Осколки ледяной души - Романова Галина Владимировна - Страница 19

Татьяна слабо охнула, что не могло его не вдохновить. Переживает? Это хорошо, это даже приятно. То, что второй раз он получил унизительный пинок по заду, Степан благоразумно освещать не стал.

– Он прошел мимо, оставив меня у порога. Потом я обошел всю квартиру. Все думал, вот сейчас открою дверь, а там ты мертвая. Бр-р-р! Удовольствие ниже среднего, знаешь! Ходить по чужой квартире и искать труп чужой тебе женщины, которая...

Которая так здорово умеет готовить щи. И пироги печет такие, что от одного их запаха сводит желудок. Которая пленила твоего друга с первого, ну, ладно, пускай со второго взгляда. И которая, кажется, почти всегда говорит правду. Не льстит, не пытается разводить слащавую дипломатию, от которой мутит и выворачивает, а говорит правду либо молчит. Как вот сейчас. Смотрит на него и молчит. И одному богу известно, о чем она сейчас думает.

– Ты видел его?! – спросила Татьяна, оторвав свои пальцы от его руки и снова впиваясь себе в волосы.

– Я почти его не рассмотрел. Одет был во все черное, а носки...

– Носки белые, – упавшим голосом закончила она за него. – Так?

– Так. Это тот самый, которого ты видела, любуясь звездами?

Зачем сказал про звезды, непонятно. Она тут же нахмурилась, вздохнула тяжело и лишь кивнула, соглашаясь.

– Значит, он видел тех, кто за ним наблюдал, и теперь потихоньку ото всех избавляется. Так получается?

– Да. – Верещагина зябко поежилась, хотя на ней был теплый спортивный костюм и мохнатые розовые тапки, будь они неладны. – Он приходил за мной. Если бы я... Если бы... поехала туда. О господи!!!

Степан не стал ничего опровергать или уговаривать ее. Татьяна была не из тех женщин, которым требовалось отеческое поглаживание по голове. Он, правда, мало находил различий между теми, которым это нужно, и наоборот, но Верещагину он по голове не стал бы гладить точно. Она бы и не позволила наверняка. Она для этого была слишком рациональна, холодна и высокомерна.

Он позволил ей уйти с кухни и тут же кинулся к чайнику. Чая все еще хотелось. Пускай пока его гостья приводит в порядок свои мысли, а он...

– Степа! – раздалось от двери.

Ее несчастный голос настиг его в тот самый момент, когда он дожевывал третий по счету пирожок. Они были так хороши, что он начал их уминать, не дождавшись закипевшего чайника. Тот еще только призывно посвистывал, а Степан уже таскал с блюда пирожки. Один, второй, третий... Вкусно было! Непривычно вкусно. Так вкусно не готовила даже мать.

Он собирался дожевать третий по счету, потом навести себе чаю. И уж тогда приступить к пирогам основательно, с подходом, выбирая какой порумянее и посочнее.

Только-только начал получать от жизни хоть какое-то удовольствие, как ему тут же поспешили все испортить, что называется.

Верещагина влетела на кухню совершенно потерянной. От задорного хвостика ничего не осталось. Волосы выползли из-под мохнатой малиновой резинки и висели теперь неприбранными вдоль щек. На голове она, что ли, стояла?.. Глаза на мокром месте, ревела, значит, не удержалась. И бледная до синевы. Будто и не играл на ее щеках румянец еще пять минут назад.

– Степа, нам нужно что-то делать! – воскликнула она, замирая в шаге от него. – Это... Это же катастрофа! Этот человек... он убьет меня!

Ну и что дальше?.. Так сказал бы он еще утром. До той самой минуты, как упал с разбитой головой на ее пороге. Потом... потом что-то случилось с его мозгами такое, что он не мог себе позволить сказать, нет, даже подумать подобное.

Он до сих пор не мог вспоминать без тошноты, как искал Татьяну в ее же квартире. Как сухо становилось во рту и как заходилось сердце, когда он тащил на себя дверцу шкафа или заглядывал за штору и под кровать, боясь натолкнуться на ее остановившийся взгляд.

Лишь бы жива...

И черт с ней, с этой Верещагиной, пускай звонит ему по субботам и даже воскресеньям в любое время, но лишь бы жива... Ну, и уж если ей так приспичило, пускай живет хоть сто лет в его квартире, но лишь бы жива...

Он искал ее и молился. Молился и искал. А увидел живой и невредимой, и тут же разозлился. Не на себя ли?..

– Тань, присядь-ка. – Степан поймал ее за рукав и силой усадил на табуретку. – Тебе какой чай, зеленый или?..

– Что? Чай? Господи, Степа, ну какой чай, если мне жить, может быть, осталось два понедельника?! Что мне делать? Я же не могу вечно жить здесь!

– Живи, – пробубнил он с набитым ртом, пирожки были ну просто чудо как хороши. – Так какой чай предпочитаешь на ночь?

Она махнула рукой и, поставив на край стола локти, снова вцепилась в свои волосы. Молчала она все то время, пока он громыхал посудой за ее спиной. Заварил ей зеленого чая. Поставил на стол сахарницу, блюдо с пирогами, чашку с зеленым чаем перед ней и перед собой поставил чашку тоже. Пол-литра в ней было точно. Принялся сыпать туда сахар без остановки. Татьяна насчитала четыре ложки, потом сбилась. Отрезал от половинки лимона огромный полумесяц и, энергично болтая ложечкой в кружке, приготовился пить чай.

– Моя маман пришла бы в ужас, – тихо обронила Татьяна, поворачивая к нему отрешенное лицо. – От того, как вы изволите пить чай.

– А как надо? – Он с шумом отхлебнул, потянулся за пирогом и тут же откусил от него, зажмурившись. – Вкусно, Тань. Ты бы попробовала, что ли. Не хотела, а угодила...

– Спасибо. Я не хочу. – Она пригубила маленькую чашечку с тем чаем, что он ей приготовил. – Слушай, Степа, а он ведь меня может и у тебя в доме найти.

– Не найдет, – убежденно заявил он и даже по плечу ее потрепал, как щенка. – Поверь мне, не успеет!

– Как это?

– А мы его раньше отыщем. У нас же столько его примет, чего нам метаться?

– Что за приметы?! Ты же сказал, что не рассмотрел его.

– А носки?! Это же каким идиотом надо быть, чтобы под черные штаны и черные ботинки натянуть белые носки! У парня что-то либо со зрением, либо с головой, про вкус говорить не хочется.

– Со зрением у него как раз все в порядке, – возразила она и вдруг неожиданно для самой себя стащила с блюда пирожок; принялась жевать с аппетитом, хотя после семи вечера не позволяла себе ничего, кроме чая, и то несладкого. – Всех рассмотрел... Слушай, а я ведь машину его помню. Светло-бежевая «четверка», на багажнике длинная антенна и номер из трех восьмерок.

– Ничего себе! Госпожа Верещагина! Что же это вы укрываете от следствия такие важные факты? – шутливо возмутился Степан и тут же, столкнувшись с ее понимающим взглядом, прикусил язык.

Какое следствие?! Какие факты?! О чем это он?!

Он еще с утра ни о чем таком и не помышлял. Лежал себе в постели после вчерашней попойки. Лежал и жаждал избавления от тяжести похмелья. И звонок ее воспринял как наказание за совершенные им грехи. И ко всем чертям ее послать хотел, и даже делал попытки вынести ее из собственного дома вперед ногами. Если бы не попросила, так и вынес бы.

Это или что-то приблизительно похожее читалось сейчас в ее голубых глазах. Вслух не сказала, но подумать подумала. Вздохнула тяжело и глаза опустила. Все молча, вопить не стала.

– Найти машину в нашем городе несложно, имея на руках такие вот характеристики, – проговорил Степан, притворно закашлявшись.

– Да? А каким образом? Стоять на перекрестке?

– Я все-таки хозяин автосервиса, Тань! Ко мне разный люд ездит машинки свои чинить. Среди них встречаются ребята, обремененные полномочиями и погонами. Не переживай, пробьем мы твоего убийцу. И возьмем его в оборот. Ну, а если не дастся, то мы органы привлечем. Не печалься, Тань. Все будет хорошо. Я уверен.

Он был сыт, расслаблен и готов был любить весь мир сейчас.

Верещагина была жива и здорова. И, кажется, не очень-то его напрягала своим присутствием. Все больше молчит и слушает. К тому же готовит недурно, это опять плюс. Да и проблема ее решаема. Парень, что влез к ней в дом, был полным придурком. Мало того, что засветился в тот день, когда по его вине подняли шум во дворе. Так еще и сейчас никак не маскируется. Его вот опять же не добил. А почему? Да, почему?! Так уверен в своей безнаказанности, или тут что-то другое? Что-то еще, что никак не связано с Верещагиной и ее соседками...