Железо - Роллинз Генри - Страница 52

Я не верю слабаку, когда он говорит, что по-настоящему себя уважает. Я никогда не встречал поистине сильного человека, который не уважал бы себя. Мне кажется, тут за самоуважение сходит обычное презрение, направленное внутрь и наружу.

Я обнаружил, что Железо – великое лекарство от одиночества. Одиночество – желание того, чего у тебя нет. Ты можешь быть одинок по бесконечному числу вещей, людей, чувств – по всему, что своим отсутствием создаёт у тебя в жизни пустоту. Иногда твоему одиночеству не к чему прилепиться. Ты просто одинок, раздавлен. Железо может вытащить тебя, когда всё остальное провалилось. И ты поймёшь, что ты сам себя вытащил. Одиночество – это энергия. Дьявольски сильная. Люди убивают себя, заболев одиночеством. Спиваются до самых половиц. Как угодно саморазрушаются, лишь бы побороть своё одиночество. Одиночество реально. Энергия тоже реальна. Я не могу понять, в чём польза саморазрушения ради того, чтобы почувствовать себя лучше. Если человек применяет всю эту реальную энергию для разрушения себя, разве невозможно направить её на нечто позитивное для преодоления одиночества? Мои разум и тело деградируют, когда я провожу время вдали от Железа. Я оборачиваюсь против самого себя и скатываюсь в глубокую депрессию, от которой не способен действовать. Тело отключает разум. Железо – лучший антидепрессант, который я отыскал. Нет лучшего способа победить слабость, чем сила. Бей вырождение рождением. Как только разум и тело просыпаются и осознают свой истинный потенциал, назад, во многом, пути уже нет. Ты можешь не помнить, когда начал тренироваться, но ты запомнишь, когда остановился, и ты не сможешь оглянуться с радостью, поскольку будешь понимать, что лишил себя самого себя.

Железо всегда будет впаривать тебе реальность. Ты работаешь чётко и терпеливо, придерживаешься правильной диеты – и ты станешь сильнее. Какое-то время не тренируешься – и мускулы слабеют. Ты получаешь столько, сколько вложил. Ты постигаешь процесс становления. Жизнь способна лишить тебя рассудка. То, что сейчас происходит, – просто какое-то чудо, если ты не псих. Люди отделились от собственных тел. Я вижу, как они перемещаются из офисов в машины и оттуда домой. Они постоянно под стрессом. Они теряют сон. Их эго дичают. Их начинает мотивировать то, от чего в конечном итоге их разобьёт паралич. А тебе этого терять не нужно. Ты и не потеряешь. Нет оправдания истерике на рабочем месте, в школе, где бы то ни было. Нет необходимости в кризисе среднего возраста. Тебе необходим лишь Железный разум.

Железо всегда с тобой. Друзья приходят и уходят. В мгновение ока человек, которого, как тебе казалось, ты знаешь, может превратиться в того, с кем ты больше не сможешь рядом стоять. Увлечения приходят и уходят, почти всё приходит и уходит. А Железо есть Железо. Двести фунтов – всегда двести фунтов. Железо – великий ориентир, всезнающий источник перспективы. Оно есть всегда, как путеводная звезда в непроглядной тьме. Я пришёл к выводу, что Железо – мой лучший друг. Оно никогда не устраивает истерик, не сбегает от меня и никогда мне не лжёт.

Солипсист

Я начал писать это в 1993 году, когда жил в Нью-Йорке. Рукопись я закончил летом 1996-го. Однажды ночью я читал словарь, и мне попалось слово «солипсист». Оно определило всё настроение этой работы. До сих пор она у меня самая любимая.

Удавка крови остановит жизнь в надежде. Когда ты слышишь крики из коридора, не пугайся. Я просто пытаюсь выгнать призраков из своих потрохов, избивая себя кулаками. Когда ты готовишься ко сну и слышишь странный рык из-за стены, не думай, что тебе грозит опасность. Это просто я пытаюсь уговорить свои кровяные тельца застрелиться в порядке самообороны. Я весь набит стеклом и воспоминаниями, и мне от них больно. Я тут выкармливаю шрамы. Один могу продать тебе недорого. Завернись в него, как в щит. Надень мою боль, и она не впустит чужую. Возможно, так мир не превратит твой разум в бойню. Если ты обнаружишь, что всё зеркало в ванной в крови, не беспокойся. Это просто я, а я могу принять много боли. У меня хорошо получается. У меня плохо получается всё остальное. Каждую ночь я срезаю своё лицо и делаю маски. Хочешь одну? Её можно носить на улице, и никто не узнает, что ты – это ты, а ты сможешь быть собой вместо того другого, которым притворяешься, когда вокруг люди. Маска даст тебе свободу. Возьми мою боль. Пользуйся моей трусостью. Если ты заплатишь за мою квартиру на следующий месяц, я отрублю себе одну руку, и ты сможешь ею кого-нибудь убить. Оставь её на месте преступления, и тебя не поймают. Используй меня. Я себе бесполезен.

Я не знаю, почему я думаю о тебе именно сейчас. Конечно, я с кем-то другим. Она лежит рядом холодная. Она мертва уже несколько часов. Сегодня утром мы вломились сюда, и никто не знает, что мы здесь, поэтому, когда я сегодня вечером уйду, её никто не найдёт ещё довольно долго. Я уже почти забыл о ней, хоть её тело и лежит здесь. Я не убивал её. Она сама себя убила. Я встретил её вчера на бульваре. Она ничего для меня не значит. Значишь ты. Она мертва, её больше нет, вдобавок она совсем чужая. А ты никогда не была мне чужой. Мне всегда казалось, что тебя знаю. Ты меня не хотела, и я долго злился, но теперь я понимаю: ты никак не могла быть с таким, как я. Ещё я знаю, что ты не испытываешь ненависти ко мне. Я не видел тебя много лет, но всегда о тебе думаю. Я надеюсь, ты жива. Я не знаю никого, кто знает тебя. Нынче я живу довольно быстро, но всё равно думаю о тебе. Я приехал к друзьям в Портленд. Взял такой необходимый отгул от изнурительной работы в Лос-Анджелесе, где я редактор развлекательного журнала, о котором слишком стыдно здесь упоминать. Я надеялся, что работа окажется временной, но порой чувствовал: мне сильно повезло, что у меня в этом городе вообще есть работа. Один из моих друзей устроил небольшую вечеринку, и я, конечно, заявился на неё. Народу было немного, около двадцати человек. Намного меньше, чем выпендрежные празднества, к которым я никак не могу привыкнуть на юге, на моей новой, загаженной смогом родине.

Когда я вошёл в комнату и увидел её, я влюбился сразу же. Пришлось весь вечер сдерживаться – я был единственным человеком, знавшим об этом. Пытался с ней заговорить, но ей это было неинтересно. Мужество быстро покинуло меня, и я оставил её в покое. Она ушла в середине вечеринки. Я спросил о ней хозяйку, но она не знала – и никто больше не знал. В ту ночь я думал о ней, пытаясь заснуть, а потом решил, что лучший способ с этим справиться – забыть о ней и двигаться дальше. Шли дни, и только поэтому я мог не думать о ней постоянно. Спустя несколько месяцев я по-прежнему думал о ней и об её загадочном исчезновении. Представьте моё удивление, когда я встретил её на улице прямо возле моей конторы. Я поздоровался и спросил, почему она ушла с вечеринки так рано. Она лишь пожала плечами. Я не стал интересоваться, как она здесь очутилась, – я не мог оторвать взгляда от её глаз и губ. Я спросил, в городе ли она живёт, и она ответила: «Я переезжаю». Я спросил её, можно ли её куда-нибудь пригласить, и она сказала, что да. Она сказала, что будет ждать меня в ресторане, перед которым мы сейчас стоим, в семь часов, и быстро ушла. Я так и не узнал, как её зовут, и теперь припоминаю, что она ни разу не улыбнулась.

Пять часов до свидания тянулись бесконечно. Я не мог поверить, что встретился с ней снова. Шансов на это почти не было. Я даже задумался обо всяких глупостях, вроде судьбы и кармы.

В семь часов она стояла там же, где мы с ней встретились утром. Я спросил, как её зовут, и она ответила – Луиза. Мы вошли и сели за столик. Когда еду заказали, я попытался разговорить её, но она отвечала односложно. Она работает с видео, но больше она не сказала мне ничего. Я спросил, где она живёт, и она ответила, что думает о переезде в Сан-Франциско или Лос-Анджелес, но где живёт, не сказала. У меня она ничего не спрашивала, поэтому я сам стал о себе рассказывать, а вы знаете, как быстро можно похоронить себя в глазах человека, который молча смотрит на вас. По существу, всё это ни к чему не приводило. Я хотел сказать ей, что постоянно думал о ней с того самого вечера, когда увидел её впервые, но я не мог подобрать слов. Просто не мог набраться смелости и поставить в дурацкое положение девушку, которую пригласил на это почти немое свидание. Она извинилась и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. Я решил, что когда она вернётся, я расскажу ей всё, что мне пришлось испытать. Я выжму из неё хоть какую-то реакцию своей страстью и искренностью. Звучало слабовато, но ничего другого мне не оставалось. Так что я ждал. Через двадцать минут я спросил официанта, не видел ли он её. Он ответил, что видел – видел, как она вышла из ресторана сразу после того, как встала из-за стола двадцать минут назад. Я расплатился и ушёл.