Вариант «Зомби» - Романов Виталий Евгеньевич - Страница 21

«Опустят! Опустят! Опустят! О каком выживании идет речь, Клоков?! Осталось полтора дня, и за тебя возьмутся отморозки! Какой смысл говорить о том, что будет когда-нибудь после? Ничего уже нет, кроме сейчас…».

«А если там, в капсуле, совсем не слабительное? Ты об этом подумал? Что если там яд? Ты подольешь это в чай Лишневу, он умрет. Начнется расследование. Возможно, прибудет группа дознавателей с материка. Конечно, сначала подозрение падет на Леху-Гестапо. Однако, как только станет ясно, что яд был подлит в чай, тут всему и конец. Начнут искать среди тех, кто находился рядом с Константином Лишневым перед его смертью. Сразу же вспомнят, как вы относились друг к другу. Да еще, неровен час, найдут ампулу… С отпечатками пальцев…».

– Черт! – ругнулся Дима, вытаскивая маленький пузырек из кармана. – Да ведь на нем и вправду отпечатки моих пальцев! Это же прямая улика…

И тут же Клоков осел на землю, чуть не зарыдав. Он понял, что от шока утратил способность нормально анализировать события. Ампула, пока целая ампула, лежала у него в кармане. Но следы всегда можно уничтожить платком. Стереть. Или выбросить предательский пузырек в море, в трещину в скалах…

– А подозрения отметать, – вполголоса добавил Дима, уговаривая сам себя. – Ну да, были у нас конфликты с Лишневым. Небольшие, по пустякам! Что с того? Докажите мою вину, товарищ следователь…

Дима ухватился за конструкцию из стальных труб, сжал ее так, что побелели пальцы.

– Вот ты и рассуждаешь, как зэк, Клоков, – горько сказал он себе. – Докажите мою вину, гражданин начальничек… Я убил человека, но у вас нет улик, докажите мою вину! Попробуйте…

«Опустят! Опустят! Опустят! Как ты будешь жить с этим? Их семеро, ты не отобьешься никакими силами. И те люди, вернее, нелюди, сделают, что обещали. Они отвечают за свои слова. Им не впервые, поверь. Ты далеко не первый, чью жизнь искалечил Леха Мезенцев, получивший на зоне кличку „Гестапо“. Опустят! Будут глумиться над тобой. Смотреть в глаза, выдавливая из тебя человека, превращая в животное. А потом изуродуют, посадят на перо…».

– А может, рассказать обо всем Косте Лишневу, а? – робко спросил себя парень, снова вытаскивая ампулу из кармана.

Такая маленькая, нестрашная с виду, она разделила жизнь Димы Клокова на «до» и «после». Провела черту и заставила делать выбор из двух вариантов. Из двух вариантов, среди которых не было ни одного выигрышного.

– Это и есть жизнь – да, отец? – Дима прижался лбом к железной станине. – Когда ты знаешь, что нет ни одного нормального выхода, когда ты вынужден выбирать между плохим и очень плохим?

«Когда делаешь выбор: оставаться тебе человеком или превратиться в продажную тварь, стать сволочью», – ответило что-то внутри голосом Александра Леонидовича Клокова.

– Папа, но если я останусь человеком, если не продам Лишнева, то умру, – жалобно возразил Дима. – Причем сначала меня опустят, так что умру не человеком. Животным. Грязным, униженным.

Голос внутри промолчал. То ли потому, что отец не знал ответа, то ли потому, что все уже сказал. Зато Дима отчетливо вспомнил другой голос, Пинцета: «Тебе жить. Бери, думай сам, как быть. Леха дает тебе два дня, включая сегодняшний. Не сделаешь – опустим. И еще раз опустим. По-всякому. Потом – искалечим. Затем, когда еще чуток помучаешься, засунем перо под ребра. И пойдешь на корм птицам. Или рыбам. Я все сказал. Думай».

– Конец смены! Конец смены! – дважды проорал Георгий Салидзе, и Дима вздрогнул.

Гулкое эхо плясало в подземной пещере, отражалось от стен, возвращалось к людям. И те, радостно улыбаясь, бросали инструменты в ящики, снимали рабочие перчатки. Кто-то вытирал пот, кто-то оглушительно сморкался. Они, люди, жили обычной жизнью. Ждали ужина и возвращения домой, на отдых.

И только Дима Клоков мечтал остановить время. Мечтал сделать так, чтобы рабочий день застыл навечно, никогда не подходил к концу. Потому что приближался вечер, надо было принимать решение. Если уйти от выбора сегодня – оставалась только одна возможность: отложить его на завтра. Есть всего две попытки сделать то, что приказал Леха. Но если сейчас не принять решения, дрогнуть, это будет означать, что существует только один, последний шанс.

Время не остановилось. Нет такого волшебника, который мог бы избавить человека от принятия сложных, мучительных решений. Дима, едва переставляя ноги, тащился в сторону жилого поселка. Усталость накатила волной, сковала тело. Но это была не та приятная усталость, которую человек испытывает, отработав день и возвращаясь домой с уверенностью, что он хорошо сделал свое дело. Дима еле плелся, временами сознание будто отключалось, перед глазами плясали круги.

Во время ужина Клоков с трудом заставил себя проглотить полпорции вермишели. Сделал несколько глотков горячего чая – обжегся, но это прошло мимо сознания. Первым встал из-за стола.

«Надо рассказать обо всем Лишневу, – прошептал внутренний голос. – Возможно, это лучший выход. Леха-Гестапо играет против Константина. При чем здесь ты? Расскажи Лишневу, переведи стрелки. Пусть останутся один на один, пусть решают проблемы друг с другом».

– Но Лишнев не станет убивать Мезенцева, – пробормотал Дима, хватаясь за ручку двери. – Прохоров ясно дал понять, что руководство этого не потерпит. Значит, Лишнев оставит Леху в живых. А раз так, ничего не меняется. Через полтора дня отморозки возьмутся за тебя…

«Может, Костя защитит? В благодарность за то, что ты спас его от унижения?».

– Пожалуй, это единственный шанс, – решил Дима, тяжело опускаясь на свою койку. – Бартер. Ты передаешь Константину Лишневу ампулу и информацию в обмен на гарантию защиты от Лехи-Гестапо и его людей».

Клоков прилег на койку, рассматривая этот вариант, который показался наиболее реальным и удачным из всего, что он смог придумать.

Хлопнула входная дверь – коллеги Дмитрия возвращались из столовой. Жизнерадостный Марат по привычке громко рассказывал какую-то очередную историю. Дима его хорошо слышал, несмотря на опущенный полог.

– Ну и вот, – говорил Доценко, с грохотом скидывая сапоги. – Значит, надоело мне воевать по контракту. Решил мирным человеком стать. Уволился. Вернулся домой после семи лет скитаний по Кавказу. Сам понимаешь, сначала жизнь вокруг дикой казалась. Словно бы в сумасшедший дом попал.

– Во-во, – поддакнул Лишнев. – Знаю, было. Я тоже поначалу охреневал. Какой-то урод выделывается, а ты попробуй его на место поставь. Нет, посадят! Тебя посадят, не его. Я как-то раз одного «крутого» воспитал. Он, мудак, свою навороченную тачку на детскую площадку возле дома повадился ставить. Я ему поначалу вежливо: че ж ты делаешь, мил человек? Тут же детишки, совочки, формочки… Мы с тобой уже в другие игры играем, а им дай детство. Такое, как положено. Их не втягивай в дерьмо…

– Ну а он? – с любопытством спросил Марат.

– А он, козел, – пальцы гнуть. Да ты, грит, на кого попер, лохан? Да я, весь такой-растакой! Щас охрану свою вызову, тебя по этой площадке раскатают… И стоит, ручонками во все стороны машет, чисто мельница.

– Ну а ты? – заржал Марат.

Не только Доценко, даже Дмитрий Клоков, не так хорошо знавший бывшего спецназовца, и тот понимал, чем могли закончиться такие «базары».

– Я? – Лишнев вошел в жилую комнату, почесывая грудь. За ним втянулись остальные, которые с интересом слушали историю. – А что я? Охрану он, конечно, вызвать не успел. Даже сраный мобильник не вытащил. Случайно упал на «Мерседес», боковое стекло расхреначил башкой. Кстати, плохо получилось. Крепкое оно – потрескалось, раскрошилось.

– А че только боковое? – загоготал Доценко. – Лобовое – слабо оказалось?

– Лобовое – слабо, – с сожалением вздохнул Лишнев. – Я попробовал. То ли у мерина лобовое стекло очень прочное, то ли у «крутого» голова не слишком чугунная была. Бритая, но не крутая. Понимаешь, сотрясение мозга получилось, а лобовое стекло уцелело.

Марат лежал на койке, задрав ноги на спинку, и давился от смеха. Лишнев присел рядом, почесал затылок, и продолжил: