое охранение задержало его. То ли немцы пожалели его, то ли не хотели с ним возиться. Но ему сказали: «Уноси ноги. Там тебе будет нехорошо!» — «Там мои ученики!» — возразил учитель. «Их скоро не будет. Ни одного! Уходи!» Упрямый учитель продолжал стоять на своем: «Я учил их. Я должен быть с ними!» Он так надоел немцам, что они решили: черт с ним, если ему хочется умереть, пусть идет!

Он боялся опоздать и всю дорогу бежал, и когда попал в Крагуевац, то еле держался на ногах. А там уже сгоняли людей в колонну. И кричали: «Шнеллер, шнеллер!» И слышался плач детей. Он был учителем в пятом классе. Он отыскал свой класс. Собрал всех своих учеников. И они построились парами, как строились, когда шли на урок. И к этому пятому классу пристроилось еще много детей, потому что, когда рядом учитель, не так страшно.

«Дети, — сказал учитель, — я учил вас истории. Я рассказывал вам, как умирали за родину настоящие люди. Теперь пришел наш черед. Не плачьте! Поднимите голову выше! Идемте! Начинается ваш последний урок истории». И пятый класс пошел за своим учителем…

Вино стало горьким. Мне захотелось немедленно отправиться в город-крепость, где сейчас тускло горели фонари, висящие на цепях, и ставни были закрыты. Мне хотелось отыскать знакомый «партизанский отряд» и поговорить с «Учителем истории». Он был необходим отряду, как подрывник, автоматчик, гранатометчик. Без него война не война. Но, вероятно, в этот час маленький «Учитель истории» спал вместе с остальными «бойцами», отправленными мамами в постель.

А утром мы двинулись дальше. В Сплит.

Автобус мчался вперед по изрезанному скалистому берегу Адриатического моря, огибая бухты, фьорды, лиманы. И слева — со стороны моря — стекла автобуса были устойчиво голубыми.

В пути ко мне подошел Иосиф Ионович и спросил, не запомнил ли я имя Учителя истории из Крагуеваца. Но партизан Данила вообще не называл его имени.

— Жаль, — сказал наш учитель, — ведь его судьба очень схожа с судьбой Януша Корчака. Надо бы узнать его имя.

Но до конца путешествия так и не удалось узнать имя учителя пятого класса. Все называли его просто Учитель истории.

Вперед, туристы! Ни минуты отдыха! Неужели вы завалитесь спать, не посмотрев дворца римского императора Диоклетиана! Говорят, там сохранились сфинксы[3] Рамзеса Третьего. Мы бросаем чемоданы. Идем.

И вдруг:

— Трах! Трах! Тах! Ба-бах!

Стайка мальчишек с деревянными ружьями. Добрый день! Здравствуйте! Неужели наши дубровниковские знакомые примчались за нами, проделав путь в четыреста километров? И лица такие же. И потертые шорты. И ружья. Но, главное, среди них неизменный Учитель истории: в очках, с толстой книгой под мышкой.

И все повторилось:

— Кто такие?

— Партизаны!

— А он?

— Учитель истории.

— А мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории…

И опять кинокамера увела своего раба по узким улочкам. И опять в нужный момент.

Отыскать дворец Диоклетиана оказалось не так-то просто, хотя, по описанию, он стоял на берегу моря. Остов разрушенного дворца оброс множеством домов, домишек, закутков — множеством семейных очагов. А внутренний двор заняло кафе.

Здесь-то под вечер мы и стали гостями местного фотографа. Сперва он просто подсел к нам и долго прислушивался к нашему разговору. Потом ушел и появился с несколькими бутылками вина. Он почти не говорил, только подливал нам вино и пожимал руки. На одном глазу у него была черная повязка.

И вдруг его прорвало. Он заговорил:

— Моя фамилия Лукич. Я снимаю на открытки и делаю семейные портреты. Для моей работы хватает одного глаза. Но с одним глазом можно не только фотографировать… У фотографа много общего со снайпером… Пейте, пожалуйста. Это далматское вино. Довольно неплохое… Я брал фашиста на мушку и шептал ему, как ребенку: «Сейчас вылетит птичка…» И птичка вылетала и в своем клюве уносила еще одну душу фашиста… Понравилось вам вино? Отправлять людей на тот свет не такое уж приятное занятие… Вам не нравится мое вино? Нет, нет, раз вы не пьете, я принесу вам бутылочку такого…