Степные рыцари - Петров-Бирюк Дмитрий Ильич - Страница 26

— А зараз?

— Да сейчас-то, как перешел в их веру, свободнее стало. Но как ни хорошо на чужбине, а краше родины ничего нет на свете. Тоскую по родному краю…

— Чего ж не бежишь?.. Вот и оставайся у нас.

— Э, брат, «оставайся»! — сказал печально толмач. — И рад бы остаться, да грехи не пускают, ведь у меня в Царьграде жена, детишки… Жалко… Да не будем о том говорить, — отмахнулся толмач. — Дело сейчас не в этом… Ты мне скажи, парень, не знавал ли ты атамана Татаринова сына младшего, Гурьяна, а?

Гурейка вздрогнул от неожиданности и пристально посмотрел на толмача: не смеется ли тот над ним? Но, кажется, толмач не шутит, лицо у него серьезное.

— Гурьян — это я.

— Да ты что? — изумился толмач. — Правду ли ты говоришь? Ведь, как мне ведомо, Гурьян тот сгиб на море?

— Нет, я живой остался. А чего ты пытаешь меня?

— Вот дела так дела, — покачал головой толмач. — Сам аллах не разберется. Помнишь ли ты Фатиму?..

Гурьян живо повернулся к толмачу. Этот толмач, как колдун, все знает.

— Где она, скажи?

Толмач усмехнулся. Покосившись на все еще споривших парламентеров, он прошептал:

— Она ж совсем близко от тебя… Под стенами Азова Фатима, при свите сераскира. Из-за тебя, верно, и приехала сюда. Извелась по тебе она… Вот скажу теперь ей о тебе — обрадуется.

Гурьян затрепетал от счастья. Он хотел сказать что-то толмачу, но разговор их был прерван приходом атамана Петрова и старшин.

Атаман, выйдя на середину комнаты, сказал Гурейке:

— Ну, парень, переведи наш ответ. Обсудили мы, господа послы, ваше предложение о сдаче вам крепости Азова, и наказали мне наши старшины обсказать такой ответ: сами мы по своей воле забрали у вас Азов, сами же его и отстаивать будем. Вы гутарите, что наш-де русский царь не поможет, мол, нам. Ну что ж, на то его воля. Кроме помощи всевышнего бога, мы ни от кого помощи не ожидаем и не просим. Прельщений же ваших слушать не желаем. Хочь мы и не пашем и не сеем, но так же, подобно птицам небесным, сыты бываем. Ни златом, ни серебром своим не прельщайте нас. Ежели добром не уйдете от Азов-града, то будем люто драться с вами до последнего нашего издоха. Все головы свои положим, но крепость по-доброму не сдадим. Вот вам, послы, наш ответ. Так и обскажите его своему сераскиру и хану крымскому.

Гурейка подробно и точно пересказал ответ атамана турецким парламентерам. Те молча поднялись со скамьи и так же молча, с достоинством направились к двери.

Уходя последним из становой избы вслед за парламентерами, турецкий толмач оглянулся на Гурьяна, лукаво подмигнул ему, словно бы говоря этим: не беспокойся, все будет в порядке.

ВО ВРАЖЕСКОМ ЛАГЕРЕ

Началась осада крепости. И, несмотря на грозную опасность, возникшую над городом, Гурьян был радостен. Он знал теперь, что Фатима жива, здорова и думает о нем, а главное, находится совсем близко.

Встретившись как-то с Гурьяном, Макарка удивился, увидя его сияющее лицо.

— Ты что, Гурьян, не кошель ли с золотыми червонцами нашел?

— Эх, Макарка! — весело хлопнул его по спине рукой Гурьян. — Нашел, парень, еще похлеще золота.

— Ну? Что же это может быть дороже золота?

— Фатиму, брат.

— Фатиму? Здорово. Где же ты ее нашел?

Гурейка рассказал другу, что узнал о Фатиме от турецкого толмача.

— Фьють! — насмешливо свистнул Макарка. — Я думал, она уже тут, в городе.

— Ничего, — сказал уверенно Гурьян. — Не я буду, ежели я ее не вызволю оттель…

— Хвастаешь, — подзадорил Макарка.

— Вот истинный господь, не хвастаю — поклялся Гурьян. — Тогда поглядишь.

— Ну ладно ж, посмотрим. Приведешь свою Фатиму, моей женке будет веселее.

— Ну, как она, твоя женка-то? — спросил Гурьян. — Ничего, пообвыкла?

— Ох же и любанюшка! — восхищенно заулыбался Макарка. — Хорошая, ласковая, дюже любит меня.

— А по Туретчине не скучает?

— Нет, — сказал хвастливо Макарка. — Я ей заменил и родину и отца с матерью.

Гурьян всерьез затаил в себе мысль пробраться во вражеский стан, разыскать там Фатиму и увести ее с собой в крепость. Он думал, что сделать это не так уж и трудно: сам он полутурок, турецкий язык знал как свой родной. Стоит лишь ему пробраться в лагерь к врагам, а там все пойдет как по маслу. Теперь Гурьян осознал, как дорога ему была Фатима, как он ее сильно любил. За нее он готов и в огонь и в воду.

Сераскир Гусейн-паша, хотя и был опытным и умным стратегом, но у него был один недостаток. Слишком он был самонадеян, и эта-то самонадеянность иногда подводила его.

Будучи совершенно уверенным в том, что казаков легко одолеть, если только на них как следует нажать, он ранним утром 25 июня во главе тридцатитысячного отборного войска сам храбро бросился на приступ крепости.

Но казаки стойко выдержали приступ. С крепостных стен на голову врага посыпались камни, полились горячая смола, кипяток. Тысячи свинцовых пуль и картечи валили с ног турецких солдат.

Вражеские войска отхлынули от Азова, оставив у стен крепости тысячи трупов и тяжелораненых.

В тот же день сераскир послал к казакам снова парламентера с толмачом для переговоров о перемирии на два дня, чтобы унести с поля боя битвы раненых и предать погребению убитых.

Казаки согласились на перемирие при условии, если сераскир уплатит казакам за каждого раненого и убитого, унесенного с поля боя, по червонцу.

Пока шли эти переговоры, старый знакомый, турецкий толмач, улучив момент, шепнул Гурьяну:

— Фатима знает о тебе. Я сказал ей. Ты вдохнул в нее жизнь, — она расцвела, как роза…

У Гурейки от этих слов сладостно закружилась голова.

Больше ему с турецким толмачом не удалось переброситься словом. Только издали Гурьян прижал руку к сердцу, показывая этим толмачу турецкому, что слова его проникли ему глубоко в душу.

За перенесение тяжелораненых турецких солдат с поля брани и за погребение убитых Гусейн-паше пришлось уплатить казакам более шести тысяч червонцев.

Теперь сераскир был более осторожен. Он решил извести казаков длительной осадой. Вокруг крепости молдаване и валахи стали насыпать огромный вал, выше крепостных стен. На нем турки намеревались расставить пушки и обстреливать с него крепость по видимой цели.

Глядя на сооружение этого вала, атаман Петров понимал отлично, какой вред и большой ущерб казакам принесет этот вал, когда с него начнут палить пушки.

Надо во что бы то ни стало воспрепятствовать возведению этого вала.

Собрав почти все имевшиеся в крепости наличные силы, числом до пяти тысяч человек, атаман Петров произвел ночью отчаянную вылазку.

Часть казаков бросилась на ничего не подозревавших, спавших турок, а другая — с лопатами ринулась к — сооружаемому валу. Пока первые казаки дрались на биваке с турками, другие раскидывали лопатами вал, а в некоторых местах даже подорвали его порохом, отнятым у турок же в этом бою.

Урон врагу был нанесен значительный: много побито солдат, много уведено в плен и весь сооруженный вал был приведен в негодность.

Но турки не пали духом. Через несколько дней после нападения казаков они, несколько отступя от первого вала, начали сооружать второй, более высокий и мощный. Насыпав вал, они установили на нем более ста больших пушек и начали тяжелыми ядрами засыпать крепость.

Казакам стало тяжко. Турки расстреливали с вала видимую цель. Полуторапудовые и двухпудовые ядра, разрываясь в городе, приносили огромные разрушения и смерть защитникам. Нельзя было головы высунуть из укрытия.

Атаман Петров ясно себе представлял, что это только начало. А что будет дальше? Дальше будет все хуже и труднее. Чего особенно боялся войсковой атаман, так это подкопов под крепостные стены. Если турки начнут проводить подкопы и подорвут стены, то вряд ли выстоят тогда казаки. Силы врага огромные, в десятки раз больше казачьих. Подорвав в крепостных стенах проломы, они полезут в них, не считаясь ни с какими потерями, ворвутся в крепость, подавят своей многочисленностью казаков.