Деревянные четки - Роллечек Наталия - Страница 42

Домик для господа Иисуса я построила бы такой. Он должен находиться недалеко от города, куда можно было бы ездить на базар. Коль он должен быть скромным, то достаточно в нем и двух комнат, сеней и кухни. А если должен он быть богатым, то комнат можно сделать и больше. И чтобы обязательно был чердак для сушки белья, а на дворе или в подвале – чулан для угля[102] и картошки. И еще должен быть сарай. И хорошо, если бы во дворе был насос, а в кухне – водопровод. И чтоб вода в трубах была не только холодная, как у нас в приюте, но и теплая. Двор должен быть всегда чистый, но не камнем мощенный, потому что от камня домашняя птица болеет и у нее паршивеют ноги. Если было бы еще два участка земли, то можно было бы посадить на них картофель и держать на откорм кабанчика. Птице достаточно будет отходов со стола, но нужно ей подбросить и высевок…"

– И таких вот глупостей с орфографическими ошибками полно на протяжении всех трех страниц! – с гневом воскликнула сестра Модеста. – Возьмем хотя бы этот кусок: "…Постель надо проветривать, чтобы в ней не было блох, а полы, если они деревянные, мыть через день и затем вытирать насухо, чтобы не появилась плесень…" Рузя, встань!

Рузя неохотно поднялась.

– Ты понимаешь, почему твое сочинение не только мерзко, отвратительно, но и, главное, оскорбительнодля всех "рыцарей господа Христа" и всей нашей "Круцьяты"?

Рузя переступила с ноги на ногу и продолжала молчать.

– Отвечай!

Видно было, что Рузя мучается, не понимая, чего от нее хотят.

– Отвечай!

– …потому что ты забыла упомянуть про ванну и ледник, – быстро подсказала я ей шепотом.

– Ледник… – буркнула Рузя.

Монахиня подошла ближе:

– Что, что? Я недослышала…

– Ледник…

– Какой ледник?!

– Благотворительный… – снова подсказала я.

– Благотворительный ледник, – тупо повторила Рузя.

Сабина негодующе вскрикнула, а сестра Модеста, схватив Рузю за руку, потащила ее к дверям:

– Убирайся отсюда вон! Сегодня и завтра от обеда и до позднего вечера будешь находиться в часовне!

Рузя вышла, так и не понимая, за какие такие прегрешения постигло ее наказание.

Когда за ней захлопнулись двери, монахиня полным горечи голосом обратилась к нам:

– С некоторого времени с вами стало невозможно сладить. Дьявол вас попутал, что ли? Каждая дерет горло, стараясь перекричать другую, точно на базаре. – Монахиня замолкла на минуту, чтобы несколько успокоиться от охватившего ее возбуждения. – Возвращаясь к вашим сочинениям, я должна сказать, что ни одной из вас не захотелось должным образом потрудиться над темой. Вы писали, чтобы только поскорее отделаться. За исключением Целины, разумеется, в сочинении которой видна какая-то мысль. Да еще Зоська, может быть, была близка к тому, чтобы вложить в написанное собственные мысли, но лень помешала ей добиться цели. Она начала с хорошего признания, что хотела бы поставить господу Иисусу храм, а затем описала в своем сочинении такой храм, который как две капли воды похож на наш парафиальный костел. Она не дала себе ни чуточки труда, чтобы придумать хоть что-нибудь новое и чтобы сделать свое сочинение духовным, побуждающим к размышлениям, преисполненным любви и почтения к святому месту, Где там! Как торговец, она перечислила все, что должно быть в храме, и на этом успокоилась.

Монахиня заглянула в текст сочинения.

– Вот послушайте: "А в этом храме должно быть сорок скамеек, пять конфессионалов, две часовни, одна купель,[103] один длинный ковер посредине и два коротких по краям, хоры с большим органом и два амвона…"

– Пожалуйста! – Монахиня гневно бросила лист бумаги, смяв его. – Вот вам пример, до чего доходит дело, когда "рыцарь господа Христа" не умеет вложить душу в свое творение. Там, где в труд должна быть вложена вся душа, преисполненная любви к господу Иисусу, там мы наглядно видим вместо этого не живых людей, а каких-то могильщиков, равнодушно выполняющих свои обязанности…

Сестра Модеста хлопнула линейкой по спине одну из младших воспитанниц, беспокойно вертевшуюся на своем месте, и продолжала дальше:

– Если бы вы больше работали над своим характером, берегли собственное достоинство, которое церковь велит нам высоко ценить, тогда и ваши сочинения выглядели бы иначе. Хотела бы я знать, – обратилась она к Зоське, – и что это тебе ударило в голову с теми двумя амвонами?[104] Где же ты такое видела? Разве в каком-нибудь костеле есть два амвона?

Зоська ненадолго задумалась, а потом тяжело вздохнула.

– Значит, сестра видит, что я не списывала всё целиком с нашего костела, потому что в нем лишь один амвон…

– У меня нет твоего сочинения, Наталья, – сказала сестра Модеста, отправив и Зоську для покаянной молитвы в часовню. – Ты, видимо, не отдала его мне или вовсе не писала.

– Нет, написала! Гелька видела, как я его отдавала. Может быть, сестра потеряла…

– Во всяком случае посмотри в своем ранце: не засунула ли ты его случайно в какую-нибудь тетрадь.

Из всего этого я сделала вывод: сестра Модеста совсем не уверена в том, что она не потеряла моего сочинения.

В воскресенье наша швейная мастерская, торжественно убранная еловыми ветками и эмблемами братства, заполнилась молодежью из "Евхаристичной Круцьяты" в возрасте не старше восемнадцати лет. Одетые в свои праздничные платьица, со значками "Круцьяты" на груди, мы стояли рядами вдоль стены, каждая с "Заступником" в руке. Напротив нас полукругом расселись на стульях монахини. Матушка-настоятельница удобно расположилась в кресле, возле нее восседал ксендз-катехета. Перед ним лежала на столе пачка "Заступников", а рядом – наши сочинения, еще вчера принесенные сюда сестрой Модестой.

После исполнения гимна и чтения молитв ксендз-катехета открыл собрание.

– Дорогие рыцари, – обратился он к нам, – вы знаете из "Заступника" темы последнего конкурса, поэтому я не буду повторять их вам. Вместо этого я хотел бы, чтобы присутствующие здесь рыцари господа Христа, а мои ученики, прослушали прекрасное сочинение одной из воспитанниц, которое сестра-опекунша признала наилучшим и достойным подражания. Прочитаем мы его сейчас коллективно, а затем отошлем сочинение в редакцию "Заступника" и будем надеяться, что его опубликуют на страницах журнала.

Ксендз-катехета протянул руку к лежавшему на самом верху листку бумаги, взял его и начал медленно, торжественно читать:

– "О чем просила бы я матерь божию, если бы повстречала ее в лесу?

Если бы я встретила матерь божию в лесу, то прежде всего сказала бы ей, что наш сиротский приют вместе с сестрой Модестой является местом еще худшим, чем ад…"

Смутившийся ксендз-катехета прервал чтение, покраснел и бросил озадаченный взгляд на окаменевших монахинь. Сестра Модеста побелела, как снег.

Ксендз-катехета вздохнул, сложил листок бумаги пополам и, оперев голову на руку, задумался. "Рыцари" с открытыми от удивления ртами уставились на него.

– Ну, так, – сказал он наконец, пробуждаясь от задумчивости, – Кто-то подстроил нам тут скверную шутку, однако мы не будем на этом останавливаться и последуем дальше, согласно распорядку дня нашего собрания… Дорогая евхаристичная молодежь![105] Приближается рождественский пост. Для того, чтобы должным образом почтить это славное событие, каждый рыцарь должен объявить о своей маленькой жертве. Вы по очереди будете сообщать мне о своих жертвах, а я всё это запишу. Итак, начинаем. Первыми пусть идут мальчики.

"Рыцари" выходили один за другим и, тараща на ксендза глаза, громко выстреливали фразы:

– Шестьдесят шесть четок!

– А я, проше ксендза, прочитаю восемьдесят четок!

– А я – сто! Сто, проше ксендза!

– Столько не прочтешь, – останавливал ксендз-катехета особенно распалившихся. – Запишем: трое. Прочитаешь трое четок?