Душница. Время выбирать - Аренев Владимир - Страница 25

Сашка стоял ни жив ни мёртв. Отовсюду звучали голоса, тысячи голосов. Кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то умолял принести ему земляники, свежей, свежей земляники!.. Каждый слышал только себя, но вместе они сливались в сложную, слаженную мелодию. На сотом ничего подобного не было: только слабое одиночное бормотание.

Конечно, подумал Сашка, те, кто на сотом, умерли-то когда!.. А эти вот – совсем недавно.

Он видел, как растерянно вздрогнула Настя. Вспомнил собственные ощущения, когда впервые услышал эти голоса, и взял её за руку, успокаивающе пожал.

Лебедь стоял рядом, весь напружиненный, испуганный.

– Что это? – спросил одними губами.

Сашка не успел ответить. Хранитель вышел из-за стойки, аккуратно прикрыл за собой дверцу.

– Обождите, я сейчас принесу.

Он направился в один из проходов между стеллажами.

– Всё в порядке, – шепнул Сашка. – Это нормально, это тут всегда так.

И вдруг дед запел.

Нет, это не было песней в буквальном смысле: никаких отчётливых слов, ничего такого. Просто мотив – мощный, гордый, бунтарский.

Смысл и так был понятен: я не сдамся! Что бы ни случилось, что бы ни сделали со мной – это меня не сломает!

Мелодия, которую Сашка слышал по ночам, была только тенью нынешней песни, её блёклым подобием. Он словно наяву увидел деда молодым – ещё на полуострове, ещё верящим в идеалы повстанцев. Это был их гимн, песня, с которой они шли в бой. Песня, с которой умирали.

Почему дед пел её сейчас? Догадался ли он, где находится? Услышал ли голоса других? Или это просто было недолгое просветление сознания, уже столько месяцев запертого в шаре?

Сашка не знал.

На мгновение в душнице сделалось тихо – так тихо, что было слышно, как шаркают тапочки хранителя, ушедшего за шаром.

Потом тишина взорвалась голосами. Это было похоже на шум прибоя. Или на рёв болельщиков в последние минуты финального матча. Теперь они кричали в два, в три, в десять раз громче, чем прежде. Плакали, смеялись, по-прежнему просили принести свежей земляники. Кого-то звали, рыдая то ли от счастья, то ли от безнадёги. Проклинали всех на свете. Захлёбывались от восторга.

Дед пел.

Мигнула и загорелась ярче лампочка над постом дежурного. Где-то вдалеке коротко и зло рявкнул звонок – раз, другой, третий. Захлопали двери, раздалось шлёпанье подошв – и к посту из лабиринта стеллажей стали выбегать хранители. Их оказалось неожиданно много, Сашка попятился и слишком поздно сообразил, что теперь-то всё кончено. Сейчас они вычислят, откуда доносится голос, сейчас всё раскроется.

Он понял вдруг, что то, как отреагирует мама, для него не главное.

Нужно освободить деда. Любой ценой – освободить.

– Посторонитесь! – велел дежурный, буквально сдвигая их с дороги. – Кто-нибудь, отведите детей в свободный меморий, пусть подождут, пока всё кончится. – Он рухнул в кресло и заелозил «мышкой» по «коврику». – Что ж за день-то сегодня такой, в бога-душу-м-мать!.. Артём, проверь, чтобы все входы корректно заблокировались, опечатываемся до наступления полного штиля. Сообщи на этажи и лифтмастеру. М-мать, ведь недавно же была профилактика, что на них нашло-то!.. – Дежурный заметил Сашку с Настей и Лебедем и заорал: – Аннушка, я неясно изъясняюсь? Почему они до сих пор здесь?!

Сутулая рослая тётка в очках ухватила Настю за плечо и с фанерной вежливостью попросила всех троих идти за ней. И не волноваться.

– А что, вообще, тут происходит? – спросил Лебедь. – Воры залезли? Или террористы?

– Нет, нет, это учебная тревога. – Тётка говорила так, будто набила рот недоваренным картофелем. – Всё в порядке. Я отведу вас в меморий, посидите там, пока тревогу отменят.

– Точно учебная?

– Конечно-конечно. Какая ж ещё?

– Ну мало ли. А вот откуда вы знаете, учебная она или нет? Это ж смысла никакого – предупреждать, что учебная: тогда никто не будет стараться, если всё понарошку.

Болтай, думал Сашка, давай же, заговаривай ей зубы. Только бы не услышала…

Дед пел.

Их почти силой впихнули в меморий – пустую комнату, где был только стол да несколько стульев. Стены были обшиты мягкой материей, в дальнем углу висела икона Искупителя.

– Что это вообще за штуки?! – прошипел Лебедь, когда они остались одни. – Так и с катушек можно свихнуться, ты бы хоть предупреждал, Турухтун. Офигеть просто!..

– Она не уходит, – сказала Настя, присев у замочной скважины.

– Как не уходит?!

– Стала, подпёрла стенку, разговаривает по рации.

– Бли-и-ин…

– Что говорит?

– Тише вы! Говорит: «Хорошо, прослежу». Это, наверное, за нами проследит.

– Ясно, что за нами, за кем же ещё.

Настя отошла от двери и села на стол.

– Что будем делать?

Лебедь подумал с полминуты. Пожал плечами:

– А что делаем в школе? Проситься в туалет. Раскрывай свой рюкзак, бум готовиться к операции «Прорыв».

Они перепаковали мяч с дедовым шаром в Сашкину сумку, выглядела та теперь подозрительно пухлой, но что делать.

– Тётка надвое не разорвётся. Значит, будет шанс отвлечь её внимание, – успокоил Лебедь. – Теперь так… – Он разложил на столе ворох своих листов, что-то разглядывал, хмыкал. – Нет, – пробормотал, – конечно, это здесь не отрисовали. Блин. Но если прикинуть… «Мысль проницает всякие препоны!» В общем, – поднял он голову, – ты, Зимина, идёшь с ним. Тётку отвлекать. Скажешь: живот заболел.

– И долго нам отсиживаться?

– Тебе – до упора. А тебе, Турухтун, – пока она не заманит тётку в женский. Если я всё правильно себе представляю, в туалете должен быть общий предбанник…

– Чего там представлять? – удивился Сашка. – Я там был раньше. Так и есть.

– Хм… Ну класс! А где-то сбоку дверь в служебные помещения? А? Ну, в общем, на месте разберёшься.

– С чем разбираться?!

– Коридор, балда ты, служебный. Значит, не заблокирован. Найдёшь лестницу, поднимешься этажом выше, а оттуда – в обычные помещения и на балкон. Только быстро, пока они там не сообразили что к чему. А сообразят они, – добавил Лебедь, хмуро глядя на сумку, из которой по-прежнему доносилась дедова песня, – сообразят они скоро.

– Что? Что ты говоришь? Сильно болит? О, боже ты мой… – Зашуршали по кафелю тапочки. – Мальчик, ты как?

– Я в порядке, – сказал Сашка. – Вы за меня не беспокойтесь, я скоро. Вы Настей займитесь. Она с утра говорила, что живот крутит. А мы её предупреждали, чтобы не покупала тот пирожок.

Тётка шумно и безнадёжно вздохнула. Она, подумал Сашка, сейчас сама грохнется в обморок. Вот цирк.

– Жди меня здесь, я сейчас, хорошо? Тебе самому здесь ходить нельзя. Нельзя, да.

Сашка пообещал, что не будет.

Открыл сумку и взял в руки мяч – и едва не отдёрнул руки. Ощущение было как от лёгкого удара током.

Шар вибрировал. И пел. Пел!

Сашка прижался губами к липкому кожаному боку.

– Деда, ты не волнуйся. Я тебя обязательно отсюда вытащу. И отсюда, и вообще. Слышишь? Ты только потерпи, хорошо? Это я не ради мамы: просто нельзя, чтобы такое делали с человеком, я только сейчас это понял. Ещё немного, деда. Потерпи.

Услышал ли дед? Стал ли петь хоть чуточку тише? Сашка не знал.

А время шло.

Он положил мяч в сумку, забросил её на плечо. Осторожно повернул ручку и выглянул в предбанник: пустое, залитое ледяным светом пространство. Слева два зеркала, умывальники, мусорный бачок. Пахнет земляничным освежителем.

– Господи, девочка, просто открой мне!.. – доносилось из-за двери напротив. – Ну как я могу помочь, если…

Он на цыпочках подошёл к двери справа («Служебное помещение. Посторонним вход запрещён!»). Не заперто. Узкий проход, какие-то стеллажи, вёдра, швабра, пластиковые бутылки с моющим средством.

– Ну вот, молодец, что открыла… Выглядишь ты вполне…

Гневно зазвонил мобильный.

Сашка полсекунды стоял будто заяц в свете фар летящего на него автомобиля. Потом метнулся внутрь, запер дверь и – вперёд по проходу. Сзади забарабанила тётка Аннушка, молча и яростно, рванула ручку.