Чужие паруса - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 28

— То верно, Пафнутьич, верно, друг милый, да ты уважь, поставь где — нигде, найди местечко-то. А мы тебя во как отблагодарим… — Егор Петрович достал из кармана деньги. — Прими вот рупь да мелочь на свечи… А нам никак без этого нельзя, на душе покоя не будет, думы одолевают. В море-то не в горнице уху хлебать!

— Не учи ученого, Егор Петрович, знаю ведь ваши порядки, в — старостах сорок лет хожу. — Он тяжко вздохнул. — Некуда ставить лодью, то правда святая, да что с тобой делать… Идем, может, где в трапезной место сыщем.

Старики вошли в трапезную. Большое помещение тоже было увешано, как и стены паперти, моделями поморских судов. Тут были и лодьи, и раньшины, шняки, кочи. Были и новоманерные суда — гукеры и гальоты. Некоторые покоились на резных деревянных полочках, часть висела на железных крюках.

— Видишь, Егор Петрович, сколь судов понаставлено, за полтысячи давно перевалило. А все несут и несут… Куда поставишь? — Наконец он решительно подошел к двум раньшинам, стоявшим рядом, и раздвинул их. Лодья «Святой Варлаам» поместилась посредине.

— Как раз стала на место, Пафнутьич. И обиды никакой не будет. Вот только я гвоздочком прихвачу, чтобы вернее было. Как по-твоему, а?

— Давай прихватывай, — махнул рукой староста, — ужо воюксы привезешь. Люблю я ее с кашей употреблять… Лодейники ваши приучили.

— Не сумлевайся, Пафнутьич, — обрадовался мореход, — воюксой мы тебя обеспечим, на год тебе хватит, на кашу-то.

Егор Петрович, перекрестясь, застучал молотком, приколачивая «Святого Варлаама» между «Молодой любовью» и «Тремя святителями». Пафнутьич помогал старому носошнику, придерживая лодью. Закончив, Егор Петрович поставил свечку у иконы покровителя лодьи святого Варлаама, помолился и вышел из церкви успокоенный и довольный.

На крыльце старый мореход сразу почувствовал перемену погоды. Задравши седую бороду, он внимательно осмотрел небо. Сквозь поредевшие тучи просвечивало солнышко, дождь прекратился, в воздухе стало теплее.

— Самое время в путь, — громко сказал Егор Петрович, — спешить надо. Наши-то, верно, все на лодью собрались. — И мореход, шлепая по грязи, заторопился к реке.

На пристанях Соломбалы царило оживление. Сюда собрались покрутчики с уходящих в море судов. Толпились родные и близкие с покрасневшими от слез глазами. Отслужили молебен. Древний худенький попик в потертой ризе ходил по лодьям и, гнусавя псалмы, помахивал кадилом. Кормщики и хозяева, крестясь, совали в кружку медные деньги. Слабые порывы ветерка уносили в небо сизый сладковатый дымок курившегося ладана.

Лодью «Святой Варлаам» провожал сам хозяин Еремей Окладников. По старинному обычаю промышленники стали просить купца:

— Хозяин, благослови путь!

— Святые отцы благословляют, — степенно отвечал Еремей Панфилыч.

Стоявший рядом с Окладниковым взволнованный молодой кормщик Иван Химков добавил:

— Праведные бога молят.

Повернувшись лицами в сторону Соловецкого монастыря, мореходы торжественно помолились, испрашивая счастливого плавания, и разошлись сто своим судам. Послышались голоса кормщиков, отдающих приказания.

— Иван Алексеевич, — позвал Окладников и, развернув тряпку, протянул два золоченых креста, — ставь на счастье. По три целковых за штуку плачено… о тебе радел. — Еремей Панфилыч искоса взглянул на Химкова. — На мачты ставь!

— Сделаем, Еремей Панфилыч, поставим. — Торопясь, Химков взял из хозяйских рук кресты.

На лодьях выкатали якоря. Развернувшись по солнцу, надув паруса, белыми птицами побежали корабли к Студеному морю.

Окладников долго стоял на пристани с непокрытой головой.

Давно скрылись из виду лодьи, разошлись по домам родственники и друзья мореходов.

О чем думал Еремей Панфилыч? Может быть, он сожалел, что отправил новую лодью «Святой Варлаам» на Грумант? Так ли?.. Остальные пять его кораблей, выполняя хозяйский приказ, выйдя из Белого моря, повернут на восток к берегам Новой Земли.

Глава пятнадцатая

ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ

После проводов Ивана Химкова прошло долгих три недели. Не зная покоя, Степан рыскал по городу в надежде узнать что-нибудь о Наталье.

Но все было напрасно. О Наталье никто ничего не знал.

Сегодня Степан сидел в большом трактире «Развеселье», что у базарной площади. За стол к Степану подсел молодой рыжий мужик. Выпили вместе, а выпив, подружились. Рыжий мужик часто вздыхал, сопел, сморкался, и Степану нетрудно было понять, что у приятеля на душе ненастье. Звали рыжего мужика Петряем, а прозывали Малыгин.

— Что невесел, друг? — участливо спросил Степан.

— Видать, не с чего веселым быть, — хмурил брови Петр.

— Расскажи, друг, может, и помогу чем. А не смогу помочь, ну-к что ж, все легче у тебя на душе станет. Горе, ежели его с другим пополам разделить, всегда легче.

— Хороший ты человек, Степан, знаю, помог бы, да дело такое… — Малыгин в нерешительности теребил могучую бороду.

— Выпьем, Петя, за дружбу, она из всех бед выручает.

Друзья выпили еще по стаканчику.

— Ну, слушай, Степан, да смотри не обскажись, не то мне добра не видать.

— Говори, и на правеже[12] не обмолвлюсь. Вот те крест. — Степан перекрестился.

Малыгин обвел глазами полупустой кабак. За стойкой пересчитывал деньги трактирщик, в углу орали скандальные «питухи»; рядом четверо иноземных мореходов весело разговаривали за штофом водки.

Петряй, тяжело вздохнув, сказал:

— Вдову Лопатину Аграфену Петровну знаешь? Дочка у нее красавица, Наталья. Сама-то старуха — сущая ведьма.

— Слыхал, ну-к что ж, — стараясь казаться спокойным, ответил Степан. Он сразу насторожился, хмель как рукой сняло.

— У ейного братца, Аграфены Петровны значит, лавка здесь. Сам-то в скитах выгорецких нарядчиком. А в лавке хозяйкой девица одна, Марфуткой кличут… вроде как полюбовница ему, старцу-то, — замялся Петр.

— Хороша девка? — полюбопытствовал Степан.

— Марфутка, что ль? — Петр сразу оживился. — Правду, парень, скажу: не девка — клад. В телесах пышна, а уж умна и… и… не обскажешь, парень, Ну, промеж нас любовь получилась. Говорю ей: брось старика, идем к попу, окрутимся, чего бы лучше, да девка свой интерес блюдет, говорит: «Что за тебя, за кучера-то, выйду, без хлеба насижусь, а здесь помрет старик, я лавкой завладаю. Вот ежели ты заезжий двор откупил бы, не думавши к тебе ушла».

— Старцу-то годов много ли? — опять перебил Степан.

— Седьмой десяток на исходе, да крепонек старик-то, что старый дуб. Смерти скорой ждать не приходится… Ну, говорю ей, Марфутке-то, у самого заезжий двор в мыслях и деньги накоплены, а она твердит одно знай: «Будешь хозяином — твоя, а пока не взыщи, не могу». — Петр налил себе и другу водки.

— Ну, подыскал я подходящее заведение, и цена сходная, однако подсчитал свои деньги — не хватает. Окладникову душу открыл, помоги просил, а он, лиходей, не то чтоб денег дать — от себя не отпущает, а ежели уйдешь, говорит за жеребца плати, иначе судом взыщу.

— Ну и жох твой Окладников. А жеребец чей?

— Жеребец купецкий, нет спору, хорош был зверь. Да не виноват я, волки его загрызли. Хозяин-то в такую глухомань загнал, не приведи бог. Слыхал, может, Выгоречье?

— В скиты, что ль?

— В скиты, угадал, друг… Немного до скитов осталось — задрали волки жеребца, как сам жив остался, не ведаю.

— А почто в скиты гонял, от грехов хозяин спасался, что ли?

— Э-э, тут, друг, дело темное. Хозяин дома сидел… — Петр замолчал.

— Ну-к что ж, ежели начал, говори, парень, а я слово дал — молчать буду.

— Была не была! — Петр махнул рукой. — Наталью, Лопатину в скит Безымянный отвозил — не обскажи, друг, хозяин посулил душу вынуть, коли кто узнает.

— Наталью?! Да что ты, милый! Наталью, говоришь? — Степан вскочил со скамьи и бросился обнимать приятеля. — Да я за эти слова чем хошь отблагодарю… Жеребца откуплю.