Тринадцатый караван - Лоскутов Михаил Петрович - Страница 39

После того выступил Борис Николаевич, торжественно поднимая тарелку.

— Товарищи! — сказал он в наступившей тишине.

Я должен вам сделать радостное сообщение. Вот первые огурцы и капуста, выращенные в песках нашей Чел-карской станцией.

Тогда тишина прорвалась громом аплодисментов, и все закричали «ура». Это было необычайное «ура» огурцам и капусте наших пустынь. Мы приветствовали их все — водители пробега, ученые, актив степной Актюбы, шоферы местных троп, партизаны, прошедшие когда-то через пустыни с боями. А огурцы и кочан капусты поднимались над толпой, сияющие, как дюжина солнц, в дрожащих руках взволнованного ученого.

Так закончилась торжественная часть вечера, и начались художественные выступления. Директор железнодорожного техникума вместе с какой-то девушкой спел романс, который они тщательно разучивали две недели. Потом спела одна девушка. Представитель местных шоферов начал играть на баяне. Мы стали в круг, и бывший моряк и командир партизан Боковский, блестя автомобильными очками и стуча сапогами, начал кавказскую пляску.

Собачий характер

Днем на степной дороге, между Актюбинском и Иргизом, мы нагнали какой-то грузовик. Огромный допотопный «фомаг» был молчалив. Он глядел холодными фарами в степь. Открытую дверцу кабины раскачивал ветер. Облака плыли мимо груз.овика над степью. Мы поравнялись с «фомагом» и остановили свою машину. Грузовик был пуст. Шофер сидел в стороне, на обочине дороги, спиной к машине, лицом к степи.

— Сволочь, последняя гадина,— говорил он.— Я с тобой знаться не хотел бы вовек.

Мы подошли к грузовику и заглянули под колеса.

— Должно быть, жиклер засорился,— сказал контролер, поднимая крышку капота.

— Не тронь машину! — крикнул шофер, оборачиваясь.— Не тревожь ее. Пусть стоит. Она характер выдерживает.— Он саркастически скосился на свою машину, потом обиженно отвернулся и плюнул: — Мерзкая кровь! У нее характер с зазоринкой.

Он был совершенно пьян. Пытаясь встать, он пошатнулся и схватился руками за бугор. Мы отбросили из-под колес грузовика песок, контролер осмотрел мотор, слазил под кузов — все в машине было в порядке. Водитель наш сел за руль, дал зажигание, мы обхватили сзади кузов, машина зарычала сердито и глухо, как цепной пес, но не двинулась с места.

— Ничего не выйдет,— спокойно махнул рукой шофер со своего места.— Я ее характер очень хорошо знаю. Пока не захочет, ты ей хоть кол на голове теши. Она мне всю жизнь истаскала. Ты думаешь, машина машине пара? Я всякие видал, глядишь — все одинаково: мотор, кардан, четыре колеса, а характер разный. Такой ведь больше нет на свете. Единственная.

Он встал, и ненависть отчаяния блеснула в его глазах. Видно было, как десятки разных чувств и желаний боролись в нем. Шатаясь, он подошел к машине, лег поперек кабины и накрылся тужуркой.

— Я спать. Спать буду. Вот,— сказал он и вдруг заплакал.— Я не могу, товарищи,— сказал он опять, поднимаясь,— не могу, когда живого человека машина режет... Раз она не хочет, так теперь ни за что уже не поедет. Вы думаете, я с чего напился? У меня от нее тоска. Почему меня жизнь на «фомага» на этого бросила? Я от Актюбинска на нем семнадцатую остановку делаю. Иногда едешь на нем двое суток куда-нибудь, так хоть плачь.

Его вдруг осенила хитрая идея. Он сел за руль, пустил машину, но сам слез и пошел на траву. Он стал смотреть на степь и облака, пролетающие мимо на невероятных скоростях. Шофер зевнул:

— Ну тебя, хочешь — стой как истукан. Мне плевать.

Он даже сплюнул для равнодушия и отвернулся. Одним же глазом он косился назад, чтобы поймать намерения неприятеля. Но видно было, что машина не такая уж дура, чтобы дать себя перехитрить. Она теперь тоже начала дипломатничать. Когда шофер отходил, она начинала дергаться, фыркать, как будто собираясь пойти, когда же шофер оборачивался, она вдруг затихала и становилась смирной. Первым терпение потерял шофер. Он подбежал к грузовику и пнул его сапогом в бок, но здесь непонятно для себя вдруг оказался сам лежащим спиной на земле и увидел небо. По небу мчались облака. Шофер хотел заснуть, но вспомнил партнера и встал. Игра продолжалась.

— Ага, я понимаю, что ты хочешь сделать, аспид,— сказал он.— Ты думаешь, я пьян, так и лыжи на ветер. Ты хочешь, чтобы я заснул. Этот номер тебе никак не получится. Тебе не удастся вором уйти.

Видно было, что воображение его бешено росло с каждой минутой. Он подошел к кузову, вытащил оттуда веревку, привязал один конец за задний борт машины, а другим обвязал свой сапог и лег на траву. Теперь он успокоился и накрылся опять курткой, чтобы уснуть. В это время подъехала задняя машина нашей колонны и тоже остановилась. Узнав, в чем дело, два инженера и механик слезли и подошли к грузовику. Они осмотрели машину, но не нашли в ней ни одной видимой причины остановки.

— Да нет, я ж говорю, характер в ней такой,— сказал шофер, не вставая с земли.

— Бес ее знает,— сказал инженер.— Нужно в моторе покопаться. Вообще-то ей полтораста лет, и она не идет, видно, от старости. В ней живого места нет. И нужно удивляться не тому, что она стоит, а как могут такие грузовики ходить и не рассыпаться по этим степям, болотам, канавам. Вы посмотрите, что за дороги — ад, ад, милые товарищи, что делается...

Мы сели в кузова, за рули, на подножки и поехали по дороге через степь, в холмы, падающие вниз и поднимающиеся к небу. Оглянувшись, мы вдруг увидели, что «фомаг» неожиданно задрожал и закачался, шофер сел за руль, и грузовик спокойно побежал по дороге.

Поездка в баню

Вечером мы все едем в баню, и к гостинице нашей подают местный грузовик. Он подкатывает, как тройка. Шофер выглядывает из кабины и смотрит, как кузов его машины наполняется шоферами и инженерами, людьми в автомобильных очках на фуражках. Автомобиль гудит, срывается с места и летит по улице.

Перед нами дрожит кабина. Мы видим, что шофер волнуется. Он дергает машину, опять выглядывает из кабины, плюет. Он мучается. Его распирают вопросы.

Наконец он оборачивается и кричит:

— Как тормоза?

— Хорошо, хорошо! Держат! Во всей колонне тормоза пока целы! — кричим мы и падаем, так как машина застопоривает и снова бросается вперед.

Шофер молчит, потом снова выглядывает из кабины.

— Как дюфера? Не клюют? спрашивает он.

— Не клюют, не клюют! Держи руль, а то свернешь к дьяволу! — орем мы сквозь ветер и цепляемся за борта •

Но мы знаем, что этим не отделаться. Мы кричим шоферу, как идут баллоны, как карбюраторы, как подсосы, не кипит ли вода, хороши ли спидометры. Потом инженер Великанов нагибается к кабине и просит водителя не задавать вопросов и не оборачиваться.

Шофер не оборачивается и нем как могила. Но муки автомобилизма еще терзают его. Машину, наполненную целым букетом шоферов, гонщиков и инженеров, вести приходится не так часто. Делать это обыкновенным образом было бы прозой. Шофер решает преподнести нам класс езды. Он дает четвертую скорость и полный газ. Он задевает тротуар. Он бешено срезает дорогу извоз чику, отлетает к противоположной стороне улицы так, что мы падаем друг на друга.

— Он убьет нас, дьявол!—говорит водитель Кузнецов.— Вот я несчастная личность! Думал поехать в баньку, а тут без ребер останешься. Лучше пешком пойти.

— Стой! Стой! Машину рассыплешь! Сбавь скорость! — кричим мы шоферу.

Но он не слышит, и машина, круто завернув в переулок, задним бортом ударяется о столб, потом пролетает две сажени и вдруг останавливается. Шофер выглядывает из кабины с торжественным лицом. Но на свете для него нет лавров. Мы равнодушны.

— Какой ты парень, однако! — говорит один водитель.

— Сам учился ездить-то? Или батька научил?

— Вы, товарищ, не гоните машину с неположенной скоростью,— говорит инженер Великанов.— И вообще следует знать правила езды.

Шофер отворачивается и берет стартер. Но машина не идет. Он подходит к радиатору и заводит мотор — машина молчалива. Инженеры и шоферы соскакивают, осматривают машину, садятся за руль, заводят мотор.