Ключи от заколдованного замка - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 27

В крепости жизнь шла своим чередом. Четыре старовояжных перебирали боевые припасы, укладывали их в нижнее отделение под башнями. Несколько человек возились с огородами. Они вскопали десять грядок и посеяли морковь, репу, лук, посадили капусту и картофель. Здесь хозяйничал старовояжный Абросим Плотников, московский крестьянин, любивший ковыряться в земле. Кроме огорода, Медведников поручил ему ухаживать за скотом.

У ворот крепости два меднолицых индейца, в парках, одетых на голое тело, и босые, продавали мясо дикого барана ямана. Яманину быстро раскупили, уплачивая индейцам нитками нанизного бисера.

Еще двое мужиков готовили кору ситкинского кипариса для крыши кузницы, все еще не законченной. Кора прекрасно предохраняла дома от дождей. Остальные работали на крепостных помостах, устанавливая против амбразур двадцатифунтовые пушки.

Женщины устраивались в кажимеnote 15. Возле них возились ребятишки, их веселые голоса отзывались радостью в сердцах промышленных.

Глава девятая. ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, ИЛИ ЦАРСТВО ВЛАСТИ, СИЛЫ И СТРАХА

Первого февраля 1800 года император Павел встал раньше обычного. В пять часов утра он в мундире и ботфортах сидел за письменным столом. Император всю ночь не спал. Вчера ему стало известно о дерзких словах английского посла Чарльза Витворта по поводу острова Мальты. На вечере у госпожи Жеребцовой посол сказал, что если англичане возьмут в свои руки орденскую крепость, то императору Павлу не видать Мальты, как своих ушей. Он удивился, зачем России нужен этот остров в далеком Средиземном море, и говорил, что император разыгрывает дурацкую комедию с Мальтийским орденом. Император считает себя главой православной церкви, он отец многочисленного семейства, тогда как основа ордена безбрачие и латинство.

Этого Павел Петрович простить не мог. После того как он с большой поспешностью провозгласил себя гроссмейстером Мальтийского ордена, всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе орденское достояние в ущерб прав нового великого магистра, могла рассчитывать только на непримиримую вражду со стороны императора Павла.

Злополучный остров Мальта вопреки здравому смыслу приобрел для России зловещее значение.

— Я вам покажу Мальту, господа агличане! — не сдержавшись, крикнул император. Вскочив с кресла, он выхватил шпагу и воинственным выпадом разорвал занавески на окне. — Посмотрим, как вы посмеете не отдать мою Мальту!

За окнами дворца темнота. Арестанты при свете факелов расчищали от снега Дворцовую площадь. Всю ночь над городом гуляла пурга, и всюду были глубокие сугробы.

Император вложил шпагу в ножны. Он хотел погреть озябшие руки у камина, но подумал, что солдат должен быть выносливым и терпеливым, и не стал этого делать.

Усевшись снова в кресло и пододвинув к себе подсвечник, Павел Петрович стал писать.

«Генералу от инфантерии графу Воронцовуnote 16.

Имея давно уже причину быть недовольным поведением кавалера Витворта, в теперешних обстоятельствах, когда нужны между государствами мир и согласие, дабы избегнуть от неприятных следствий, какие могут произойти от пребывания при моем дворе лживых министров, желаю, дабы кавалер Витворт был отдален… — Император, обратив взор на портрет Георга Третьего, короля Великобритании, висевший над камином, прикусил верхушку белого гусиного пера. — …отдален, о чем вы, сообща аглийскому министерству, требуйте назначения другого министра, и коль скоро выбор воспоследствует, то мне о сем дайте знать».

Как всегда, ровно в шесть в кабинет вошел петербургский военный губернатор граф Пален, потом генерал Ростопчин. Закончив дела, император ездил верхом на прогулку с графом Иваном Кутайсовым, а в одиннадцать часов его величество изволили выйти к разводу на Дворцовой площади, при котором присутствовали и государи великие князья.

После развода был молебен в дворцовой церкви. Во время литургии, при пении каноника, его императорское величество сошел со своего места, соизволил прикладываться ко святым иконам спасителя и богоматери, у которых лампады отводили обер-камергер Строганов и камергер граф Салтыков.

Восьмого февраля 1800 года был уволен от занимаемой должности и вовсе от службы генерал-прокурор Сената Беклешев. Он мало уважал требования угодных Павлу людей и часто бывал с ними в размолвке.

Выбирая нового генерал-прокурора, император прибегнул к своему любимому способу. Написав на бумажке имена намеченных кандидатов, он свернул их и положил под образом, помолился и, перемешав, вынул одну. На ней стояло: «Петр Хрисанфович Обольянинов». Верный «указанию свыше», Павел назначил Обольянинова генерал-прокурором.

Вызвав своего любимца из передней, он обнял его и сказал:

— Ты да я, я да ты будем все дела решать.

В тот же день при дворе была торжественно отпразднована свадьба камер-фрейлины Анны Петровны Лопухиной с князем генерал-адъютантом Павлом Гавриловичем Гагариным.

Лопухина была названа статс-дамой и получила в подарок Екатерингоф в вечное и потомственное владение.

Видясь ежедневно с Анной Петровной Лопухиной, император почитал ее своим другом и привык к ее обществу. После свадьбы император продолжал по-прежнему посещать княгиню Гагарину.

Императрица Мария Федоровна едва сдерживала себя от ярости. Она всей душой ненавидела соперницу. Основания были серьезные. При дворе появились слухи, что в Михайловском замке для княгини Гагариной отделывают покои рядом с покоями императора.

Однако вмешиваться в дела императора Мария Федоровна боялась. В 1798 году императрица попыталась воспрепятствовать приезду Анны Петровны в Петербург и написала ей угрожающее письмо. Попытка закончилась неудачей: письмо Марии Федоровны доставили императору, и он, войдя в ярость, жестоко обошелся со своей августейшей супругой.

Николая Петровича Резанова заботы окружили со всех сторон. Он понимал, что только самые сильные средства могут спасти компанию от распада. Привилегии, утвержденные императором в прошлом году, можно назвать только первыми шагами. Николай Петрович согласился стать уполномоченным компании в Петербурге потому, что знал: никто другой не может сдвинуть дело с мертвой точки.

По указу императора Павла на статского советника Резанова возлагалось «…во всем пространстве данной ему доверенности и высочайше дарованных нами привилегий ходатайствовать по делам компании во всем, что к пользе и сохранению общего доверия относиться может».

Николай Петрович был наделен высокими правами, и в его лице Российско-Американская компания приобрела умного и стойкого защитника ее интересов.

Еще в конце прошлого года Резанов просил приехать в Петербург для важных переговоров свояка, главного директора компании Михаила Матвеевича Булдакова. И вот, наконец, вчера Резанов получил из Москвы депешу: Михаил Матвеевич приезжает в столицу днем 8 марта.

«Может быть, он уже приехал», — думал Резанов, торопясь домой на Малую Морскую улицу.

Подымаясь вверх по Почтовой, он увидел ехавшего навстречу императора и с ним ненавистного графа Кутайсова. Желая избегнуть опасности, Резанов укрылся за деревянным забором, окружавшим Исаакиевскую церковь. Он ни в чем не чувствовал себя виноватым. Но разве нужно быть виноватым, чтобы разгневать императора!

У подъезда своего дома на Малой Морской Николай Петрович увидел возок, запряженный парой серых лошадок. Булдаков в огромном бараньем тулупе с мохнатым воротником, обутый в серые валенки, стоял на крыльце.

— Николай Петрович!

— Михаил Матвеевич!

Свояки обнялись и расцеловались.

— Точно подгадал! — смеялся Булдаков. — Будто чувствовал! И пяти минут не прошло, как приехал, только-только из саней.

Накормив гостя домашним обедом, Резанов пригласил его в кабинет. Горничная подала кофе, бутылку коньяка.