Если б не было тебя - Машкова Диана - Страница 48

– А может быть, Петр Егорович захочет и нашу Аннушку удочерить? – Иван Семенович даже подскочил на месте: так обрадовался счастливой мысли. – Он сыновей как родных полюбил! И девочке в семье, да со своими же братьями, будет в тысячу раз лучше.

– Мы с Верой Кузьминичной тоже сразу об этом подумали! Но вы представляете, уехали Верещагины. За границу, всей семьей. Работу Петру Егоровичу предложили.

– И что же, ни нового адреса, ни телефона?!

– Нет…

– Но ведь в опеке обязаны следить, – директор бросил на посетительницу укоризненный взгляд, – тем более за рубеж!

– Как сказать, – женщина потупилась, – у нас с другими формами устройства детей проблем хватает: опека, патронат, приемная семья. Вот там ходим, следим. А усыновители, простите, уравнены с родными родителями в правах. Тут уж государство влиять не может. Это их дети – куда считают нужным, туда и везут.

– Да ведь я чисто по-человечески, милочка! Не обижайтесь.

– По-человечески я с вами, Иван Семенович, полностью согласна! Петр Егорович даже сам попрощаться летом к нам заходил. Конфеты принес в подарок, шампанское. Такой замечательный человек!

– И что же, не поинтересовались у него, куда едет?!

– Как на беду, наши все, старенькие, были в отпусках. Одна практикантка Леночка на приеме сидела. Он ей оставил и телефон, и адрес вместе с подарком.

– А она?!

– А она вино и конфеты сохранила, хотела приятное нам сделать. А записку куда-то дела.

– Вот надо же! Лучше б наоборот.

– Не говорите, – женщина махнула рукой, – но Леночка, когда поняла, в чем дело, так переживала, так расстраивалась, что на нее саму было больно смотреть. Теперь что поделаешь? Новых родителей будем искать.

– Вы же сами знаете, – Иван Семенович обреченно вздохнул, – у нас людям самим часто жить не на что. Какие приемные дети? Мало кто на такое решится.

– Но ведь есть же и богачи! Вон, вчера в газетах писали, этот, наш…

– Такие о чужих бедах думать не будут. – Иван Семенович перебил, не желая направлять разговор в неприятное русло. – Их другие вещи интересуют. Не будем об этом.

Аннушка проснулась, только когда ее начал осматривать врач. Испугалась, не поняла, где очутилась, и залилась горькими слезами. Кое-как ее успокоили: сам Иван Семенович добрых двадцать минут погремушками над девочкой бренчал. Потом ее умыли, подмыли, переодели и понесли. В младшей группе, куда малышку определили после оформления, по стеночке стояло штук двадцать деревянных кроваток. В каждой из них копошился ребенок. Аннушка удивленно замерла на руках врача: никогда не видела так много детей сразу. В больнице в каждой палате было максимум по шесть человек, да и по возрасту ребята были разными. А тут как на подбор: все до года. Кто-то лежал безмолвно, уткнувшись лбом в решетку кровати, только изредка вздрагивая всем телом. Кто-то крутился с боку на бок, чтобы хоть чем-то себя занять. Кто-то плакал, безнадежно, протяжно. Кто-то стоял на четвереньках, раскачиваясь взад-вперед и подпевая себе «а-а-а-а», «а-а-а-а». И от этого заунывного пения становилось тоскливо и страшно.

Аннушку определили в свободную кроватку у окна. Рядом пустовала еще одна деревянная клетка. Все остальные места были заняты. По комнате, ворча себе под нос, ходила старая нянька. Она не успевала стаскивать со своих подопечных мокрые ползунки и надевать сухие штанишки. Стоило ей обойти всех по кругу, как оказывалось, что кто-то из группы успел уже снова напрудить. Распухшие от нагрузки ноги болели, думать старушка могла только об одном: как бы поскорее сесть и скинуть тапки, вытянуть натруженные ступни.

– Чего они ерунду всякую привозят? – снова забормотала старушка, дождавшись, когда врач положит Аннушку в кроватку и выйдет за дверь. – На кой черт полугодовалым карапузам книжки-тетрадки? Вчера вона от мэра-хера опять две коробки макулатуры приволокли. Помощь гуманитарная, чтоб им всем пусто было. Ты нам дай чего на пользу! Подгузников закупи. Пеленок одноразовых побольше.

Кто-то из детей громко вскрикнул: так, словно внезапно проснулся от привидевшегося кошмара.

– Вот именно! – пожилая женщина согласилась. – Дитя несмышленое и то понимает: так жить нельзя. А то в начале месяца по реестру пять пачек памперсов закупят на всю группу. Вроде как на месяц. Через неделю нету уже ничего. Как там начальство считает?! Мы эти подгузники как сокровища бережем. На ночь только надеваем. Днем вон с ползунками туда-сюда, как комбайн, без остановки. И на семь ночей только хватает. Это разве дело?!

Аннушка чувствовала, как ее крошечная голова взрывается от нарастающего вокруг шума. Дети плакали все громче, старушка, чтобы перекричать общий гвалт, тоже невольно повышала голос. Продолжала ругать начальство, власть и всех, кто устроил так, чтобы в стране было столько несчастных и брошенных детей. Спертый воздух, пропитавшийся парами детского пота и мочи, бурлил, давил на легкие. Спрятаться от него было негде – пустая кроватка, на дне клеенка, вот и все.

У няни закончились чистые ползунки. Она вздохнула с облегчением, собрала мокрые штанишки в охапку и понесла их вон. Теперь надо было ждать, когда появится из прачечной новая партия. А пока можно было передохнуть и исполнить мечту – сесть, наконец, в кухне, вытянуть ноги и выпить чаю. Не торопясь, слушая болтовню кухарок. Они там каким-то чудом все узнают первыми. Вот пусть и расскажут, откуда к ним новенькая прибыла.

После ухода няньки дети в группе словно взбесились. Все, как один, начали вдруг плакать, кричать. Аннушке не оставалось ничего другого, как присоединиться к общему хору: иначе нельзя было вынести этого ада. Сколько продолжался кошмар, она не знала – просто плакала навзрыд вместе со всеми.

А потом дверь в группу открылась, и на пороге возникли двое: молодая женщина с большой сумкой и та самая няня, которая меняла ползунки. Девушка тут же бросилась к одной из кроваток, вытащила из нее четырехмесячного мальчика и прижала к себе, стала целовать. Ребенок, мокрый с головы до ног, тут же оставил на платье матери темные следы. Дети притихли. Прижались лицами к решеткам – кто лежа на боку, кто привстав на колени – и стали ревниво наблюдать за разворачивавшейся на их глазах сценой.

– Маленький мой, – причитала молодая женщина, стягивая с малыша одежку, – описался.

– Да уж менять замучились, – пожаловалась нянька, – ты подгузники-то принесла?

– Принесла, тетя Люба. Как вы велели.

– Вот и надевай сразу. Хоть чистеньким полежит.

Девушка раскрыла сумку, не выпуская ребенка из рук, достала одежку, подгузник и стала возиться с сыном, беспрестанно воркуя над ним.

Аннушка напряглась в своей кроватке как струна. В интонациях женщины ей послышался голос собственной матери – такой ласковый, такой нежный. Она не могла понять, почему так долго они вдали друг от друга. Ее не пугали ни боль, ни побои – готова была все вынести, лишь бы оказаться на руках у мамы, как этот счастливый малыш.

– Ночью спал? Уже какал сегодня? – девушка сыпала вопросами.

Тетя Люба терпеливо ей отвечала. Чего не помнила, выдумывала на ходу, чтобы не расстраивать мамочку.

– Ты лучше скажи, что там с общежитием? Договорилась?

– Пока нет, – девушка расстроенно опустила голову, – говорят, с ребенком держать не станут. Нас в комнате и так пять человек.

– А квартиру снять нельзя?

– Ну что вы! С моей зарплатой?! Надо хоть институт закончить, тогда повышение дадут.

– Долго тебе еще?

– Нет. Полтора года осталось.

– А Ванюшка как же?! – тетя Люба расстроилась. – Он за полтора года превратится здесь невесть во что. Сама будешь не рада.

– Вы думаете? – Девушка посмотрела на няню испуганными глазами.

– Не думаю я ничего, точно знаю! Тридцать лет уж работаю. Приходят детишки, глазки умненькие, живые. А через полгода глядишь – бревно бревном. Лежит, ни на кого не реагирует. Ты хоть и ходишь сюда каждый день по три раза, а толку мало. Ребенку дом нужен, семья.

– Где же ее взять, семью-то…