Степные рыцари - Петров-Бирюк Дмитрий Ильич - Страница 7

На городской часовенке Черкасска ликующе, как на пасху, затрезвонили в колокола и колокольцы. Заухали пушки. Толпа народа, собравшаяся на стружементе, замахала шапками, заорала:

— Ура-а!.. Ура-а!..

В толпе с непокрытыми головами, в новых цветных зипунах стояли войсковые старшины во главе с атаманом Татариновым.

Легкая и светлая, как чайка, красивая галера посла турского причалила к стружементу. Размахивая полами золотистого халата; с нее на каменные, изъеденные временем плиты причала соскочил небольшого роста плотный мужчина лет пятидесяти, с густой черной бородой. А вслед за ним спрыгнул с галеры и толмач Ассан.

Отыскав взглядом в толпе казачьих старшин жирного дьяка Персианова, толмач вопросительно посмотрел на него. Персианов понял его взгляд и кивнул на рядом стоявшего с ним высокого, статного войскового атамана Татаринова. Ассан что-то шепнул Кантакузену. Тот, взглянув на атамана, подошел к нему вместе с толмачом. Огромный негр в белом бурнусе нес за ним тяжелый узел.

— Его величества султана великой Турции Мурада Четвертого посол Тома Кантакузен челом бьет храброму Донскому войску, его атаманам-молодцам и всем доблестным казакам.

Кантакузен, коснувшись рукою земли, низко поклонился старшинам.

В ответ на поклон посла донские старшины тоже низко поклонились ему, степенно, с достоинством.

Кантакузен что-то сказал толмачу. Тот перевел по-русски:

— Посол великого султана Турции желает атаманам и всем донским казакам доброго здравия и хорошей удачи в их делах. А в знак своего благоволения к ним султан приказал мне передать им дар. Давай сюда! — приказал он негру.

Тот бросил к ногам толмача узел.

— Развяжи! — сказал посол Ассану.

Толмач развязал узел и вынул оттуда великолепный кафтан темно-синего бархата, расшитый золотыми узорами. Посол, взяв из рук толмача, развернул его и встряхнул на солнце. Кафтан заиграл тысячами радужных искр.

— Ух ты! — взволнованно зашепталась толпа, восхищенная таким великолепием. — Вот зипун так зипун!

— Должно, сам султан носит такое.

— Кому ж это он его, а?

— Знамо, атаману войсковому.

— Счастливчик!

И действительно, счастливчиком оказался атаман Татаринов. Повертев кафтан перед взорами восхищенных людей, посол подал его ему:

— Бери, атаман. Это тебе от султана.

Атаман Татаринов и виду не подал, что он доволен султанским подарком, хотя в душе своей он был в восторге от него. Равнодушно, с каменным лицом взял он из рук посла чудесный этот кафтан и небрежно, словно вещь эта для него ничего не значит, бросил на руки есаульцу:

— Отнеси домой ко мне.

Посол молча смотрел на него, словно ожидая, что он скажет.

И Татаринов подумал, что действительно ему нужно сказать что-то значительное, важное.

— Благодарность моя большая, — поклонился атаман, — великому турскому султану Мураду за такой богатый дар. Вот не ведаю я, чем только и отплачу за него…

Когда эти слова были переведены, послу, тот широко усмехнулся, сказал:

— Дружбой своей, атаман, дружбой.

«Поглядим, во что выльется эта дружба, — подумал Татаринов. — Полюбил меня султан, как собака кнут…»

Потом посол из узла вынул еще два кафтана, один — вишневого цвета, второй — зеленоватого, оба тоже бархатные, расшитые серебром, но, однако несколько похуже первого. Один кафтан — вишневый — Кантакузен отдал ближе всех стоявшему к нему старшине Маркину, а второй — зеленоватый — войсковому дьяку, отчего того, бедного, чуть паралич не ударил от радости.

А затем турецкий посол раздарил старшинам и казакам еще десятка три разных мелких предметов: кому кушак позолоченный, кому кинжал в серебряных ножнах, а кому ковш.

Под восторженный гул толпы гостей усадили в лодки и повезли в становую избу, где уже столы были уставлены разными угощениями.

Войдя в избу, посол турецкий взглянул в передний угол, где перед образом Иисуса Христа мерцала лампадка, и, истово перекрестясь, поклонился иконе. Это очень понравилось казакам.

— Неужто он православный? — изумились они.

Толмач Ассан, не отходивший от посла ни на шаг, пояснил им, что посол Кантакузен, как грек по национальности, веры православной, но на службе состоит у султана турецкого.

— И не возбраняет его султан за это? — дивились казаки.

— Да ничего. Султан не против того.

Засели иноземные гости и их радушные хозяева за столы, пировали весь день, не закончили, продолжали и в ночь. Шум, крики, песни, пляски. Посол Кантакузен разошелся вовсю, приказал принести с галеры своей отменных вин и сластей восточных. Угощал старшин войсковых.

Казаки не отказывались от угощения. Много ели, еще больше пили, во хмелю орали песни, плясали. Под конец так перепились, что многие из них свалились под столы и там мертвецки заснули.

Посол же пил мало, был совершенно трезв. Умными глазами наблюдал он, что делалось вокруг, посмеивался. Ассан, его толмач, совсем не прикасавшийся к винам, прислушивался, что болтали казаки (а болтали они многое, что не следовало бы при чужих людях), все нашептывал что-то послу.

Несколько дней уже живет турецкий посол в Черкасске, ожидая прибытия боярина Степана Чирикова.

Чириков плыл на бударах с верху Дона. Давно бы ему следовало быть в Черкасске, да вот что-то задерживало его в пути.

Живя на своей галере, посол страшно скучал без дела.

Как-то, приехав из Монастырского и побывав у посла, Татаринов между прочим обмолвился о том, что у него есть сынишка младший, так он-де очень смышлен. Татаринов сказал об этом не без умысла.

Посол заинтересовался парнишкой, попросил атамана привести ему Гурейку для забавы. Все, может быть, время проходило бы быстрее, незаметнее.

— Ладно, господин посол, приведу.

Придя домой, Татаринов сказал Гурейке:

— Вот что, сынок, ты уже большой парень, должон все понимать, что к чему, Поведу я тебя ныне к послу турскому навроде для услужения ему… Будешь крутиться вокруг посла, услужать ему, а сам прислушивайся, что они будут гутарить промеж себя… Не моги и виду казать, что ты по-ихнему умеешь балакать. Понял?

— Понял, батя.

— Прикинься навроде глуповатым, а сам выведывай все.

К вечеру Татаринов отвел сына к греку, а сам тотчас же уехал в Монастырский городок.

Гурейка послу понравился. Кантакузен болтал с ним через толмача. Иногда, катаясь на лодке по Дону, брал с собой и мальчика.

Однажды они заплыли очень далеко, чуть ли не до Монастырского. Посол обратил внимание на скопление вооруженных казаков на лугу. Заметив, что Кантакузен уж слишком внимательно рассматривает казаков, Гурейка забеспокоился, что посол поймет, в чем дело. Он подумал, что отец тогда обвинит его в том, что он допустил грека так близко подплыть к Монастырскому городку. Ему хотелось каким-то образом отвлечь внимание посла от них. Но Гурейка ничего не мог придумать.

— Что они там делают? — хитро сощурив глаза, спросил посол, указывая на казаков.

Толмач перевел.

Гурейка стал рассказывать, что-де это сборище казаков здесь — обычное явление на Дону. Издавна сложился такой обычай: каждую весну собираются казаки у Монастырского, решают здесь свои войсковые дела. А после этого устраивают игрища: джигитуют, наездничают, показывают свою «лыцарскую» доблесть один перед другим.

— А что сейчас решают?

— Не знаю, — сказал Гурейка. — Я еще мал. Меня не пускают туда.

Посол переглянулся с толмачом, и они замолкли.

Гурейка видел, что посол не доверяет ему. Несколько раз как бы невзначай он обращался к мальчишке по-турецки. Гурейка невозмутимо смотрел на него и молчал, делая вид, что не понимает, чего от него хочет посол, хотя турецкий язык он знал преотлично. Еще до сих пор в их доме живет старый турок-невольник, научивший его этому языку. Да и мать у него была турчанка, от нее он тоже многое знал.

Как-то утром, как и обычно, Гурейка примчался на посольскую галеру. Посол под тентом пил ароматный кофе.