Воскресший для мщения - Рокотов Сергей - Страница 57

Сидельников не нашел, что ответить.

Над Алексеем сгущались тучи… Ему уже ничего не могло помочь… А он, несмотря на слова Меченого, все же в глубине души ждал какой-то справедливости.

Надежда на эту справедливость оставалась и когда прокурор прочитал обвинительную речь, и когда Алексей, отказавшись от последнего слова, произнеся только одно: «Я его не душил, и больше мне сказать нечего» стал ждать приговора… Он видел, как напряглась Инна, как она приподнялась с места, вцепившись пальцами в подлокотники, видел бледное лицо Сергея Фролова рядом с багровым апоплексичным Олегом Никифоровым, постные лица отца и матери…

— Встать, суд идет! — снова прозвучало в зале.

Грибанов начал нарочито медленно, занудным монотонным голосом зачитывать приговор:

— Именем Российской Федерации. Кондратьева Алексея Николаевича тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, уроженца города Нижнего Новгорода, прописанного по адресу: Московская область, Сергиев Посад, улица Красной Армии, дом… признать виновным по статье сто третьей Уголовного Кодекса Российской Федерации и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на семь лет с отбыванием наказания в колонии усиленного режима. Приговор может быть обжалован в вышестоящей инстанции в течение…

«Меньше червонца — считай повезло», — звучал в ушах голос Меченого. Его полмесяца назад перевели в другую камеру и беседы с ним прекратились. Лишь один раз от него пришла малява. «Держись, капитан», — писал старый вор. — «По подставе сидишь, знаю. Живы будем — увидимся в зоне. Берегись Сидельникова.»

«Значит, повезло?» — подумал Алексей и тут же ужаснулся названной цифре. Семь лет, не месяцев, а лет… А сколько же это месяцев? Он стал лихорадочно умножать в уме. Восемьдесят четыре месяца… С ума сойти… Восемьдесят четыре… А недель сколько? Это уже ему никак не посчитать, ясно только, что много. А сколько дней? Часов? Минут? Лишение свободы на целых семь лет…

— Мы немедленно подаем апелляцию в вышестоящую инстанцию! — крикнул с места Сидельников.

— Позор! — раздался голос Лычкина. — Невинного человека на семь лет…

Инна стояла бледная как полотно, с опущенными вдоль тела руками. Алексей видел, что по её впалым щекам текут слезы. И она не вытирает этих слез. У него дрогнуло сердце… «Это был мой ребенок», — вдруг ясно дошло до него. — «Именно мой. А с Лычкиным она встречалась назло мне… Из-за этого дурацкого случая с Ларисой…»

О чем-то оживленно переговаривались отец и сестра Татьяна. Мать была больна и осталась в Загорске, недавно вновь ставшем Сергиевым Посадом.

— Держись, Леха! — крикнул Сергей. — Мы ещё за тебя поборемся!

На запястьях Алексея щелкнули наручники, и его увели из зала. Он не подал никому ни одного жеста, не произнес ни слова. Для него закончилась прежняя жизнь… Он больше не был полноправным гражданином России, он больше не был капитаном в отставке, кавалером правительственных наград, не был и коммерческим директором фирмы «Гермес». Он был заключенным Кондратьевым, осужденным на семь лет усиленного режима… Семь долгих лет ему предстояло находиться в таком состоянии…

… — Вы проходимец и шарлатан! — крикнул при всех Михаил Лычкин Сидельникову. Тот вздрогнул и дернулся к нему.

— Какое вы имеете право? — сжал он хилые кулачки.

— Я не знаю ваших там кулуарных игр, Петр Петрович, но второй раз невиновный человек, защищаемый вами получает огромный срок. Мой несчастный отец получил тринадцать лет и умер в тюрьме, мой друг и начальник Кондратьев получил неизвестно за что семь лет. И вы считаете это успехом, вашей удачей? Да Кондратьева в худшем случае должны были осудить по сто пятой статье и выпустить в зале суда из-под стражи…

Он говорил сущую правду. Это было именно так. Только репетировали они эту сцену не раз. И Гнедой мучал их с Сидельниковым, заставляя повторять и повторять одно и то же, пока не остался более или менее доволен…

— Троечки вам, Петр Петрович и Мишель, троечки с минусом, с тремя минусами… Видите, как я произношу и ваши и ваши слова… Вы понимаете, какой актер пропал во мне? — процитировал он слова Нерона. — Эх, знали бы вы, как мной восхищались преподаватели ГИТИСа, где я проучился почти год… Они считали, что у меня великое актерское будущее, что мой диапазон неимоверно велик, что я способен сыграть и Гамлета и Хлестакова. Посмотрите наше кино — разве там актеры, разве этим бездарям можно верить? Где новые Качаловы, Москвины и Ильинские, где наши Николсоны и Марлоны Брандо? Вы оба могли бы стать рядовыми советскими актеришками, на которых тошно смотреть. Чистая самодеятельность… Но ладно, для тех недоумков сойдет и ваша бездарная игра… Есть, правда, и положительные моменты, скажу для справедливости. Вы вот, Петр Петрович, весьма натурально бледнеете, я заметил… Это хорошо, вам режут уши оскорбления в ваш адрес, даже в таком случае… А ты, Мишель, больше пафоса, злости больше… Ненавидь его, ненавидь, пожирай его глазами, представь, что он украл у тебя пятьдесят тысяч баксов… Давайте ещё разочек, и п……ц. Надоели вы мне… Учишь вас учишь, а толку то — знаете одно — баксы давай, баксы давай… Было бы за что, мне не жалко… Я парнишка щедрый, помнится, я в школе подарил одному мальчику старинную римскую монету, доставшуюся мне по наследству… Впоследствии я узнал, изучая каталоги западных аукционов, сколько именно эта монета стоит… Дорого, короче говоря, стоит… Зря я сделал этот королевский подарок, мне бы эта монета больше пригодилась, а этот мальчик стал легавым, представляете — легавым… А что делать? Назад монету не возьмешь, тем более, он её давно потерял… Да и пропади пропадом эта монета, но где элементарная человеческая благодарность, я спрашиваю?! … Правда, недавно его… того… Я видел его труп, это зрелище не для слабонервных, можете себе представить, десять пуль, из них три в лицо… Рядом рыдала вдова, Юленька, в девичестве Боровитина, и я поддерживал её, как мог, — Гнедой вытащил из кармана кроваво-красного халата белоснежный платочек и приложил к краешку глаза. — Мы все учились в одном классе, и я и Юленька, и покойный легаш… Так вот причудливо судьба играет людьми, — усмехнулся он и подмигнул Михаилу. — Кто знает, что нас всех ждет в будущем, воистину, пути господни неисповедимы…