Ковчег на второй линии - Романецкий Николай Михайлович - Страница 3

Наконец реаниматоры появились в прихожей. Первый мотнул головой:

— Поздно… Необратимые изменения в мозгу… Ничего не удалось сделать… — говорил тихо, с большими паузами, выдыхаемого воздуха ему тоже не хватало.

Забормотала рация, отправляя реаниматоров по очередному адресу, и они ушли — выполнять свою функцию. А Р. отправился выполнять свою. Неудача в последней квартире огорчения ему не принесла.

Вчерашний день начался как обычно. Воскресенье, выходной. Хотя для Р.

— что воскресенье, что среда. Человек свободной профессии… Зато жена, Света, дома, и завтрак готовить не самому. Правда, придется навестить дочку, посмотреть как там: зять в субботу отбыл в командировку, — но это тоже дело куда как привычное.

За окном хлестал дождь, грохотал по водостокам, и Р. достал из шкафа забытый за неделю зонтик. Потом сели завтракать — не спеша, со вкусом, как всегда по выходным. Ели омлет, говорили о бедах дочки и о надеждах, связанных с сыном, который должен скоро демобилизоваться. О звездных дождях разглагольствовать уже надоело, да и не наблюдалось их в две последние ночи. Когда перешли к кофе, в дверь позвонили, а потом и принялись стучать.

Р. открыл. На пороге Сергеич, сосед.

— Люди! Помогите! С Машей беда!..

Бросились к Сергеичу. Маша, супруга его, на полу, глаза закатываются, лицо — ни кровинки. Света — молодец, сразу схватила свой чемоданчик: врач

— он и в Африке врач… Пока Сергеич вызывал неотложку, сделала Маше укол. Слава Богу, лицо у той порозовело, глаза увидели мир. Подняли Машу, перенесли в спальню на кровать, успокоили Сергеича. И тут все снова: Машины глаза закатываются, лицо белеет, вместо дыхания — хрип… Но неотложка уже прибыла. Спецы выперли Р. и Сергеича из спальни. Света осталась.

Пошли в гостиную. Там у Сергеича настенный экран: Зиночка Коваль, дикторша, вещает что-то об эпидемии, разразившейся в Новосибирске, тысячи мертвых… Не успела досказать, — вдруг! — изображение поехало в сторону, вместо дикторши стена студии, а по ушам пронзительный визг — судя по всему, Зиночкин. И сразу музыку врезали, певичка во весь экран, из современных: смазливенькая, соломенные волосы колтуном, голенькими грудками в ритм песне подрагивает…

— Боже! Что же это?! — Сергеич и сам весь бледный, но держится. Во всяком случае глаза закатывать не собирается.

И вот — зовут в коридор.

— Извините, сударь… Сердце. Ничего уже нельзя было сделать, медицина не всесильна.

Света кивает, подтверждая.

— Какое еще сердце! — взрывается Сергеич. — Да у нее мотор, как у двадцатилетней! Что вы мне тут?.. Светлана Васильевна, вы же знаете!

Спецы пожимают плечами, Света разводит руками. Молча. Медики уходят. Сергеич бросается в спальню, слышны сдавленные рыдания. Света говорит:

— Надо побыть с ним, успокоить.

Р. лезет в соседский холодильник, находит там бутылку «Столичной».

И тут откуда-то вопль. Света вздрагивает. Вопль повторяется на лестничной площадке:

— Светлана Васильевна, помогите! Мама…

Дальше сумасшедшая круговерть. Мечутся по площадке перепуганные соседи. Р. остервенело жмет кнопки телефона, пытаясь дозвониться до неотложки, на экране в гостиной нереальный серый фон, из динамиков — неслыханное шипение… Света летает с чемоданчиком из квартиры в квартиру… Воет Сергеич: «Господи, за что? За что, Господи?!»

А потом каждый уползает в свою нору, словно поняв, что надвигается неотвратимое, закрыв двери на все замки, будто замки могут спасти, будто они не позволят открыться Воротам Неизбежности.

Р. и жена сидят на кухне. В руке у Светы зачем-то шприц, хотя она уже и не рвется в свою поликлинику. Молчаливое ожидание. Р. смотрит на острие шприца. Рука Светы дрожит, игла ходит ходуном.

— Что же случилось? — спрашивает шепотом Света. — Может, нападение?

— Разве что нападение прошлого на настоящее, — говорит Р. — Возможно, где-то, в забытых всеми хранилищах, произошла утечка бактериологических средств.

— Боже! За что?

— Не плачь! Все не умрут… Кто-нибудь на Земле-матушке да останется.

— О Господи! Неужели ты в такие минуты способен думать о всей Земле?! Ты бы лучше о своей семье подумал, о детях, обо мне.

Она позволила себе такой упрек впервые в жизни. В первый раз… И в последний, потому что время пришло. Света роняет шприц и валится на пол. Р. остается сидеть за столом, глядя в серое окно, за которым хлещет летний ливень. Где-то раздается взрыв, и звук этот с какой-то стати вызывает воспоминание о новогоднем празднике. Так же грохают хлопушки… А потом за окном начинает выть сирена — заунывно, тоскливо, так, что сжимается сердце. И лишь в последнее мгновение Р. догадывается, что сердце сжимается не от воя сирены. На мир опускается непроницаемый мрак…

Рассвет забрезжил сразу. Но родной кухни вокруг уже не было. И жены — тоже. Он пришел в себя, сидя на полу в каком-то здании. Встал. Зашевелились и другие. Было много знакомых лиц: художники, поэты, артисты… И тут вышел нелюдь в белом плаще, высокий, горбатый. Объявил им, что они, Вершители, еще могут послужить жизни, потому что уровень энергии у них, творческих работников, выше, чем у всех остальных. Потому они и творческие работники.

Все Вершители были мужчинами. Они выстроились в цепочку и проходили мимо нелюдя, который возлагал на лоб каждому свою ладонь. Подошла очередь и Р. Ладонь у нелюдя оказалась теплой, но это Р. не удивило. Не удивило его и то, что, отойдя от нелюдя, он знал, что ему теперь делать.

Контактная телепатия, подумал он без интереса.

Когда каждый из Вершителей получил задание, их выпустили на улицу. Справившись с ориентацией, Р. обнаружил, что он в родных местах, на Васильевском острове. За спиной высились здания детской больницы на Второй линии. Р. это не удивило и не обрадовало. Так и должно быть. Он отправился выполнять задание и отыскал за вечер троих. Двух мальчиков и девочку. И еще троих за ночь. Двух девочек и мальчика. Ночью же стали попадаться первые мародеры. И нелюдь вооружил Вершителей пистолетами, потому что разбираться с мародерами при помощи голых рук было тяжело. А главное — долго.

Р. поднялся выше, по следующему адресу. Едва ступил на площадку, за левой дверью послышался шум. Он обернулся. В дверном глазке мелькнуло, протарахтел открываемый замок, и дверь распахнулась. На пороге, тяжело опираясь на костыли, стоял испуганный парень лет двадцати.

— Здравствуйте!

Парень был знакомым, на как его зовут, Р. не помнил. Значит, эта память ему не нужна.

— Скажите, что случилось? — шепотом затараторил парень. — Мать вчера как ушла утром, так и не вернулась. По тэвэ ничего не показывают. Тихо как-то кругом, но где-то стреляют… Что произошло? Война?

— Не знаю, — ответил Р.

Парень таким ответом не удовлетворился.

— Помогите мне. — Он перенес костыль через порог.

Помешает, подумал Р. и вытащил из кобуры пистолет. Парень жутко перепугался, отпрянул назад, захлопнул дверь.

Р. спрятал пистолет, повернулся к правой двери, позвонил. Послышались шаги.

— Кто там?

— Я.

Она узнала его тихий голос. Радостное восклицание, и дверь распахнулась. Дочь стояла за порогом, смотрела в пространство невидящими глазами.

— Как хорошо, что ты пришел! Я уж извелась вся…

Он перешагнул порог. Она сунулась к нему.

— Боже, да ты мокрый насквозь! Неужели на улице такой ливень? Ты же простудишься… Давай, я принесу тебе Володькины брюки и свитер. У вас же один размер.

Она побрела в спальню. Р. закрыл за собой дверь и не стал останавливать дочку. Ему-то плевать, но с Ленкой могли бы возникнуть сложности.

Дочь потеряла зрение два года назад. Ни с того ни с сего, безо всяких причин, и медицина оказалась абсолютно «невсесильной». Света как-то заявила, что это Господь ЕЕ наказал за какую-то врачебную ошибку.

— Я звонила вам. — Дочь уже вернулась, держа в руках одежду зятя. — Где вы ходите? И Володька, оболтус, позвонить не догадается.