Избранное (сборник) - Жванецкий Михаил Михайлович - Страница 47

Нужно, чтоб кто-то поговорил с женщинами, это они толкают мужчин, чтоб… по размеру или по фигуре… Но чтоб одеть по цвету и размеру, надо сразу жить нечестно.

И пусть не притворяются, что они этого не понимают… и нужно с ними поговорить… они хотят красоты. И тут… хотя надо… Это же… Но все-таки… честность прежде… хотя тоже неизвестно почему… но ведь… может быть, это не должно противостоять.

В общем, с ними нужно поговорить… хотя можно и не говорить. Может, они правы. Извините.

Пока меня не настигают сомнения, я могу что-то сказать, потом, как нахлынет, – и там, и там, и все правы…

Я бы не мог командовать людьми… этих освободить, тех посадить, потом тех посадить, этих освободить. Я как-то не хочу вмешиваться в чужие жизни, я хочу прожить, не огорчая других: честно это или нечестно, порядочно или нет – не мне судить.

Но уж если живешь, то и лечиться надо. Ну я же не знал, что, входя к ней в кабинет, нельзя дверь широко открывать. Она сразу сказала: «Почему они все за вами?..» Я сказал: «Как же… действительно… что за черт». Она сказала: «Я же только до двух, что, в регистратуре не соображают?» Я сказал: «Действительно… что же это… черт… как же?..» – «Ну я приму еще троих, а куда денутся остальные?» Я сказал: «Действительно… черт… ну, как же… что же… вот черт… да…» – «А почему они все ко мне? У нее же меньше людей!» Я сказал: «Ну да… черт… действительно…» – «Это где же вас так лечили? Это же безграмотно». Я кивнул. «Вам что, прогревали?» Я кивнул. «Ни в коем случае. Чем же вас теперь спасать? Поднимите рубаху! Боже, опустите быстрее. Я буду звонить. Они начали, пусть они доведут до конца!»

Она долго звонила. Они долго боролись, чтоб меня не лечить, но отбиться нам не удалось, и она меня лечит.

Я все-таки хочу, чтоб меня правильно поняли наверху – она права. Они же действительно меня безграмотно лечили, а потом направили к ней, потому что она хороший врач… Но ведь и у плохих кто-то должен лечиться. Пусть и выкручиваются. А я бы сдох у них на столе. Вот бы они затанцевали! У врача, который меня лечил, на руке была татуировка «не забуду мать родную!», и говорил он: «Это наш гламный терапеут». А чем его наказать, кроме как умереть у него на столе?..

Сколько нас должно у него умереть, чтоб он перестал поступать в медицинский институт? А прокурор правильно кричал – вам только позволь, и вы все помчитесь к хорошему врачу, и он заживет как барин, и дом его будет выделяться богатством и огнями, и станет он жить не нашей жизнью, а это еще хуже, чем хорошо лечить. Так что давай оставим пока так, как есть.

Очень тяжело менять, ничего не меняя, но мы будем…

Вот так я живу, огорчая незнакомых. И документы у меня огорчительные, там что-то невероятное – техотдел, сектор. Ни пройти, ни выйти как следует, и уж точно никуда не войти.

Какой-то постовой сказал, что проверяет всех подряд, ищет ректора и мединститут для дочери.

Мой документ его взвинтил. И я тихо продвигаюсь к завершению, огорчая и расстраивая.

И думаю… ну, думаю же… Чтобы выиграть сражение, надо спасать раненых, нельзя их бросать, иначе здоровые, видя свои перспективы, не выйдут из окопов, жить все-таки хочется! Кто захочет стареть, видя предрассветную очередь пенсионеров? Кто захочет быть мамой и, не переводя дыхания, бабушкой без вида на отдых в самом конце?

И никто не захочет умирать, видя, какие дикие хлопоты он развернет перед родными, где горе расставания меркнет перед радостью окончания работ. И пусть меня правильно поймут наверху – путь к веселью трагичен, но мы его прошли.

Вот и будем бегать по утрам, чтоб не появляться в поликлиниках.

Будем придумывать себе работу, чтоб у делового верха был достойный низ.

Будем меньше есть, чтоб не торчать в ресторанах.

И, предвидя борьбу за место на кладбище, будем жить и жить вечно, сверкая препятствиями и трудностями, переделанными в шутки и куплеты. Ухожу, пока меня не одолели сомнения и правильно понимают наверху.

Стиль спора

Хватит спорить о вариантах зернопогрузчика!

Долой диспуты вокруг технических вопросов!

Мы овладеваем более высоким стилем спора.

Спор без фактов.

Спор на темпераменте.

Спор, переходящий от голословного утверждения на личность партнера.

Что может сказать хромой об искусстве Герберта фон Караяна? Если ему сразу заявить, что он хромой, он признает себя побежденным.

О чем может спорить человек, который не поменял паспорт? Какие взгляды на архитектуру может высказать мужчина без прописки? Пойманный с поличным, он сознается и признает себя побежденным.

И вообще, разве нас может интересовать мнение человека лысого, с таким носом? Пусть сначала исправит нос, отрастит волосы, потом выскажется.

Поведение в споре должно быть простым: не слушать собеседника, а разглядывать его или напевать, глядя в глаза. В самый острый момент попросить документ, сверить прописку, попросить характеристику с места работы, легко перейти на «ты», сказать: «А вот это не твоего собачьего ума дело», – и ваш партнер смягчится, как ошпаренный.

В наше время, когда уничтожают вредных насекомых, стерилизуя самцов, мы должны поднять уровень спора до абстрактной высоты. Давайте рассуждать о крахе и подъеме Голливуда, не видя ни одного фильма. Давайте сталкивать философов, не читая их работ. Давайте спорить о вкусе устриц и кокосовых орехов с теми, кто их ел, до хрипоты, до драки, воспринимая вкус еды на слух, цвет на зуб, вонь на глаз, представляя себе фильм по названию, живопись по фамилии, страну по «Клубу кинопутешествий», остроту мнений по хрестоматии.

Выводя продукцию на уровень мировых стандартов, которых никто не видел, мы до предела разовьем все семь чувств плюс интуицию, которая с успехом заменяет информацию. С чем и приходится себя поздравить. Прошу к столу – вскипело!

Падает снег. (Для Р. Карцева)

Когда разрывается душа, когда бело и белеет за окном. Сыплет и сыплет. И тихо в квартире, и мягко сыплет белым, и голые прутики веток качают головками в белых папахах. Красная ягодка рябины в шапочке. Падает снег. Тепло у меня. Что-то в приемнике потрескивает и превращается в музыку и женский голос. Только нужно еще тише…

Падает снег. Воробьи, встрепанные, заглядывают мне в глаза. Я – им. Взаимное недоверие. А я бы их пригласил погреть красные лапки и почирикать…

А снег летает, летает, прежде чем упасть и покориться. Все бегут по снегу. Я дома сижу. Все это переживаю. Играют все, носятся, кричат, лают, прыгают. Я все это переживаю. Умом постигаю изнутри. Системой. Остаюсь в милой неподвижности. Работаю в тепле воображением…

Следы моих комнатных туфель на снегу. И если выскочить из них и темпераментно помчаться дальше, оставляя как минимум рубчатые следы носков, а потом в заводе и из них выскочить и помчаться еще, оставляя нижнюю пятерню, стопу за стопой, стелющимся шагом и криком, затухающим вдали.

Падает снег. Голову нести осторожно. Не расплескать на бегу кипящую массу недовольств, обвинений, проклятий, сарказма в сосуде из скуки… Падает снег. Ложится сверху и укрывает черное, израненное, поваленное, измученное. Что-то в общих чертах проступает. Можно и не угадать, что там творилось в жаркую погоду. Победители, побежденные лежат укрыты. Тишина. Гладко. Холодно. Светло…

Падает снег. Что-то там происходило. Да и что-то еще происходит. Поздно. В кепочках белых плодики… Под снегом города и концертные залы. Гладко все сверху, а снизу ничего не видать. Снег падает. У меня зима…

Почему мне так часто кажется

Почему мне так часто кажется, что они ошиблись. Они выдали паспорт не тому человеку. Просто не может быть… Сорок лет и зовут Миша… И внешность – это все не мое. Должен быть где-то такой человек, которому это все предназначалось. Мне сейчас по моим расчетам что-то около двадцати восьми. Брюнетик. Среднего роста. Худенький. Глаза на все лицо. Довольно мускулистенький. Быстрый. Безо всякого морского прошлого. Я что-то закончил юридическое или географическое. Я более злой. Более четок и пунктуален. Обязателен более… Подвижен… Зовут не Миша, а Юра меня.