Вышел киллер из тумана - Рокотов Сергей - Страница 25

— Ну зачем же так? — ещё загадочнее улыбнулся Игорь.

Видя на его тонких губах эту зловещую улыбочку, Лена сильно побледнела.

— Ты хочешь что-то предпринять? — пробормотала она.

Он пожал плечами.

— Да говори же ты!

— Если не предпримешь ты, предпримет он, — глядя в сторону, произнёс Игорь.

— Да?

— Да. Он быстро найдёт тебе замену. Поверь мне, Олег Михайлович знает толк в женщинах. И очень любит молоденьких. Чем младше, тем лучше. По краю ходит, чтобы под статью не попасть. Свежатинку любит. Мы, мужики, все не безгрешны, но, скажу честно, такого охотника до баб, как Олег Михайлович, я не встречал. Да и он бабам нравится, большим успехом пользуется, и не только у одних шлюх, врать зря не стану. Такие у него были дамочки… — При этих его словах Лена сначала густо покраснела, а потом, наоборот, сильно побледнела. И до крови закусила нижнюю губу. Игорь понял, что ведёт разговор в правильном направлении и с вдохновением продолжил его. — Когда я возил его, он не знал никакой меры. То на одно свидание его вози, то на другое, то в один клуб, то в другой. И балдеет там до середины ночи, выходит опухший, с красными глазами, но весёлый, довольный… И вот ещё что мне в нем не нравилось, любил он очень своими подвигами похваляться, делиться со мной, как будто мне его рассказы очень большое удовольствие доставляют. Да, впрочем, он меня за человека-то не считал. А кого он вообще уважал? Да никого. С высоким начальством разве что считался. Да и то до поры до времени. А теперь… Мне стало известно, что он и с руководством не поладил, большие у него в банке возникли проблемы. Очень большие… Зарвался Олег Михайлович, возомнил себя всемогущим и неприкасаемым. А уж что он про тебя говорил, и вспоминать-то противно, даже говорить не хочу…

— А что он про меня говорил? — побелевшими от ненависти к мужу губами произнесла Лена.

— Да ладно, — махнул рукой он. — Все, хватит об этом. Не желаю сплетни собирать. Могу сказать одно, что ничего хорошего не говорил. Дурак он твой муж, вот что я могу только сказать. Потому что лучше и красивее тебя никого нет, все его шлюхи подмётки твоей не стоят. А я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе.

— Будь он проклят, похотливый кобель, — буквально прошипела Лена.

— Это все словеса, Леночка, одни словеса. Ему от твоего проклятия ни жарко ни холодно.

— А ты сделай так, чтобы ему было и жарко и холодно, — прошептала Лена, уже не помня себя от ярости. — Ты же мужчина, ты должен бороться за наше счастье.

— Сделаю, — пристально глядя ей в глаза, произнёс Игорь.

Опять в её глазах промелькнули испуг и сомнение. Но она снова вспомнила пакет «банных» фотографий, и сомнение исчезло. Она стиснула зубы и сжала кулаки. У неё кружилась голова от ненависти к мужу.

— Только будь осторожен. Очень осторожен, — произнесла она, находясь словно в каком-то лихорадочном бреду. — Сам говоришь, у него какие-то нелады с руководством банка. Они могут подставить тебя, и именно тебе придётся отвечать за все…

— Не придётся, — уверил её Игорь. — Я сделаю все, как надо.

— Правда? — почему-то вдруг испугалась этой его уверенности Лена.

— Правда, — улыбнулся он. — И поверь мне, я очень многое умею делать в жизни…

— Давай выпьем, — предложила Лена.

Игорь заметил, что у неё дрожат губы и пальцы.

— А тебе можно? — заботливо спросил он.

— Немножко можно, это ничего, — попыталась улыбнуться она. Но улыбка получилась какой-то странной, даже зловещей.

— Вина?

— Нет, я бы выпила коньяка.

Он вытащил из шкафа бутылку коньяка, разлил по рюмкам.

— За что выпьем? — улыбаясь, спросил Игорь.

— За все, — задыхаясь, произнесла она. — Чтобы скорее все это закончилось…

Игорь обнял её за плечи, и их губы слились в долгом поцелуе.

— Ты любишь меня? — шёпотом спросил он.

Лена не ответила, встала с места и потянула его к себе за рукав рубашки. На губах её все оставалась та же странная улыбка, которая почему-то не нравилась Игорю.

— Иди ко мне, — прошептала Лена.

Через пару часов Игорь отвёз Лену домой на Фрунзенскую набережную. Довёз до подъезда, поцеловал в щеку на прощание.

— Дальше я сама, — произнесла она. Набрала код, вошла в подъезд. А когда села в лифт, вдруг глухо застонала, словно от некой давно мучившей её невыносимой боли.

12

Иван Никифорович Фефилов вполне мог назвать себя потомственным чекистом. И очень гордился этим обстоятельством.

Его отец, Никифор Кузьмич, в тридцатые годы занимал пост заместителя начальника управления НКВД. О его судьбе Иван узнал от здравствующей до сих пор матери, Матрёны Ильиничны, которой было уже за восемьдесят и которая, несмотря на возраст, прекрасно себя чувствовала, у неё не было ни одной серьёзной болезни. Хотя надо сказать, что пережить ей пришлось немало. Судьба её была полна всевозможных взлётов и падений, но она была человеком старой закалки и выдержала все мужественно и стойко. А о вожде народов до сих пор не могла говорить без восхищения и обожания.

— Ванечка, — частенько говорила она сыну. — Воистину, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя. Воистину, богатыри, патриоты своей родины, своего дела. Не о своём благе думали — о стране… А Никифор, твой отец, был лучшим из лучших… Простой открытый деревенский парень, честный, отважный. После Октябрьской революции он служил в Частях особого назначения, не жалел себя, горел на работе. Сколько он разоблачил врагов народа, нет числа, Ванечка…

— Но многих-то наверняка напрасно, — отвечал ей Иван в годы борьбы партии с культом личности.

— Напрасно говоришь, — качала головой мать с ядовитой улыбкой на губах. — Эх, сынок, никого не наказывали напрасно. Все это клеветнические измышления наших врагов.

— Как это так? — поражался её словам Иван. — А отец-то? А ты, наконец?

— Вот он, пожалуй, единственным и был. А я что? Я за него пострадала, но на партию зла не держу. А что, разве мало в органах было клеветников и завистников, настоящих врагов народа? Вот они его и оклеветали, гады…

Иван знал, что отец был арестован в начале сорокового года, когда ему самому был всего год. Отец попал в лагерь, однако мать тогда не арестовали. Они с маленьким Иваном были лишь сосланы в отдалённую российскую глубинку, в Саратовскую область. Там и встретили начало войны.

О судьбе отца им ничего не было известно. Только гораздо позже они узнали, что он был расстрелян перед самым началом войны, в мае сорок первого года.

В Саратовской области они и пережили всю войну. А в пятидесятом году, когда Ивану было одиннадцать лет, арестовали и мать. Ивана отправили в детский дом для детей врагов народа, находящийся неподалёку, под Сызранью.

Без матери он прожил три года. В детском доме слыл мальчиком, умеющим за себя постоять, крепким и недоступным. Мать вернулась из лагеря холодным летом пятьдесят третьего года. Исхудавшая, жутко постаревшая, но, как ни странно, полная сил и энергии. О своей лагерной жизни рассказывала мало и скупо. «Не вздумай, Иван, усомниться в правильности курса нашей партии», — это были первые слова, которые она сказала сыну при встрече.

Они стали жить в Саратове, в комнатушке в подвальном помещении, крохотной и сырой. Мать работала на телефонном узле. Оттуда он и пошёл в армию. В армии узнал о том, что мать полностью реабилитирована, вступил в партию, был на особом счёту у командира части, в свободное время учил немецкий язык. А вернувшись из армии, поехал в Москву и поступил в иняз.

Закончив его, стал работать в КГБ. Получил квартиру, перевёз из Саратова мать. Потом женился на корреспондентке газеты «Красная Звезда». В семьдесят третьем у них родился сын Илья. Узнав о шашнях жены Валентины с заместителем главного редактора газеты, выгнал её вон. Больше так и не женился. И в настоящее время жил с матерью. Матрёне Ильиничне шёл девятый десяток. Она по любому поводу и даже без всякого повода, с горящими от гордости глазами, показывала всем знакомым справку о том, что Никифор Кузьмич Фефилов полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления. И была абсолютно уверена в том, что единственной жертвой сталинских репрессий был её покойный муж, которого оклеветали настоящие враги народа.