Любитель сладких девочек - Романова Галина Владимировна - Страница 4

– Так ведь красиво, сама сказала, – попробовала выразить протест Маша, накладывая это самое варенье горкой в пластиковую розеточку. – Чего же жить, как в хлеву?

– Тю-ю-ю, – присвистнула Нинка, жадно ощупывая глазами каждый сантиметр Машиного жилища. – Как бы это да на всю жизнь. А то ведь при первом удобном случае сорвешься отсюда. Только он предоставится – случай-то – так и упорхнешь. И чего ты сюда приперлась вообще, не пойму?..

С тех пор этим вопросом она терзала Машу постоянно, при каждом удобном и неудобном случае: в обеденный перерыв и минуты перекура, когда Нинка завешивалась от нее плотной пеленой вонючего едкого дыма. В душевой и магазине, по дороге с работы и обратно. Вопрос всегда звучал грубо и никогда не вуалировался никакими предлогами. Идет-идет, да вдруг как брякнет:

– Чего ты вообще сюда, Машка, приперлась, не пойму? Не убогая и не хромая, не нищая и не в отсидке, чего же тогда влачишь свои дни среди этой шушеры? Приключений захотелось? Подожди, тебе их тут устроят, только наливай…

Поначалу Маша шарахалась при подобных проявлениях Нинкиного «народного» любопытства, потом привыкла. Научилась не обращать внимания. Но сегодня все с самого утра пошло не так. То ее письмо, адресованное матери, обнаружилось на пороге ее комнаты со штемпелем «адресат не проживает». То дикая сцена в столовой. Потом наскоки сменного мастера, забраковавшего целую партию упаковочного материала и с чего-то наоравшего именно на них, словно это они с Нинкой целый день сидели и мяли задницами этот плотный гофрированный картон, превратив его в непригодную ни для чего тару. И тут еще снова Нинка со своим любопытством…

Они вышли из душевой и двинулись длинной кишкой коридора, окаймляющего коптильный цех и цех готовой продукции. Пробираться приходилось в полутьме, по пути натыкаясь на блоки упаковки и всякий хлам, сгружаемый в контейнеры, которые почти всегда стояли переполненными. Маша шла впереди, отчаянно тараща глаза и старательно огибая каждый опасный участок. Нинка сзади что-то бубнила ей в спину, то и дело чертыхалась, проглядев то или иное препятствие и поддевая его своими ботинками.

Уродливые тени жались к стенам, тонущим в полумраке, и каждая из них отчего-то сегодня казалась Маше зловещей. Что-то надрывно саднило сегодня в ее душе. И на предчувствие это было совсем не похоже, а вот поди же ты, ноет и все… Какой-то сгусток темноты впереди вдруг заметался и тут же замер. Показалось?.. Показалось или нет?

Маша остановилась и, пропустив мимо ушей возмущенный вопль Нинки, уткнувшейся ей в спину, изо всех сил напрягла зрение.

До выхода оставалось метра четыре, не больше. Контейнеров там более быть не должно. Зато стоял огромный железный шкаф со слесарными инструментами. Он высился бесформенной громадиной, заполонившей почти весь проход, и всякий раз им приходилось его огибать, соблюдая меры предосторожности. И что это сегодня ей вдруг вздумалось увидеть, что рядом с темным монолитом этой железяки что-то или кто-то шевелится?.. Нервы… Точно нервы! Нинка настращала жутковатыми прогнозами про Федькину месть, вот и мерещится непонятно что.

– Ты чего остановилась-то? – взвизгнула напарница, больно саданув ей меж лопаток острым кулаком. – У меня волосы мокрые совсем! Просквозит – и заболею! За мной ухаживать некому! И хаты такой у меня нет, как у тебя, с мехами да портретами! Давай шевелись уже, Машка!

Маша двинулась было вперед, но снова замерла. Нет, что хотите, но там кто-то был. Темный силуэт рядом со слесарным шкафом шевелился и раздваивался, то увеличиваясь в размерах, то снова сжимаясь. Кто-то определенно там прятался. Почему прятался? Да потому что в противном случае давно бы уже окликнул их. В смене каждая собака друг друга знала наперечет. А здесь тишина, если не считать, конечно же, Нинкиного недовольного брюзжания за спиной.

– Ты долго каланчой будешь торчать, у меня уже вся жопа в мурашках! – заорала вдруг та громко и, словно разбуженный ее воплем, сгусток тени у шкафа снова заворочался. – Иди быстро! Господи, зачем ты вообще свалилась на мою голову?! И так чудо чудом, а теперь и с Федькой в контрах! Со мной из-за тебя скоро ни один порядочный человек здороваться не будет.

– Порядочный? – Последние Нинкины слова отвлекли ее от напряженного вглядывания в темноту коридора, и Маша невольно рассмеялась. – Где же это ты здесь встречала порядочных? Я за три месяца ни об одного не споткнулась. Одна шушера кругом…

– Шушера? – зашлась Нинка в праведном гневе, совершенно забыв, что данное определение впервые исторгли ее уста, и совсем не подозревая, что до знакомства с ней Маша с таким определением не сталкивалась. – Мы – шушера? А кто ты такая? Кто, спрашиваю? Приехала тут! От кого бежала и куда? Что совершила такого, что залетела на самый край земли? Может, ты воровка? Может, убийца?..

– Так говорят… – тихо обронила Маша, не спуская глаз с темного жерла коридора.

– Что говорят? – Нинка неожиданно икнула, то ли от холода, то ли от страха, и громко скребыхнула подошвами зимних ботинок об пол.

– Говорят, что я убийца, – как можно громче проговорила Маша, заметив, как от шкафа отделяется вполне различимый теперь силуэт и медленно удаляется в противоположную от них сторону.

Было очень тихо. Нинка потрясенно сопела за спиной, переваривая услышанное и не зная, что теперь делать с долгожданным для нее Машкиным признанием. А человек – это, несомненно, был человек, в привидения Маша никогда не верила, даже в детстве – почти незримым призраком уплывал в сторону выхода. Вот сейчас он откроет входную дверь, впустив в помещение верткие языки начинающейся метели, и потом исчезнет. И они никогда не узнают, кто ждал их возвращения из душевой и с какой целью…

– Эй! – неожиданно для самой себя крикнула в темноту Маша. – Стой!

– Чего орешь? – Нинка снова икнула и тут же с вполне объяснимой живостью, подталкиваемая вполне объяснимым любопытством, спросила: – И кого же ты убила?

Силуэт замер. Почти достиг тяжеленной входной двери, четко обозначился на ее фоне и неожиданно замер. Что его остановило? Тривиальное любопытство или нежелание выходить на холод?

– Я?.. Говорят, что я убила своего мужа, – смакуя злорадство, произнесла Маша и удовлетворенно улыбнулась про себя, заметив, как в изумлении дернулся человеческий абрис на импровизированном дверном экране.

– Во как! – квакнула Нинка и, кажется, попятилась. – А ты и правда его убила?

Дождавшись момента, когда фантом вольного или невольного слушателя повернет в их сторону голову, Маша с облегчением проговорила:

– Нет! Я его не убивала…

Глава 2

Все зло от баб! Всегда и все! Он готов кинуть камень в любого, кто скажет, что это не так! В его жизни все и всегда было завязано именно на этом. Только-только начинает везти, только-только жизненные блага начинают сыпаться так, что только успевай руки подставлять, как обязательно на горизонте возникает какая-нибудь очередная горгона в образе длинноногой серны. И пошло-поехало…

Сначала она сводит его с ума, сладкоречиво обволакивая несовершенное мужское сознание ядовитой лестью. Словно гадкая паучиха оплетает его всего, делает безвольным, слабым, чуть обалдевшим, способным ради нее на многое. Даже на то, чтобы совершить нечто для него нехарактерное и совсем уж ему несвойственное…

Но потом…

Потом она непременно ввергает его в пучину ада, проводит по семи его кругам, а далее следует неизбежная развязка, и как-то так само собой он оказывается в одной из сточных жизненных канав. Затем он долго зализывает раны, дает себе сотни три зароков даже головы не поворачивать в сторону этого адского племени. Начинает долго и исступленно работать. И как только страшно нудный и изматывающий процесс жизнеутверждающего подъема замирает на самом верху, в самой высокой победной точке, на горизонте непременно появляется очередной злой демон в образе…

Нет, он, конечно же, не собирался подводить под ту же черту происшедшую только что идиотскую сцену. Совершенно не виделось ему в этой самой сцене ничего судьбоносного. И уж совсем-пресовсем не тянула на титул дамы его сердца эта девица в замызганной спецовке и сером платке – тьфу, гадость какая! – и все же… Все же живший где-то глубоко внутри него концумент отчего-то вдруг затрепетал ноздрями. Что за черт? Неужели снова? Нет! Ни за что! Такого больше просто не может с ним случиться! Дважды обжегшись на молоке, он теперь на воду не то что дует, он к ней даже не приближается. Ну какого же черта этот неугомонный хищник вдруг запрядал ушами и ни с того ни с сего колупнул когтями землю?