Фотографии на память - Мартиросова Мария Альбертовна - Страница 5

8

До чего мне не хочется идти сегодня в школу! Тащиться вместе с Гришей и Раисой Иосифовной, слышать в сотый раз, что мне жутко повезло. Я ведь совсем не похожа на армянку. Русые волосы, зеленые глаза, короткий вздернутый нос, светлая кожа.

— Если тебя когда-нибудь спросят, какой ты национальности, говори: русская. Или еврейка, — тихо шептала по дороге Гришина мама. — Слава Богу, детям паспорт не положен, никто не проверит.

На первом уроке всегда смотришь, кто из ребят еще уехал. Обычно их места день или два бывают свободны. Никто на них почему-то не садится. Даже если парты около окна. Потом в класс приходят новенькие, беженцы из Армении.

Почему никто из наших ребят не говорит заранее, что завтра он в школу не придет? Вернее не завтра, а вообще больше никогда в нашу школу не придет? Джаваншир говорит, что кишка тонка. Знают, что никто не захочет с ними прощаться. Выкатились — и ладно. Пусть радуются, что ноги унесли. Когда учителя на уроках перекличку делают, Джаваншир со своей «камчатки» раньше старосты Наргиз орет, что Ованесян и Арутюнян больше в нашем классе не учатся.

Не хочу больше притворяться, что не понимаю, почему Наргиз с девчонками сразу замолкает, когда я к ним подхожу. Не хочу больше слушать, как наша историчка на каждом уроке как попугай твердит, что победа в Великой Отечественной войне была результатом объединенных усилий воинов разных национальностей. Мол, русские плечом к плечу сражались с латышами, украинцы с грузинами, а армяне с азербайджанцами. Она же не видит, как Джаваншир над ней смеется и крутит указательным пальцем у виска.

Но не идти в школу нельзя. Ни в коем случае. Иначе мама поймет, что дело совсем плохо. По вечерам, когда родители думают, что я сплю, папа, накапывая маме валокордина, говорит, что в городе, в общем-то, ничего страшного не происходит. Так, небольшие волнения. Иначе он ни за что не отпустил бы меня в школу. Папа думает, что я не замечаю, как он каждое утро потихоньку идет за мной, Гришей и Раисой Иосифовной до самой школы.

7 декабря 1988 года мы с родителями узнали, что в Армении, в Спитаке и Ленинакане, произошло страшное землетрясение. По телевизору показывали развалины домов, застывшие машины скорой помощи, раненых на носилках, разбросанные по снегу листочки из яркой детской книжки, игрушки… Диктор что-то рассказывал о баллах по шкале Рихтера, о том, какие союзные республики и зарубежные государства направили гуманитарный груз в Армению. Длинные очереди в пункты сдачи крови… А мы с родителями молча смотрели на экран. На неподвижную детскую ручонку, высовывающуюся из-под бетонной плиты.

Я не хочу идти сегодня в школу! Ужасно не хочу!

— А, Руслан! Салам алейкум, поздравляю! — говорит на перемене Джаваншир. — Как это с чем?! Смотрел вчера новости? Мой брательник сказал, что мы этим эрмяни тоже гуманитарный груз должны послать. Составы со всяким мусором… Вот им от нас помощь!

Ну и что, что я не высокий широкоплечий парень 15–16 лет? Я достаю до ненавистной рожи Джаваншира и луплю по ней изо всех сил:

— Там же дети погибли! Ты же смотрел телевизор, видел кровь? Ты не человек, ты фашист! Гитлер!!!

Я не чувствую боли. Просто кожа на моем лице, на руках и плече как будто заледенела. Но я ни за что не заплачу. Я разлепляю разбитые губы и кричу Джаванширу:

— Помнишь того негритенка в Доме ребенка? Он тоже не азербайджанец. Иди, убей его. А ты — стриженого мальчика помнишь? — кричу я Наргиз. — Его Армен звали, значит, он армянин. Он тоже пускай умрет? Да?!

Джаваншир отталкивает меня и выбегает из класса. Гриша прикладывает к моему лицу что-то холодное. На шее и щеках у Наргиз загорелись неровные красные пятна. А Руслан без конца трет о брюки правую ладонь.

9 декабря папин день рождения. Каждый год к этому времени из своих командировок возвращается в отпуск дядя Алик. Из Мурманска приезжает дядя Витя, приходит дядя Сейфали. На кухне будет печься пахлава, вариться плов (обычно папа ужасно не любит, когда мама подолгу стоит у плиты, ведь у мамы больное сердце). Дядя Алик притащит целую кучу заграничных сувениров, крепко обнимется со всеми друзьями, расцелует меня, маму. За столом снова будут вспоминать детство, старый двор, футбол, школу. Дядя Вова незаметно будет щелкать фотоаппаратом, бормоча под нос привычное: «Фото на память».

В этом году у нас было совсем не весело. Вернее, дядя Алик, как всегда, улыбался, шутил, дядя Вова фотографировал. Но все это — пока мама была в комнате. Когда она вышла на кухню заварить чай, в комнате начались совсем другие разговоры.

— Ребята, что происходит? В городе все как с ума посходили. Год назад, когда я уезжал на Кубу, ничего ведь не было, — озадаченно спросил дядя Алик.

— Гаврош, — негромко произнес дядя Витя, — ты журналист, у тебя информация из первых рук…

Дядя Вова осторожно встал, заглянул на кухню, перебросился с мамой несколькими словами, прикрыл дверь и кивнул: можно.

— Думаете, до меня сразу дошло, что в городе происходит? — начал папа. — Я ведь как рассуждал: гласность, свобода слова, съезды депутатов… А на днях демонстрацию на улице встретил. Конечно, я и раньше их видел. Издалека. А вблизи — впервые. У них лица такие… Нет, не злые, а… спокойные, отрешенные, как у роботов. Прут широкой колонной, земля под ногами дрожит. Скандируют: «Армяне, убирайтесь!». Я статью написал. Наш главный статью прочел, а потом насмешливо говорит, что у меня просто отличный слог, мне бы романы сочинять. С метафорами, сравнениями… А для работы в республиканском печатном органе я профнепригоден.

Дядя Алик вскочил со стула, схватил за руку дядю Сейфали:

— Мы сейчас сходим с Сейфали, поговорим с этим… главным. Мы ему…

— Тихо, — вдруг подал голос дядя Вова. — Ната на кухне: услышит.

— Может, — продолжил папа, — «Труд» или «Правда» такую статью захотят? Я бы ее расширил, добавил свидетельства очевидцев. Тех армян, которых ограбили и избили… Ведь я бы всю правду, до последнего слова… Только вот снимков нет. Сделать бы несколько фотографий этих… лиц!

Дядя Вова положил ладонь на фотоаппарат:

— Я с тобой. Сделаю пару снимков…

9

На следующий день в город ввели танки. Улицы патрулировались солдатами. После 23.00 начинал действовать комендантский час. А главный редактор поручил папе написать какую-то статью. Кажется, о том, как готовятся к встрече Нового года в детском саду.

«Положение нормализовалось», — без конца повторяла мама. И прибавляла: «Слава Богу!». Мама каждое утро готовила бутерброды с колбасой и сыром, пекла сладкие пироги. И все пичкала ими Ваню, Колю и Сережу — солдат, дежуривших около нашего дома.

— Ты что после уроков делаешь? — однажды подошел ко мне на перемене Рафик Саркисов. — Никуда не собираешься? Тогда приходи ко мне. Помнишь, где я живу? Но — одна. И никому не говори, куда идешь.

Вообще-то я с Рафиком не дружу. Один раз только вместе со всем классом была у него на дне рождения. Честно говоря, очень скучно было. Особенно, когда его мама начала расспрашивать, у кого кем родители работают. Но ведь сейчас, кроме Гриши, меня больше никто к себе не зовет. Разговаривают, конечно, но только по делу.

Гриша увязался за мной. Он сказал, что ему Рафик книгу какую-то обещал. Заодно потом домой вместе пойдем.

— Я же сказал: одна приходи, — выглянул из-за двери Рафик. — Ну да ладно, Григорий — свой парень. Как-никак еврей, не азер.

Мы прошли в комнату. Уселись на диван. А Рафик порылся на книжной полке и вытащил из-за шеренги толстых томов тонкую книжицу в мягкой обложке.

— Вот, смотри, — начал он, открыв книгу на первой странице. — Это карта древней Армении. Видишь, какая она огромная была? Целая империя! Потом кусок Турция отвоевала, кусок — Иран. А вот, смотри, — Карабах. Он тоже наш был.

Гриша через мое плечо заглянул в книгу.

— Тут у тебя все неправильно написано. Армянская резня в Карсе не в 17-м, а 15–16-м годах была. И «спровоцировал» ее не Ленин, а мировая война.