Избранное (сборник) - Жванецкий Михаил Михайлович - Страница 49

Не покидает ощущение, что всем все давно ясно и что мне нечего сообщить. Придумать хитрый сюжет по поводу недопоставок редукторов с изменой жены и любовницей на стороне? Все знают. Описать родную природу, то есть дать сигнал, что отошел от размышлений? Рановато, и я могу не суметь.

Из моей жизни получится только одна пьеса с банальным сюжетом. Жил, жил, жил – и помер. Новостей!

– Что же делать, если я вас люблю, так уж вам и мне не пофартило. – Вы говорите потому, что знаете, что у меня не подмажешь – не поедешь. – Да нет. Мне ехать-то уже не надо. Мне иногда поговорить, и то если вы будете молчать.

Труженик проходит с лестницей, с корзинкой, с ведром, с лопатой, с молотком, со шлангом. Откуда у него этот трудовой энтузиазм? Мы это слово уже отвыкли писать. Деньги давай, за которые тоже ничего не купишь. Ну, он продаст помидоры, потом клубнику, потом яблоки, потом цветы, потом картошку. Получит три рубля с рожи за море, солнце и водопровод. Деньги требуют, чтобы их вкладывали, не развлекались на них, а вкладывали. Это и рождает чувство хозяина не на земле, как пишут, а земли! Или мастерской! Не трогая основ, давно пора весь быт, то есть досуг, отдать друг другу… Один будет удовлетворять потребности другого в еде, лечении, развлечении и услугах.

Я долго думал, что посоветовать правительству, находящемуся в творческих муках, и ничего не придумал.

Отдать быт друг другу и освободить от него правительство и любимые плановые органы. И не бояться отдельных растущих личностей. Их можно приструнить. Опыт у нас огромный.

Зачем лучшие умы держать в карающих, а не созидающих органах? И деньги должны быть деньгами, а не сбережениями, и предметов должно быть больше, чем людей. Перестать прислушиваться к большинству. Оно хуже соображает.

Быт – сам на себя, и он получится. Не мешать одному гордому человеку оказать другому гордому услугу за деньги. «Ты – мне, я – тебе», если вы не знакомы, – самый здоровый принцип.

Наблюдение за напряженным трудом хозяина приводит к жутким выводам. Трудолюбие одного человека безгранично. Трудолюбие коллектива ограничивается началом. Борьба с частным сектором бессмысленна! Надо их признать и перестать печатать письма лодырей и кляузников как голос народа. Мой хозяин должен иметь деньги, жаль только, что на них нечего купить.

Вот он прошел с мешком, надо выдернуть сорняки руками, потом вскопать и кое-что посеять. Следующее поколение ничего уже про это не знает, им столько лет втолковывали, что человек на базаре – частник, в машине – частник, с кистью – частник, с молотком – частник и пилой – частник, а вот с пустыми руками – хозяин! Тогда он стал ходить с пол-литрой.

С пол-литрой плохо, а частником – нельзя. А сколько может попасть на симфонический концерт? Валяться у телевизора, участвовать в спортивных состязаниях?

Ой, ребята, отдайте нам нашу жизнь. Оставьте себе тяжелую промышленность и судостроение, пока еще живы старики, и вы увидите, как изменится. И распорядители поменяются на руководителей, и хозяева на земле станут хозяевами земли, как и положено человеку. Мужчины перестанут быть детьми, женщины – мужчинами, а дети – взрослыми. Женщины станут женщинами, и их красота снова будет ценностью или, хотите, капиталом. И к маленькой разнице физической прибавится восхитительная разница психологическая, приводящая такие массы в движение.

Солнце село, я уже не вижу букв, а он все работает и работает. Дай им волю…

Государство и народ. (Для Р. Карцева и В. Ильченко)

Отношения с родным пролетарским государством складываются очень изощренно.

Пролетариат воюет с милицией, крестьянство – с райкомами, интеллигенция – с КГБ, средние слои – с ОБХСС.

Так и наловчились: не поворачиваться спиной – воспользуются. Только лицом. Мы отвернемся – они нас. Они отвернутся – мы их. В счетчик – булавки, в спиртопровод – штуцер, в цистерну – шланг – и качаем, озабоченно глядя по сторонам. Все, что течет, выпьем обязательно: практика показала, чаще всего бьет в голову. Руки ходят непрерывно – ощупывая, примеривая… Крутится – отвинтим. Потечет – наберем. Отламывается – отломаем и ночью при стоячем счетчике рассмотрим.

Государство все что можно забирает у нас, мы – у государства. Оно родное, и мы родные. У него и у нас ничего вроде уже не осталось. Ну там военное кое-что…

Антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную… Кто-то отвернулся – и нет ее… По сараям, по парникам… Грузовик после аварии боком лежит, а у него внутри копаются. Утром – один остов: пираньи…

И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров, а там цены повысились. От газет отвернулся – вдвое, бензин – вдвое, такси – вдвое, колбаса – вчетверо. А нам хоть бы что. Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого влияния не имеет. То есть не производит заметного со стороны впечатления. Те, кто с государством выясняться боятся, те на своих таких же бросаются с криком: – Почему я мало получаю?! Почему я плохо живу?!

И конечно, получает обстоятельный ответ: – А почему я мало получаю?! А почему я плохо живу?!

А от государства – мы привыкли. Каждую секунду и всегда готов. Дорожание, повышение, урезание, талоны – это оно нас.

Цикл прошел, теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин – у самосвалов, трубы – на стройках, мясо – на бойнях, рыбу – у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам.

Так что и у нас, и у государства результаты нулевые, кроме, конечно, моральных. Нравственность совершенно упала у обеих сторон.

Надо отдать должное государству – оно первое засуетилось.

– Ну, мол, сколько можно, ребята, мы ж как-то не по-человечески живем…

А народ – чего, он полностью привык, приспособился, нашел свое место, говорит что нужно, приходит куда надо и отвинчивает руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.

– У нас государство рабочих и крестьян, – говорит государство.

– А как же, – отвечает народ, – естественно! – И отвинчивает, откручивает, отламывает.

– Все, что государственное, то твое.

– А как же, – говорит народ. – Это так естественно. – И откручивает, отвинчивает, отламывает.

– Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.

– Это точно, – соглашается народ, – прямо невозможно… Это ж надо, действительно, – и переливает из большого жбана по банкам трехлитровым.

– Только в государственных больницах тебя и встретят, и положат, и вылечат.

– Только там, действительно, как это… вот надо же… давно бы подох, – тут же соглашается народ. И чего-то сзади делает, видимо, себя лечит.

– И ты знаешь, мне кажется, только в государственных столовых самое качество. Оно?

– Оно, – твердо говорит народ и поворачивает за угол с мешками.

– Куда же ты? – спрашивает государство через свою милицию.

– Да тут недалеко.

– Не поняло.

– Да рядом. Не отвлекайтесь. У вас же дела. Вон международное положение растет… Не отвлекайтесь. Мы тут сами.

– Не поняло. Что значит «сами»? Анархия, что ли? У нас народовластие. Это значит нечего шастать, кто куда хочет. Только все вместе и только куда надо.

– Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку.

– Куда-куда?

– Да никуда, ой, господи!

– А что в мешках?

– Где?

– Да вот.

– Что?

– В мешках что?

– Что в мешках, что? Где вы видите мешки? От вы, я не знаю, я же хотел через минуту назад.

– А ты знаешь, что в этом году неурожай. Погодные условия, затяжная весна, в общем, неурожай.

– Да нам что урожай, что неурожай. Все равно жрать…

– Ну-ну!..

– Полно.

– Это потому, что мы закупаем, а мы должны сами.

– Должны, конечно, но это уже чересчур… И вы будете покупать. И мы будем сами. Это чересчур – объедимся.

– Нет, мы закупать не должны, мы сами…

– Ну тогда не хватит.

– Что ты плетешь. Тебе вообще все равно. Какой ужас, тебе вообще все равно – есть государство или нет.