Сад Эпикура - Домбровский Анатолий Иванович - Страница 27

— Давай подумаем об этом вместе, — сказал Метродор.

— Да, — согласился Эпикур. — Боюсь, однако, что это будет новая философия. К ней, не без помощи Зенона, уходит от меня Колот…

Они шли долго по темным улицам и переулкам. Порою разговаривали, порою прислушивались к звукам ночи. За оградами домов слышны были голоса людей — час сна еще не наступил. Лаяли собаки за воротами, заслышав шаги идущих. Пахло дымом очагов — дымом сухих древесных веток, дымом подгорающего в котлах оливкового масла, горячими лепешками, чесноком. Пахло фиалками, которые буйно зацвели после дождя. Эпикур любил этот сладкий дурманящий запах, как и запах цветущих олив.

— Дома ли Колот? — спросил Эпикур, когда они подошли к усадьбе Маммарии.

— Я сам давно из дому, — ответил Метродор. — Когда я уходил, Колота не было дома. Не знаю, дома ли он теперь.

Рядом со сгоревшим домом Маммарии появилась лачуга, в которой поселилась сама Маммария. Возвратившиеся рабы жили в землянке. Каждый день они разбирали стены сгоревшего дома, складывали уцелевшие камни в аккуратные пирамиды, а раскрошившиеся от огня выносили за ворота, чтобы свезти потом на свалку.

— Зачем тебе новый дом? — спросил у Маммарии Эпикур. — Живи в моем. Ты уже старая. У тебя нет наследников…

— У каждого человека должен быть дом, — ответила она. — Чтобы в этот дом можно было позвать гостей. Первым я позову тебя, когда построю новый дом.

У Маммарии уцелели загородные имения — виноградники и поля. Они-то и давали ей средства для постройки нового дома.

Глава десятая

У Эпикура остались дома?, остался сад, но почти не осталось продуктов и денег — все ушло на поддержку тех, кто оказался во время чумы в его саду. Да и потом, когда все вернулись к своим владениям, приходилось многим помогать деньгами: у одних дома сгорели, у других были разграблены, у третьих разбежались рабы. Кормились главным образом тем, что появлялось в огороде Ликона: зеленой фасолью, огурцами, тыквами, капустой, луком. Урожай оливок еще не созрел, зелеными и кислыми были виноградные гроздья. Федрия посадила на яйца несколько наседок, которых спасла, спрятав от всех в дальнем глухом углу сада за прудом. Никий раздобыл мешок муки, помогая Маммарии раскапывать погреб, который оказался под развалинами ее дома.

Впрочем, все это мало тревожило Эпикура, ибо он знал: никто из них не умрет от голода, пока у него есть сад, пока у него есть многочисленные друзья, которые придут к нему на помощь, едва он их позовет.

У ворот кто-то стоял. В темноте не удавалось разглядеть его лица. И поэтому Метродор спросил еще издали:

— Кто здесь?

Человек не ответил, но пошел ему навстречу.

Метродор выступил вперед, заслонив собою Эпикура, и снова спросил:

— Кто ты?

— Я Медонт, — ответил человек, — Медонт из Эфеса. Я пришел к Эпикуру, чтобы побеседовать с ним, но привратник не открывает мне, говоря, что Эпикура нет дома.

— Меня действительно нет дома, — сказал Эпикур, выходя из-за Метродора. — Я перед тобой, Медонт из Эфеса. О чем ты хочешь со мной побеседовать?

— О том, как лучше устроить свою жизнь.

— Разве твоя жизнь плохо устроена?

Медонт не ответил.

— Этот человек, которого зовут Медонтом, один из тех, кто хотел поджечь наши дома и сад, — сказал Метродору Эпикур.

— Афан! — закричал Метродор, зовя привратника, чтобы схватить Медонта. — Афан!

— Не надо, — остановил его Эпикур. — Медонт пришел как мирный человек. Так ли, Медонт?

— Так, — ответил крупноголовый.

— И я побеседую с тобой. Но не теперь, потому что теперь уже ночь, и я устал от другой беседы. Приходи завтра.

Прибежал Афан.

— Что случилось? — спросил он, держа в руках факел.

— Ничего, — ответил Эпикур. — Завтра пропустишь этого человека ко мне. Запомни его.

Колот не вернулся ни ночью, ни утром. Метродор и Никанор, посланные Эпикуром на поиски Колота, возвратились с известием, что одни видели Колота на агоре, другие — в Акрополе, но самого Колота не нашли и не узнали, где он провел ночь.

— Об одном лишь беспокоюсь, — сказал, выслушав Метродора и Никанора, Эпикур, — чтобы наш Колот не попал в руки македонцев.

Это беспокойство Эпикура было обоснованным, ибо, по словам Метродора и Никанора, Колот пытался собрать вокруг себя на агоре людей и произнести перед ними речь и даже начал было уже говорить, но появившиеся македонцы из стражи Антигона помешали ему. По рассказу лавочника Афинодора, Колот начал свою речь со слов: «Панафинеи возвратят в Афины чуму». Потом его видели в Акрополе у портика Мнесикла[59]. Там он останавливал прохожих и говорил им о несчастье, которое принесет Афинам празднование Панафиней…

— Прошу тебя, — обратился Эпикур к Метродору, — возвратись в город, найди Колота и приведи его сюда. Скажи ему: «Эпикур просит тебя возвратиться».

Он позавтракал водой и хлебом и, уединившись в доме, принялся за работу, которая была прервана чумой и другими хлопотами, — за книгу «Главные мысли». Припоминая, что он хотел записать, и уже затачивая камышинку, он услышал чьи-то шаги и стук в дверь. Пришел Мис и сказал:

— Явился некто Медонт, который утверждает, будто ты, Эпикур, пригласил его вчера для беседы.

— Да, — вздохнул Эпикур. — Скажи, что я скоро выйду к нему.

Он записал только одну мысль: «Справедлив лишь тот закон, который в равной мере служит на пользу всем людям. А если кто издаст закон, от которого нет пользы людям или эта польза распределяется не равными мерами, такой закон по природе своей несправедлив». И, откладывая камышинку, снова вздохнул — приходилось отрываться от самого любимого дела. Поучать и спорить — сладко, но мыслить и писать — самое сладостное из всех занятий.

Он только теперь разглядел лицо Медонта — молодое, крупное, спокойное, хотя, как думалось Эпикуру, Медонту следовало бы быть смущенным, виноватым: ведь это он и его друзья сожгли сторожку, уничтожили около двух десятков деревьев, а среди них несколько маслин. В прежние времена Медонта за уничтожение маслин привлекли бы к суду.

У него была жесткая курчавая бородка, копна упругих черных волос. Он улыбнулся, увидев Эпикура, шагнул ему навстречу и громко, почти весело сказал:

— Хайре, Эпикур! Я пришел, как ты сказал…

— Ты приходил и без моего приглашения, — напомнил ему Эпикур о ночном нападении. — Не хочешь ли взглянуть на дело своих рук и рук твоих дружков?

Наглое веселье Медонта возмутило Эпикура. Но Медонт, кажется, пропустил его слова мимо ушей и сказал, продолжая улыбаться:

— Твой раб Мис сказал мне, что он знает столько же, сколько и ты, его хозяин. Он даже начал было поучать меня, словно он тоже мудрец.

— У рабов, как и у всех людей, есть уши и есть разум, — сказал Эпикур. — А я не кувшин с вином, который склоняется только над чашей свободного афинянина.

— Да, твой раб сказал мне именно так: «Что знает Эпикур, знаю и я, потому что Эпикур не утаивает свою мудрость ни от свободных, ни от рабов, ни от чужестранцев». Впрочем, он добавил еще, будто знает лишь то, что ты знал вчера. А что открылось тебе сегодня, того он еще не знает…

— Ты дерзок, Медонт, и тебя следовало бы наказать, — сказал Эпикур.

— Ты так говоришь? Значит, ты не Эпикур, — еще более развеселился Медонт. — Мне говорили, что Эпикур не наказывает даже рабов. «Эпикур жалеет рабов, а усердных прощает». Так сказал мне Мис.

— Что еще сказал тебе Мис? — спросил Эпикур. — Не сказал ли он тебе, что я не беседую с теми, кого приводит ко мне лишь праздное любопытство?

— Нет, Эпикур. И я пришел к тебе не ради праздного любопытства. — Медонт замолчал, и лицо его стало грустным.

— Зачем же ты пришел?

— Я принес деньги, чтобы окупить ими ущерб, который я нанес тебе в ту злую ночь.

— Много ли денег? — спросил Эпикур.

— Ты тогда сказал обо мне, — не ответив на вопрос Эпикура, продолжал Медонт, — ты сказал, и я слышал, притаившись в кустах: «Из ночи он возник, и в ночь канул. Такова участь всех глупцов».