Подарок для Тамухи - Романецкий Николай Михайлович - Страница 4

— Так ты говоришь, последней была цифра восемь, — сказал Боша и стал что-то высчитывать, шевеля губами и загибая пальцы на руке.

— Я знаю, почему он перестал работать, — печально сказал Федотов. — Зря я тебя позвал! Пока мы делали для себя, он работал, а как стали для спекуляции…

Боша перестал высчитывать и посмотрел на него уничтожающим взглядом.

— Для спекуляции!.. — передразнил он Федотова. — Тоже мне моралист отыскался! — Он достал из дубликатора книги. — Дурак ты, дядя Витя, хоть и пожилой человек. Форменный дурак, извини за выражение.

И он вдруг разразился такой площадной бранью, какой Федотов никак не ожидал услышать от этого прилизанного маменькиного сынка. Он растерянно смотрел на Бошу и мял в руках сигаретную пачку.

— Идиот! — шипел Боша. — Кретин безмозглый!.. В кои-то веки ему волшебная палочка в руки попала, а он ее на водку да на сигареты…

Алкоголик несчастный! В сказках всего три просьбы выполняются…

всего-навсего три, а у него целых восемь было — озолотиться можно… До старости дожил, а ума — и стопки не наберется. Весь пропил…

Боша ругался и ругался, а Федотов молча слушал его выкрутасы. Он понимал, что что-то сделал не так, только никак не мог понять — что.

Наконец, Боша иссяк. Он зло плюнул вниз, на улицу, засунул обе книжки подмышку и собрался уходить.

— Подожди, Миша, — виновато сказал Федотов. — Объясни ты мне, ради бога, что такое с ним, с проклятым, случилось.

— Что случилось… — опять передразнил его Боша. — Видел заводные игрушки?.. Машинки и все такое прочее?..

Федотов кивнул.

— Так вот, у него всего-навсего кончился завод.

— Не понимаю, — тихо сказал Федотов и жалобно добавил. — Какой завод?

При чем тут завод?

Делавар, не выпуская из подмышки книг, ткнул пальцем в угол шкафчика.

Федотов посмотрел. В углу, где был номер, стояло красноречивое 0000.

— Когда его изготовили, — сказал Боша, -он был рассчитан на определенное количество дубликаций. Когда ты его нашел, энергии оставалось всего на восемь раз. Ты их потратил на всякую ерунду…

Теперь можешь его выбросить или повесить в ванную. Будешь хранить в нем зубную пасту. Ни на что другое он больше не пригоден. С чем вас и поздравляю!

И Боша ушел домой, кипя негодованием и унося с собой оба экземпляра «Мастера и Маргариты».

Федотов посидел немного, глядя невидящими глазами на мертвый

дубликатор. Потом он допил начатую маленькую и сорвал пробку с очередной…

На следующее утро он проснулся поздно и обнаружил себя в одежде на полу. Из открытой двери в лоджию на него тянуло легким сквозняком. Он позвал Тамуху, но ответа не получил: по-видимому, она куда-то уже ушла.

А может быть, со вчерашнего еще не возвращалась.

Федотов с трудом поднялся на ноги. Голова раскалывалась от боли. На сердце разместилась по-хозяйски двухпудовая гиря тоски. Пошатываясь, Федотов выбрался на лоджию. По полу были разбросаны пустые маленькие и окурки. Утренний ветерок разносил по ним странную белоснежную пыль.

Остро пахло чем-то незнакомым, и запах этот вызвал у Федотова такой глубокий приступ жалости к себе, что он заплакал, размазывая по лицу слезы шершавой ладонью. Пытаясь унять молотки, немилосердно колотившие по вискам, он попробовал вздохнуть всей грудью. Голова его закружилась, ноги подогнулись, и он упал на колени.

Так он постоял несколько минут, упершись лбом в пол, вокруг уже не было ничего знакомого. Он стоял в каком-то темном коридоре, длинном, как непутевая жизнь. Он пошел по этому коридору вперед, а мимо потянулись закрытые двери, из-за которых не доносилось ни единого звука. Казалось, они были просто нарисованы на стенах блеклыми красками серых тонов.

Потом одна из дверей вдруг открылась, из нее вышла женщина в белом платье в синий горошек и пошла впереди Федотова. Это была Тамуха.

Федотов окликнул ее, но она не оглянулась. Тогда он попытался ее догнать, но, несмотря на то, что он бежал, а она всего лишь медленно шла, настичь ее он никак не мог. Тогда он понесся вперед что было сил.

Запертые двери чередой мелькали мимо, он все бежал и бежал, а женщина уходила все дальше и дальше.

Потом справа вдруг появилась ярко освещенная, блестящая, словно из хрусталя сделанная дверь, но он на всем скаку пролетел мимо. Женщина впереди исчезла, и он затормозил, потому что понял, что она нырнула именно в эту сверкающую дверь. Но когда он остановился и обернулся, никаких хрустальных дверей сзади не было. Там вообще не было никаких дверей — сплошные серые стены, уходящие во мрак, и из этого бесконечного тоннеля так невыносимо пахло, что Федотова начало тошнить.

Он хотел было снова устремиться вперед, но впереди была стена, стена черная, как смерть, и преодолеть ее не было никакой возможности.

Федотов завыл от страха и крепко зажмурился, и тут же в лицо ему ударил нестерпимо яркий свет. Свет был убийственен, но Федотов открыл глаза и обнаружил себя вновь стоящим на лоджии. Яркое утреннее солнце согревало ему кожу. Головная боль постепенно исчезала, но тоска становилась все острее и острее, и ему уже не было никакого дела ни до вонючих коридоров, ни до манящих сказочных женщин, потому что перед ним во весь

рост встала старая, как мир, проблема: где бы и на какие шиши опохмелиться.

Он пошел на кухню и залпом выпил поллитровую банку воды. Потом он сунул руку в карман, пытаясь отыскать сигареты, но вместо сигарет вытащил из кармана две одинаково смятые пятирублевые бумажки и долго смотрел на них, не понимая, откуда они здесь взялись.

А внизу, под окнами его квартиры валялся на газоне изуродованный несколькими ударами топора подарок для Тамухи, и зеленая трава вокруг была заляпана пятнами маслянистой желтой жидкости. Он валялся кверху боком, и на нем хорошо был виден номер. Три нуля и восьмерка. 0008.