Огонь - Страндберг Матс - Страница 19

Николаус замолчал.

— В то время в стране велась активная охота на ведьм. Хотя из осужденных настоящими ведьмами были только те, от кого хотел избавиться Совет. И вот Совет устроил так, что Матильду привлекли к суду. Якобы она научилась колдовству у Сатаны. И суд признал ее виновной.

Страдание Николауса было безмерно, и Линнее приходилось прикладывать все свои силы, чтобы закрыться, защититься от него.

— Я знал судью много лет, он был моим однокашником, потом занимал высокий пост в Совете. Но остальные члены суда этого, конечно, не знали. Я просил его пощадить Матильду. Он обещал оставить ей жизнь, если она признается… Мы с женой понадеялись на него…

Голос Николауса прервался.

— Обычно осужденным отрубали голову, а потом сжигали тело на костре. Но Матильду сразу повели к куче дров и привязали. Я подошел к ней и сказал, что, если она признается, ее помилуют. Она послушалась меня. Помню свое облегчение. Потом судья кивнул палачу, и я думал, что дочь сейчас отпустят. Но палач поднес к дровам горящий факел.

Слезы лились по щекам Николауса. Линнея едва могла дышать.

— Я бросился к костру. Стражники схватили меня и крепко держали. Но они не смогли удержать Хедвигу. Она бросилась прямо в пламя. Их крики…

Николаус спрятал лицо в ладонях. Линнея почувствовала запах дыма. И не знала, то ли это плод ее воображения, то ли воспоминания Николауса.

— Той же ночью я открыл Книгу Узоров и спросил, как мне искупить свою вину и как отомстить. Книга ответила на оба моих вопроса. Она сказала, что я должен жить и помогать следующим Избранникам, чтобы исправить совершенное мной предательство. Но для такой сильной магии требовалась большая жертва.

Николаус вытер слезы и продолжал:

— Матильду и Хедвигу нельзя было хоронить в освященной земле. Одна — ведьма, другая — самоубийца. Но я подкупил палача, и он отдал мне их останки. Книга приказала похоронить Матильду в лесу, в том месте, где она потеряла свою магическую силу. Это место вы теперь называете Болотные копи. Кости жены я спрятал. На казни Матильды присутствовали самые высокие чины Совета. Они задержались в Энгельсфорсе — решили провести совещание, собрались в церкви… Тут я запер двери и поджег церковь… Здание было деревянное и быстро сгорело дотла. Я начертил вокруг него круги и продлил свою жизнь за счет жизни каждого погибшего в огне члена Совета. Потом поджег свою усадьбу и инсценировал собственную смерть. Те кости, что были положены в могилу с моим именем, принадлежали моей жене.

Линнея вспомнила слова, сказанные директрисой год назад: «Церковь и дом священника сгорели в 1675 году, тогда же были уничтожены многие важные документы».

— Директриса рассказывала нам о пожаре, — сказала Мину.

— Я знаю. Если помните, я стоял тогда под дверью и все слышал. Однако вряд ли Совет до сих пор помнит, что его члены погибли в том огне. По крайней мере, это точно не известно рядовым его членам, таким как Адриана.

— Разве такое можно забыть? — удивилась Мину. — Ведь это трагедия для всей организации.

— Может, потому и забыли, — вмешалась Линнея, глядя на Николауса. — Те, кто обладает властью, не любят думать о том, что они тоже уязвимы.

— Ты права, — подтвердил Николаус. — Совет не может потерять лицо. Он старается казаться всезнающим и всесильным. Неудача с Избранницей уже сама по себе сильно била по его репутации. А тут еще пожар… Конечно, я прятался от Совета, но во время странствий до меня доходили разные слухи. Новое руководство Совета постаралось замять скандал. Те, кто помнил его, молчали, понемногу старели и умирали. Пророчество об Энгельсфорсе мало-помалу превратилось в одно из многих пророчеств. Думаю, именно поэтому Совет оказался не готов к вашему появлению. Они просто все забыли.

Линнея вспомнила, как в прошлом году прочитала мысли директрисы и вдруг поняла, что Адриана знает гораздо меньше, чем пытается показать.

— А что стало с вашей памятью и что произошло у могилы? — спросила Мину.

— Человек не предназначен жить столько, сколько живу я, — сказал Николаус. — Я знал, что постепенно моя память будет слабеть. И я забуду свое предназначение. Книга научила меня, как заколдовать могилу, чтобы однажды вернуть себе память. Остальные воспоминания я хранил у своего фамилиариса, в надежде, что, когда время придет, он покажет мне дорогу к нужному месту.

— То есть вы как бы сделали резервную копию самого себя и оставили на хранение здесь, в Энгельсфорсе? — спросила Ванесса. — И потом магия типа перезагрузила ваш мозг?

Тень прежней неуверенности мелькнула во взгляде Николауса, когда он ответил:

— Я не очень понимаю твои слова, но, да, наверно, скопировал и сохранил…

— А что вы делали эти четыреста лет? — поинтересовалась Линнея.

— Бродил по Земле, смотрел, как мир сменяется войной. Я всегда носил с собой этот серебряный крест, и он хранил меня. Иногда у меня случались озарения, и я вспоминал прошлое, свои преступления. В такое время я острее ощущал окружающих меня людей, перенимал новые привычки и обычаи, учился новому языку. Потом снова наступали периоды забвения. Несколько раз я возвращался в Энгельсфорс, чтобы оставить послания самому себе. Одно из них лежало в той банковской ячейке.

— Но… — вмешалась Мину, и Линнея почти зримо представила себе, как шестеренки ее мозга отчаянно крутятся, пытаясь решить неразрешимую задачу. — Когда вы писали письмо себе самому, вы все помнили, но боялись, что забудете снова. Почему же вы тогда сразу не пошли и не открыли могилу?

— Вот именно, — подтвердила Линнея. — Было бы гораздо проще для всех, если бы вы все вспомнили, уже тогда, когда мы прошлой осенью впервые собрались вместе.

Николаус отвернулся:

— Не знаю.

— Значит, вы все остальное вспомнили, а это — нет? — спросила Линнея.

Николаус в упор посмотрел на нее:

— Да, этого я не знаю. Но главное сейчас, что и вы, и я знаете, кто я на самом деле. Я предал дочь и жену. Я хладнокровно убил людей, предпочтя месть прощению. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь искупить мои грехи.

Вид у Николауса был несчастный, и Линнея поняла, почему он так не хотел раскапывать могилу. Он подсознательно хотел избавить себя от потрясения.

— Я очень сочувствую вам, — сказала Линнея. — И мне жаль, что вам пришлось все это снова вспомнить.

— Вы правы, мои воспоминания очень тягостны, — вздохнул Николаус. — Но я предпочитаю свет мраку, хотя свет безжалостен. Воспоминания болезненны, но я рад, что у меня восстановилась память. Моя возлюбленная Хедвига. Матильда.

Линнея кивнула и отвернулась. Она могла бы сказать то же самое об Элиасе.

— Я думаю, она простила вас, — сказала Анна-Карин. — Я имею в виду вашу дочь, Матильду. В самую первую ночь, у старой шахты, она сказала, что мы можем вам доверять.

— Не знаю, заслуживаю ли я прощения, — сказал Николаус.

Во время своего рассказа он все больше слабел, и теперь казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Боюсь, мне нужен отдых, — проговорил он.

— Спасибо, — сказала Мину. — Спасибо, что рассказали.

— Я потерял ваше расположение, — сказал Николаус.

— Ничего не изменилось, — сказала Анна-Карин. — Мы знаем, кто вы. И относимся к вам так же, как раньше.

14

Ванесса открывает глаза и видит птицу.

Сначала она думает, что это сон, но потом понимает, что птица действительно сидит на тумбочке и смотрит на нее.

Это лазоревка, одна из немногих птиц, которых Ванесса знает. Голубая шапочка и белая головка с черной полоской на уровне глаз. Грудка желтая, как у цыпленка.

Ванесса сонно махнула рукой в сторону открытого окна, в надежде, что птица поймет и улетит.

— Кыш!

Лазоревка наклонила головку набок и продолжала сидеть, глядя на Ванессу темными глазками. Ванесса вздохнула. Ей совсем не улыбалась мысль начинать день с охоты на шальную птицу, которая обгадит ей все вещи.

Повернувшись на спину, Ванесса принялась разглядывать потолок. Ей удалось поспать не больше двух часов.