Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич - Страница 24

— За неподготовку к уроку английского языка Соболеву и Шадрину объявляю по одному нар-р-ряду вне очер-р-реди с субботы на воскр-р-ресенье.

— Значит, может, — грустно сказал Санька, — придётся нам с тобой отстоять.

—За любовь надо страдать, — тихо ответил Витька, — даже за чужую.

Любить не обязан

Санькины пальцы лоснились от оружейного масла. Металлическое жало шомпола и его деревянная ручка блестели от Санькиных замасленных рук. А он никак не мог нормально намотать ветошь на металлический прут. Тряпочка то спадала, то топорщилась култышкой на конце стальной палки и никак не лезла в отверстие ствола мелкашки. От обиды, от того, что у всех всё прекрасно получалось, и они заканчивали чистить винтовки, и от того, что он никак не мог справиться с проклятой тряпкой на конце шомпола, в уголках покрасневших глаз скопилась противная влага, и защипало в носу, а руки, как на морозе, задеревенели и стали непослушными:

— Соболев, вы хоть маме дома помогали? – услышал он голос Чугунова. – Ну как Вы накручиваете ветошь на шомпол?

— Помогал, — сквозь слёзы прошептал Санька. – Полы мыл…, — и, помолчав, добавил, — посуду… вытирал.

— Какие-то бабские дела. Посуду, полы, за хлебом в магазин. А дрова кололи? Огород пололи?

— У нас нет огорода.

— Потому и ветошь не можете на шомпол накрутить, сил нет. Вот так белоручками и становятся.

Сержант сдёрнул промасленный комок с конца шомпола, оторвал тонюсенькую тряпочку от куска старой простыни и туго обернул конец металлического прута. – Теперь понятно?

— Понятно, — тихо прошептал Санька.

— Чистите! А то посуду мыл, полы протирал… Тьфу. Дома их балуют, а здесь перевоспитывай.

Санька сжался от этих слов, да ещё услышал где-то рядом знакомое подхихикивание Рустамчика и «У, жаба» Серёги Яковлева.

— Продолжайте, — подал шомпол сержант.

Санька стал с усилием двигать шомпол по каналу ствола. Первоначально стержень ходил с трудом, но потом послышался лязг металла о металл. Он вытащил прут: ветошь осталась внутри. Он снова стал накручивать тряпку, опять получилось плохо. Комок не лез в канал. Он перекрутил, опять неудача. Все давно закончили, а у него не получалось.

— О-о-ох, — с раздражением выдохнул сержант. – Не могу спокойно смотреть на это. Свободны, ставьте ружья в шкаф. Соболев, остаться.

Когда оружейная освободилась, сержант сказал:

— Пусть Вам будет стыдно, что Вы отнимаете у меня время, которое я должен был потратить на подготовку к занятиям в вечерней школе. Я всё сделаю за Вас. Давайте винтовку и шомпол.

Санька прижал мелкашку к груди.

— Давайте, я Вам покажу, как надо делать!

— Не дам.

— Я Вам приказываю.

— Не дам, сделаю сам.

— Мне некогда ждать! И без того дел хватает.

— Не дам, — сильнее прижал ружьё Санька.

— Не давай, — услышал он Витькин голос. Тот остался стоять у шкафа.

— Вы почему здесь? Я же сказал, всем быть свободными. Это невыполнение приказа.

— Я ему помогу чистить, и освободим Вас. Сделаем всё быстро.

— Наказание с вами, — процедил сквозь зубы сержант.

— Хорошо. Даю вам десять минут, но если не успеете, то… — Сержант встал у окна и сложил руки на груди. – Давайте! А я посмотрю.

— Санька, бери затвор, а я попробую с шомполом. Смазывай в масле тряпку и три. Три сильнее, нажимай, чтобы блестел. А потом чистой тряпочкой протрёшь.

У Витьки всё получилось. Он легко накрутил ветошь на прут, а тот легко вошёл в ствол. Через минуту Витька сменил паклю, потом ещё. Протерев насухо тряпочкой, он макнул кусочек ветоши в баночку с маслом, задвинул затвор, смазал металлические части винтовки и легко доложил:

— Товарищ сержант, Ваше приказание выполнено.

Чугунов посмотрел на часы:

— Десять минут четырнадцать секунд. Я вас наказывать не буду, хотя вы просрочили с чисткой.

— Можете и наказать, — буркнул Санька, но тут, же почувствовал, как Витька дёрнул его за руку.

— Могу, но не буду. Вы сегодня уже своё получили. Можете быть свободными.

Витька схватил Саньку за руку и потащил из оружейной комнаты.

— Ну что ты лезешь! Что ты ему докажешь? Влепит он тебе наряд на работу, и всё. Тем более что сам виноват, с мелкашкой возился дольше всех.

— И буду драить, ну и что!

— Ну тебя! – махнул рукой Витька. – Вместе с тобой буду драить я или кто-нибудь другой? Прав тот, у кого больше прав. У Чугунова прав больше. Тем более… — Витька замялся.

— Тем более, он меня терпеть не может.

— Ну нет, просто не очень любит.

— Это точно, не любит.

И почему он должен нас любить? Что он нам мама, или папа, или бабушка? Он служит здесь три года, всё выполняет по уставу. Наказывает за дело. А в уставе не написано, чтобы кто-то кого-то любил.

— Мама да, — вздохнул Санька. – И дома всегда хорошо, тепло, не надо шинель под одеяло украдкой засовывать. И какой она вкусный борщ варит.

— Дома на зарядку не выгоняют и наряды не дают. А есть берёшь сам что хочешь и сколько хочешь, — продолжил Витька.

— И строем не ходишь. И если даже холодно, всегда можно печь потопить, и так тепло становится, что хоть в трусах спи. А мама придёт ночью с работы, зачерпнёт кружку воды из ведра, а потом ещё одеяло подоткнёт. Хорошо.

— Хорошо, — согласился Витька. – У нас ещё до обеда час. Пойдём к Володе. А то сейчас начнём про пироги, про пельмени, варенье, и совсем грустно станет.

У казармы четвёртой роты Санька вдруг остановился:

— Вить! Как надоело всё-ё-ё! Больше не могу. Хоть у него тут всё по уставу, но всё равно больше не могу. Я когда поеду на каникулы, останусь дома.

— И будешь спокойно ходить в школу? Будешь все насмешки терпеть, что струсил и не выдержал? И от кого, терпеть, которые даже одним глазком ничего этого не видели?

— Не знаю, буду. Здесь же терплю.

— Но это хуже, чем терпеть от Чугунова, от Серёжи, от Рустамчика. Здесь хоть есть за что, — и тихо добавил, — я как же я без тебя?.. Я к тебе привык, и нашему взводу на олин наряд в месяц больше прибавится. Тебя же не будет.

От этих Витькиных слов тепло разлилось в груди и поплавком поплыло к горлу. Глаза стали влажными. И слёзы были не злыми, не от обиды, а тёплыми, хорошими слезами. Хорошо, что ты кому-то нужен. Нужен ему, Витьке, и он не может без тебя. Он не по уставу к тебе хорошо относится, он просто без тебя не может, потому что ты рядом с ним спишь, учишься, ешь, потому что ты, Санька, его друг…

— Вы к кому? – спросил дневальный.

— К Володе Зайцеву.

— Сейчас, подождите, у них инструктаж. Занятия в парашютной секции.

Дневальный с чуть выдвинутой тяжёлой челюстью уставился через их головы в одну точку и будто окаменел. Витька прислонился к стене, а Санька встал рядом. Но выглянувший из-за двери спальни суворовец с широким раскрасневшимся лицом тут же оглянулся и крикнул:

— Зайцев, к тебе твои дети.

За дверями раздался частый топот, и на площадку выбежал Володя.

— Вы что здесь стоите? – Оглянулся на дневального. – Ты почему их не пускаешь? Здесь же холодно.

— Вы там занимаетесь, — всё так же продолжал гипнотизировать точку дневальный.

— Ну так отправил бы наверх, вызвал бы меня, ну что-нибудь сделал?

Дневальный буркнул, что и так у него дел хватает. Володя обнял ребят и повёл на второй этаж в класс.

— Хорошо, что пришли. Я сейчас закончу с парашютными делами и вернусь. Что-то серьёзное случилось?

— Да не очень, — замялся Витька. – Просто англичанка нам наряды объявила.

— Ольга Михайловна, — Володя не удивился. – И нам наряды объявляет. Да ещё проследит, чтобы в поставили, и спросит, как отстояли. Строгая женщина. Капитан запаса, немцев допрашивала. Я видел её военные фотографии. Молодая светловолосая кудрявая красавица. С генералами фотографировалась.

Говорят, что на допросе один эсэсовец выхватил у нашего офицера пистолет. Так она его на приём и через себя. Ключицу сломала. У неё ордена и медаль за отвагу.