Проделки Лесовика - Ольченко Дмитрий - Страница 25

— Дальше забыл, — признался Юрка.

— Ох, как здорово! Это твои стихи? Ты сочинил?

— Нет. Это Пушкин. Наш великий поэт.

— И его все знают?

— Все!

— Все люди любят поэзию?!

— Почти все.

— Как я им завидую! — воскликнул муравей. Они знают, что такое любовь и мечта.

— Послушай, дружище! — сказал Юрка. — А почему бы тебе не пойти со мной? Мы уйдем к людям, ты будешь жить в моей комнате. Я устрою тебя в самом теплом и уютном уголке! Хочешь — в банке из-под варенья, хочешь — в спичечном коробке. Будешь кушать, что твоей душе угодно. Даже в школу я буду тебя брать. Пойдем, а?

— Муравей слушал мальчишку с печальной улыбкой, смотрел на него, как смотрят убеленные сединой старики на несмышленых младенцев.

— Я тебе верю, но это невозможно. Муравей может жить только в муравейнике. Так начертано волей судеб.

— И ничего нельзя сделать? Совсем ничего?

— Ничего. Для муравья одиночество смертельно.

Он может жить, когда рядом его собратья… Ты мне нравишься, но ведь ты не муравей, а я не человек. У нас разные судьбы. У наших судеб разные дороги. Они могут пересекаться, как вот сейчас, но они никогда не побегут рядом.

— Обидно, — сказал Юрка. — Но ты прав.

— Эй, вы! — раздался сверху скрипучий голос. — Хватит вам болтать! Скоро грянет гроза!

Лесовик прилетел незаметно, и уселся на старом вязе, тень которого подступала к лошадиному черепу. На этот раз муравей тоже услышал Лесовика. Так, видно, пожелал сам хозяин леса.

— Я пойду, — прошептал муравей. — Желаю тебе поскорее стать таким, каким ты был раньше. И еще — поскорее выбраться из лесу. И встретиться с родителями…

— Надеюсь, пигмейчики, вы понимаете, что сие зависит токмо от меня! — насмешливо заявил Лесовик.

— О, да! Ты — великий хозяин леса. Здесь, в лесу, ты всемогущ. Я и мой друг-человек почтительно желаем, чтобы твое великодушие было под стать твоему всемогуществу! — крикнул муравей.

— Не надрывайся, я не глухой! — ответил Лесовик, и в его зеленых глазах сверкнуло самодовольство. Он, грешный, тоже питал слабость к лести: любил, когда его о чем-нибудь просили, и при этом непритворно удивлялся: «3нают, что не уважу, а все равно просят!»

— Хозяин, не будь жестоким к моему другу-человеку! Пусть он вернется к своим сородичам! — продолжал просить муравей. — Возьми мою жизнь, только освободи его!

— Зачем мне твоя никчемная жизнь? — ответил Лесовик, искоса поглядывая на Юрку. — Она не нужна тебе, а мне и подавно. Думаешь, я не слышал, как ты жаловался на судьбу? Вот если бы ты очень уж дорожил ею, тогда я, пожалуй, и взял бы. А то получается, как в поговорке: «На тебе, боже, что мне не гоже!» Не выйдет. Лесовика не проведешь! Сам в дураках останешься!

Муравей сник и виновато взглянул на Юрку. Выглядел он жалким, униженным, безответным. Лесовик грубо поглумился над муравьем.

— Это неправда, что жизнь муравья ничего не стоит! — крикнул Юрка. — Жизнь — великое благо. Она выше любой цены. И я не хотел бы получить освобождение ценой жизни моего бескорыстного друга! — Мальчишка говорил с вызовом, глядя Лесовику в глаза.

— Та-а-к, та-а-ак! — протянул Лесовик угрожающе. — Ты, малец, что-то слишком уж расхрабрился! Да я тебя в порошок сотру!.. Превращу в навозного жука! В скарабея превращу!

Взлохмаченный и разъяренный, Лесовик стал надвигаться на Юрку, раскинув мосластые руки и шевеля скрюченными когтистыми пальцами. Деревянное рычание Лесовика гремело и перекатывалось подобно громовому раскату, глаза извергали молнии…

Мальчишка втянул голову в плечи. И вдруг — непонятное: мгновенно исчезли и Лесовик, и муравей, и лошадиный череп, и все, что было вокруг черепа… Деревья и травы обрели привычный облик. Юрка лежал в траве, над ним раскинулось белесое от зноя небо. В его западной части, куда клонилось солнце, громоздились тяжелые грозовые облака. Они наплывали медленно, грузно, исподволь меняя очертания, клубились, белые сверху и темно-синие в провалах. Их нутро оглашалось утробным рокотом, который ворочался в них и пытался вырваться наружу. Умолкли птицы. Перестали стрекотать кузнечики. Порывы ветра налетали на деревья. Все притихло в ожидании грозы…

Юрка попытался подняться и не смог. Руки и ноги подгибались, тело не слушалось. «A-а, все равно! Полежу и здесь». Небо над ним словно очищалось от серой дымчатой вуали, голубело. В парном воздухе потянуло прохладой, запахло дождем, и этот живительный запах ворвался в Юркины легкие, проник в кровь и побежал по жилам, в каждую клеточку тела, взбадривая ее и тормоша. Юрка дышал часто, как разморенный зноем щенок. «Пить! пить!» Ничего больше не хотелось, только пить. Хотя бы маленький глоточек воды! Пить! Это звонкое птичье слово тонко звенело в ушах. Звон этот нарастал, ширился, перед глазами мелькали очертания геометрических фигур, пронизанных мелькающими искрами…

Звон в ушах и феерические видения прекратились. Голова стала ясной. Сознание фиксировало четко и просветленно все, что попадало в поле зрения. Огромные облака закрыли полнеба и теперь клубились над самой головой. На Юркино лицо упало несколько крупных дождевых капель. Солнечный свет померк. Ветер налетал на деревья резкими порывами, будто хотел растормошить их от спячки и подготовить к грозе. Поднялся шум. Казалось, что где-то за деревьями грохочет железнодорожный эшелон. Гроза надвигалась неудержимо, широко и размашисто, подавляя все остальные шумы и звуки. Ливень обрушился, мгновенно, точно кто-то решительно вспорол днище неба — и хляби небесные разверзлись.

У Юрки было такое впечатление, будто на него одновременно вылили десять ведер холодной воды. Даже дыхание зашлось. Юрка вскочил, — откуда только и сила взялась! Дождевые струи падали отвесной стеной, заполняя все вокруг ровным энергичным шумом. Мальчишка поднял лицо к тучам, начал ловить воду ртом. В целом мире не было ничего вкуснее и живительнее хлестких дождевых струй, проникающих, казалось, в самую душу. «Вот чего мне не хватало!» — подумал Юрка, как вдруг перед глазами сверкнула ослепительная плеть, а вслед за тем раздался такой оглушительный грохот, что заложило в ушах.

И пошло… И пошло… Молнии сверкали одна за другой. Огненные плети хлестали землю, жуткие раскаты грома наводили на панические мысли о конце света. Было страшно… и хорошо. Юрка одиноко стоял под ливнем, который бурно вымывал из него гнетущее чувство слабости. Подставлял под струи сложенные лодочкой ладони — они наполнялись прямо на глазах. Изорванная одежда прилипла к телу — это было не совсем приятно, но Юрка меньше всего обращал внимание на такую мелочь. Он чувствовал себя спасенным. Чувствовал себя зрителем на величайшем представлении природы. С радостным трепетом прислушивался к звукам яростно разбушевавшейся стихии. Казалось, тысяча дьяволов за кулисами черно-синих туч била, крушила, рвала все подряд, а на землю сыпались сверкающие осколки.

Первый, самый сильный, напор бури прошел, ливень стал немного слабее. Громы укатывались вдаль. Юрку начал пробирать мокрый холод, и он подумал, что ливень — это превосходно, однако неплохо бы и укрыться где-нибудь! А куда в лесу спрячешься? Только под дерево. Крона старой липы выглядела самой густой и непроницаемой — темный широкий шатер, оглушенный ливнем. Правда, он не спасал от дождя, ливневые струи скатывались с мокрых листьев на землю, но чувство «крыши» над головой успокаивало. Вспомнилось, что во время грозы в лесу нельзя прятаться под самые высокие деревья — в них обычно метят молнии. Заколебался — не выскочить ли, пока не поздно? Но другая мысль подсказала, что сердцевина грозы, где рождаются молнии, ушла дальше, опасность миновала. Юрка уселся на толстую лапу корня и, прижавшись спиной к дереву, охватил колени руками. Его била холодная дрожь, зуб на зуб не попадал. Но от холода, как он понимал, не спрячешься. Оставалось одно — терпеть.