Железо - Роллинз Генри - Страница 18

Блюз чёрного кофе

Я хотел сделать книгу, которая была бы хорошим спутником в дороге, вроде того, чем была для меня «Чёрная весна» Генри Миллера летом 1984 года. Эта книга собрана из коротких рассказов, дневниковых заметок, эссе и записей снов. Я закончил книгу в 1991 году и переработал в 1992-м.

№ 29: Мы идём по улице и спорим. На чём надо ехать: на такси, на автобусе или пойти на кладбище пешком? Я говорю, что не против пройтись. Она говорит, что это для меня чересчур, и останавливает такси. Мы доезжаем до кладбища и входим. Мне не по себе. Не потому, что мне трудно гулять рядом с кучей жмуриков, а потому, что из будочки у ворот сейчас вынырнет кто-нибудь вроде легавого или сторожа и разгундится, какого чёрта мы собираемся здесь делать. Так и вижу какого-нибудь жирного сраного борова:

– Что вы думаете здесь делать? Ищете место, где бы потрахаться, а? Ага, я так и понял… проблядушки. Наверное, прикидываете залезть в какой-нибудь мавзолей и наебетесь до потери сознания, да? А вот и не выйдет! Убирайтесь к чёрту отсюда, пока я из вас всю срань не вышиб до самой остановки. Ты чего на меня пялишься, парень? Давай, попробуй только. Хотел бы я поглядеть. Я тебя так отделаю, что фингал у мамы будет. Убирайтесь к чёрту отсюда, засранцы. Что-нибудь этакое. Мы проходим в ворота, никто не появляется. Идём по неровной потрескавшейся дорожке. Целые семьи лежат в ряд. На некоторых камнях написано просто «младенец». Повсюду плитки с номерами. Участки на продажу. Я думаю о человеке, который идёт по дорожке со смотрителем, – они уже поболтали и посмеялись за чашечкой кофе. Человек смотрит на плиту и говорит смотрителю:

– Вот, вот это место. Оно не куплено? Я хочу, чтобы моё тело лежало именно здесь. Ещё свободно? Отлично. Сколько? О, замечательно. Да, мне нравится, что здесь солнечно. Никаких деревьев поблизости, хорошо. Не хочу, чтобы птицы гадили на моё надгробье, – неважно, что я не буду об этом знать. Шутка. Понимаю, что вы всё это уже слышали, ну, в общем, да, я беру этот участок.

Если бы я хотел выбрать место, где моё тело будет покоиться целую вечность, я хотел бы действительно быть в нём уверенным. Я хочу сказать, действительно уверенным. Я поставил бы палатку и пожил бы там несколько дней. Я знаю, смотрелось бы странненько: например, похороны, и все эти скорбящие шествуют мимо моей яркой оранжевой палатки. Я бы улыбался и махал им, жаря себе сосиски на походной газовой плитке. Я бы, конечно, мозолил всем глаза, но в конце я бы всё знал наверняка. Я подошёл бы к этому смотрителю: взгляд твёрдый, в голосе уверенность.

– Да, сэр, эта могила мне подходит, я уверен. Где мне расписаться?

Я бы не шутил, и он бы это знал это. Наверное, что из этого места вышла бы отличная площадка для гольфа. Здесь есть и пруд, и всё остальное. Нужно быть сильным игроком, чтобы суметь здесь играть, среди сплошных камней, – та ещё задача. Да ладно вам, профессионалам должно быть скучно на своих турнирах. Тут же такие здоровенные поля, а то и крокодил какой выползет. Представьте, как весело будет забивать мячик в мавзолей. А если он приземлится на могилу давно забытого дядюшки? Ладно, у моего отца было обыкновение по выходным выгуливать собак на этой площадке для гольфа. Площадка была огромной. Собаки бегали вокруг и очень радовались. Хорошие и преданные собаки. Они видели, как эти мячи летают по воздуху. Они подносили их и складывали, как горку перепелиных яиц, к отцовским ногам. За сотни ярдов оттуда я видел, как игроки грозят кулаками. Хотя и далеко, но я даже слышал, что они кричат. Всякую срань, вроде: «Чёрт возьми, блядь, эти собаки… мой мяч!» Папаша животики надрывал от смеха. В такие минуты он был почти что человеком. Мы подходим к мавзолею, сплошное железо и гранит. Внутри места больше, чем во многих квартирах, где я жил. Она думает, что внизу могут быть подземные ходы. Я спрашиваю, что, по её мнению, делать куче жмуриков с потайными ходами. Могу себе представить, как они там внизу покатываются:

– Хо-хо, наши жёны по-прежнему думают, что мы мёртвые! Эй, Мо, давай-ка чекушку… Хо-хо…

Наверняка никогда не знаешь, поэтому я подхожу и прикладываю ухо к двери: не играет ли музыка, не катаются ли кегельные шары… Ничего, ни звука.

Мы идём дальше. Я спотыкаюсь о венок, и он падает. Я подбираю его и снова прислоняю к постаменту. Читаю имя на камне.

– Извини, Джон, то есть мистер Гарленд.

Я отхожу и оглядываюсь. Венок снова упал. Я знаю, что, если ад в самом деле существует, я попаду туда, и старина Джон будет ссать мне на голову со своих облачных высот. Мы обходим всю территорию кладбища и снова оказываемся у ворот. Я озираюсь и вижу что-то похожее на телевизионную антенну, которая торчит из-за одного надгробия. Подхожу посмотреть; оказывается, просто перевёрнутая подставка для венков. Здорово было бы увидеть пару «заячьих ушей», прицепленных к камню. Кабельщик подключает могилу. Эй, у нас теперь широкоэкранное телевидение, хватай лопату и ползи смотреть!

Надгробья здесь самые разные, каких ни пожелаешь. Я показываю ей одно, похожее на здоровенный чёрный член. Она смотрит на меня и начинает хохотать. Наверное, кое-кому тут не помешало бы завещать своим любимым украсить их надгробия какими-нибудь причудливыми неоновыми штуками – здорово бы выделялись среди сплошного чёрного и серого.

Мы доходим до ворот. Я слышу чьи-то голоса. Смотрю и вижу трёх парней в робах, они стоят у грузовика. Они передают по кругу косяк. Я говорю ей, что на могиле Дэвида Ли Рота будет полностью затаренный бар и торговая палатка. Мы уходим с кладбища.

№ 30: У него был выходной. Он сидел в комнате. Так он всегда проводил время, когда не работал. Работа делала его злобным, заставляла ненавидеть бесконечно. Заставляла бить кулаком в стену. Заставляла держать свой ёбаный рот на замке. Он шёл со смены домой, надеясь, что кто-нибудь прикопается к нему и он пустит в ход кулаки. Был канун Рождества. Как и множество прежних рождественских дней, он не рассылал и не получал ни подарков, ни открыток. Для него Рождество – просто ещё один день. Просто ещё один день, за который следовал ещё один. Он знал, что люди – говнюки: им нужен такой день в году, когда они могут быть милы друг с другом. А так просто они не умеют. Им нужен повод вылезти из своих ям и стать людьми. Какие же они отвратительные говнюки. Он это знал. У них всегда всё сводится к деньгам. Выхода нет. Жизнь просто ждёт начала следующей смены. Он вспомнил рождественские праздники своего детства. Они жили вдвоём с матерью. Мать дарила ему какие-то подарки и ни на минуту не позволяла забыть, что он для неё – кость в горле. Она вытаскивала из кладовки пластиковую ёлку и украшала её той же гирляндой, что и год назад. Унылый ритуал. Он помнил, как у неё к губе всегда прилипала сигарета, и она твердила, что он должен больше ценить всю эту срань. Она прибавляла «чёртов» ко всему, что говорила. Чёртовы подарки, чёртовы игрушки и так далее. Он хотел сказать, что ему не нужны ни ёлка, ни подарки, и лучше бы она не была такой противной всё время, не смотрела на него так, он ничем этого не заслужил. Это не он придумал Рождество.

Открывать подарки – тоска смертная. Он знал, что на подарки у неё нет денег, и когда она их покупает, злится больше обычного.

– Только попробуй не радоваться. Я за него отдала чёртову кучу денег.

Она закуривала и смотрела на него ястребиным взором. Разворачивая подарки, он старался выглядеть как можно счастливее. По правде говоря, они ему были безразличны. Хотелось Одного – убить её. По тому, что она ему покупала, он мог заключить, что она не знает о нём ничего. Всё равно, что жить с чокнутой, которая платит за твою квартиру, покупает тебе всякую срань и говорит, что лучше бы тебя вообще не было. Под Рождество звонила мать его матери. Бабушка была пьяницей. Он видел её несколько раз, и она всегда была не в себе: язык заплетался, косметика размазана, она хихикала, цеплялась за стулья. Они начинали разговаривать по телефону, и мать принималась орать, пепел с её сигарет летел по всей квартире на пол. В конце концов, мать швыряла трубку и била на кухне посуду. Он убегал в свою комнату и прятался. Через несколько дней его отправляли к отцу – навестить и забрать купленные для него подарки. Иногда и там была ёлка, но чаще всего, к счастью, не было. Его подарки всегда лежали в чулане рядом с отцовскими ботинками. Подарки никогда не заворачивали. Он мог сказать, что его отец не знает его совершенно. Мать давала ему коробку сигар, чтобы передал отцу в подарок. Отец бросал на них взгляд и клал на полку, ничего не сказав. Его отец смотрел какие-то спортивные соревнования и засыпал перед телевизором с горящей сигарой в руке. Он смотрел на спящего отца и размышлял, дать ли сигаре сгореть в отцовской руке. В последнюю минуту осторожно вынимал окурок и клал в пепельницу. Потом был пережаренный обед, накрытый мачехой – ужасающе противной сукой. Она терпеть не могла сахар – она добавляла во всё искусственный подсластитель. Еда была сухая, приготовлена кое-как, жуткое количество дерьмовой еды. Отец сильно тыкал его под рёбра: это значило, что ему пора сказать что-нибудь приятное про обед.