Незаменимый вор - Бачило Александр Геннадьевич - Страница 11

– Но ты не дал ему привести нас прямо к ифриту.

– Дорогая моя! Здесь деревня! И здесь не принято среди бела дня лазить через заборы барских усадеб.

– Значит, мы дожидаемся только ночи?

– Если мы ночью полезем, так на нас собак спустят. Чтобы делать визиты, нужно быть представленным. Нужно вращаться в обществе, понятно?

– И потрошить карманы окрестных помещиков?

– Ну, сознаюсь, слегка увлекся. Больше не буду... Теперь о деле. Где граф?

– Пошел прогулять нюшка.

– Хорошо. Как вернутся, ты их обоих покорми, и пусть ждут на конюшне. Может быть, ночью мы все же сделаем вылазку.

– Наконец-то!

– Но особенно рассчитывать на нее не приходится. Нюшок идет на запах фиксатора, которым я когда-то обрызгал все бутылки с ифритами...

– Чтобы улучшить их товарный вид.

– Неважно, зачем. Мы знаем, что межмирник «Леонид Кудрявцев» побывал в здешнем пространстве. В его таможенной декларации, в разделе «Спиртные напитки», по прибытии указано девять бутылок, по убытии – восемь. Следовательно, одна бутылка так называемого коньяка «Наполеон» из вашего ящика была реализована и находится где-то здесь, в окрестности. Что дальше?

– Дальше – нюшок приведет нас к ней, и если она еще не раскупорена...

– Если она еще не раскупорена, – перебил Христофор, – то стоит на полке в буфете. В столовой одного из здешних помещиков. Куда нашего нюшка не пустят ни под каким видом. Разве что с хозяином мы будем закадычными друзьями...

– Понятно.

– А теперь представим, что кто-то решил выпить коньячку и раскупорил бутылку... Что будет?

Ольга задумалась.

– Если сделать это без специальных заклинаний, – сказала она, – ифрит вырвется наружу. Дальнейшее его поведение трудно прогнозируется – у ифритов нечеловеческая логика. В принципе, я могу засадить его обратно в бутылку с помощью других заклинаний, если только он их выслушает от начала до конца. Но для этого его нужно, как минимум, обнаружить. Он ведь может и замаскироваться...

– Замаскироваться? А как?

– Да как угодно! Может превратиться в любой предмет, в человека, в корову, в лошадь, в дом, в лес!

– В лес? – живо переспросил Христофор Гонзо. – Так, так, это интересно... Однако, меня уже заждались, наверное, за столом. Пойду, дам им отыграться. А ты сделай все, как мы договорились. Графу скажи – пусть запрягает. И будьте наготове...

Он направился было к двери, но Ольга остановила его:

– Постой! А пятно? Ну-ка, повернись...

С этими словами она прикоснулась к плечу мнимого барина, провела ладонью по его рукаву, и пятно бесследно исчезло. Христофор с восхищением глядел на Ольгу, тихо млея от прикосновения.

– Ведь что делает, ведьма! – прошептал он.

– Ерунда, мелкие фокусы! Мне как профессионалу стыдно было бы не управиться с твоими сюртуками...

– Да разве только с сюртуками! – вздохнул Христофор и вышел за дверь.

* * *

– ... Легостаевский лес? – переспросил Куратов. – Верно, у Григория Александровича там преогромнейший клин. Но вы у него не спрашивайте про Легостаевский лес. Видите, он не в духе! Слышать о нем не может. А коли хотите разузнать, так спросите у нашего соседа, Петра Силыча Бочарова...

При этом имени Григорий Александрович Турицын вовсе сморщился, положил карты на стол и, схватив бокал с вином, изрядно оттуда отпил.

– А что у Петра Силыча, – заинтересованно спросил Михельсон, – также в этом лесу участок?

– Ни черта у него нет! – отрезал Куратов. – Просто свихнулся старый хрыч, перессорился со всеми соседями, затаскал по судам. Подавай ему то одно, то другое. Легостаевский лес, вишь, при царе Горохе изводил на дрова какой-то его предок. Стало быть лес – фамильная их собственность! А с неделю назад понес, дурак, уж и вовсе околесицу. Старик, верно, прямой ваш пациент, Конрад Карлович!

Михельсон поправил очки.

– И что же он рассказывает?

– Право, затрудняюсь вам передать... несвязное что-то. Вот вы поезжайте к нему и послушайте – вы увидите, что он за фрукт. Только один не ходите, лучше с кучером.

– Правильно! – вступил Турицын. – А как начнет рассказывать про нечистую силу, что невидимкой бродит по Легостаевскому лесу, так вы его сейчас хватайте – и прямо в лечебницу. Очень всех нас этим обяжете!

– И то верно! – поддержал Куратов. – Таких господ надо прямо в Петербург переводить! И там в Кунсткамере, в банке со спиртом держать... – он поднял свой бокал. – Други мои! Я пью за науку!

– За медицину! – согласно тряхнул головой Турицын.

– За вас, господа, – вежливо ответил Михельсон.

Урядник же ничего не сказал, так как с четверть часа назад, откинувшись на спинку стула, уснул.

Тут у стола появился Прохор, инвалидный солдат, исполнявший у Куратова обязанности лакея. С четкостью совершенно военной он доложил, что к его благородию Григорию Александровичу Турицыну с поручением от барыни прибыл ихний конюх.

– О, Боже мой! – пробормотал Турицын, схватившись за голову. – Неужели опять что-нибудь?

– Никак нет! – продолжал Прохор. – Сказывает, значить... отыскалась. Девочка та...

– Да ну?! – все сидевшие за столом, за исключением урядника, разом оживились.

Савелий Лукич потребовал привести конюха, чтобы лично его допросить. Конюх, робея, вошел в столовую, поклонился дворянству и, отдельно, спящему уряднику, а затем подтвердил принесенную весть.

– Точно так, барин. Сыскалась. Потемну уже, у оврага за огородами. Акурат – на краю леса.

– Ну а говорит-то чего? – допытывался Куратов. Ему мало было дела до девчонки, а занимала лишь тайна Легостаевского леса. – отпустили её злодеи? Или сама убежала от них?

– Говорит-та? – переспросил конюх, соображая. – Сама-та ничего не говорит. Трясет ее, бедную, всю. Послали за бабкой, чтобы заварила травы.

– А кто нашел ее? – спросил Турицын. – Надо бы угостить молодца...

– На двор привел ее Гаврила Косых, огородный сторож. Барыня уж выслали ему штоф... Только боимся, как бы и его не пришлось лечить...

– А с ним-то что?

– Так ведь трясется, не хуже девчонки той! Языком заплетается. Вроде и рассказывает, но как-то эдак... косвенно. Толком ничего не понять.

– Я сам должен порасспросить его! – Турицын поднялся. – Ты на дрожках приехал?

– Я... изволите видеть... – смутился конюх. – Барыня велели только известить. Так я верхами. Может, думаю, вы не поедете...

– Дурак! – произнес с сердцем Григорий Александрович. – Разве не знаешь ты, что своим людям я – первый заступник и наставитель, все равно как родной их отец?

Последние слова говорил он, обращаясь уже к Михельсону и Куратову.

– Так едемте в моей коляске! – сказал Конрад Карлович. – Я как знал – велел заложить ее для вечерней прогулки.

– Что вы! Я не смею утруждать вас!

– И никакого тут нет труда, а напротив – это мой долг. Как врач я обязан осмотреть пострадавших. При том же, должен сознаться, меня, как человека науки, чрезвычайно интересует этот случай душевного расстройства.

– И я п-поеду! – выговорил Куратов слегка заплетающимся языком. – Меня тоже интересует этот случай!

Он начал было выбираться из кресел, но Михельсон поспешно и довольно решительно усадил его назад.

– Нет, Савелий Лукич, вам никак нельзя ехать! У вас гость, – он указал на неподвижного урядника. – К тому же я тотчас буду назад и все вам расскажу.

– Ну извольте, – неохотно согласился хозяин. – Я готов ждать. Только не забудьте расспросить подробно, в какой части леса скрываются разбойники. А уж мы с урядником составим отношение к губернатору...

Через минуту дорожная коляска выкатилась из ворот куратовской усадьбы. В коляске, кроме Конрада Карловича и Григория Александровича, сидела еще лохматая собака Михельсона, и на козлах – кучер с женою. Последняя взята была для помощи по медицинской части.

Уже совсем стемнело, и в поле стало ничего не видно. Только черная змея дороги проступала порой впереди, когда среди облаков появлялось размытое лунное пятно.