Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин - Страница 15

— Роб, что случилось? Хочешь чашку кофе? Ее слова заставили меня очнуться, я вдруг поняла, как далеко зашла в своем безумии, куда оно меня завело, и будто кто-то вылил на меня ведро холодной воды — истерика прекратилась. Никогда прежде я не подходила так близко к этой черте, и думаю, никогда больше не подойду. В ту ночь я начала что-то смутно понимать.

Через несколько дней Глэдди уехала. Она оставила мне в наследство старую овчарку Блю, которую вызволила из какого-то загона за три-четыре недели до отъезда. На прощание мы обнялись, и Глэдди сказала:

— Знаешь, когда я тебя увидела, я подумала, что теперь моя жизнь как-то переменится. Странно, правда?

Курт вернулся вскоре после отъезда Глэдди, ярость его не знала границ. Он держал меня в таком страхе, что я спала, положив под подушку топорик. Курт по-прежнему пытался продать ферму или делал вид, что пытается. К моему великому изумлению, муж моей сестры — денег у него было больше, чем здравого смысла, а готовности помочь куда больше денег — узнал об этом, позвонил Курту и сказал, что купит ферму для меня. Сначала я подумала, что это идеальный выход, а потом поняла, что покупка фермы — безумие. Мы вряд ли сумели бы ее перепродать, и я оказалась бы связанной по рукам и ногам на долгие годы. Но мне не хотелось открывать Курту свои карты, пока Глэдди не оправится настолько, что сможет обратиться к адвокату. Поэтому я была вынуждена играть в кошки-мышки со своим мучителем. Чтобы убедить Курта в серьезности моих намерений, я проводила большую часть времени на ферме и делала вид, что готовлюсь стать ее владелицей. Из-за этого я оказалась целиком во власти Курта. Помню, как однажды, часов в шесть утра, Курт ворвался в дом Бассо, сорвал с кровати одеяло, схватил меня в охапку и принялся кричать, что, если я собираюсь столько спать, когда стану хозяйкой фермы, лучше мне заняться чем-нибудь другим. И все эти долгие недели у него в глазах не угасали кровожадные огоньки. Между мной и Куртом шла безмолвная война: каждый вел свою игру, каждый отчаянно хотел выиграть. Курт заставил меня объезжать молодого белошерстного верблюда Бабби, объезжать без седла и без носового повода, чего раньше никогда бы не сделал. Это означало, что Бабби ежедневно не меньше трех раз сбрасывал меня на землю, и я превратилась в комок нервов. Двойное напряжение — тяжелая работа и опасная игра — сделали свое дело.

Но однажды утром я проснулась и обнаружила, что Курт исчез, улетучился, как джинн из бутылки, — тайком продал ферму за полцены каким-то скотоводам и исчез со всеми деньгами. Покупателям он сказал, что мои услуги входят в стоимость фермы и что я научу их обращаться с верблюдами. Сами они понятия не имели, что и как нужно делать. Я отправилась к новым владельцам.

— Давайте договоримся, — предложила я. — Курт сказал вам неправду, но я с радостью научу вас всему, что умею, если вы отдадите мне двух верблюдов по моему выбору.

Они совершенно растерялись. Откуда им было знать, кто их надувает, я или Курт, кому верить, мне или ему. Они неохотно согласились на мои условия, но под разными предлогами отказывались подписать наш договор. Я, не колеблясь, выбрала Бидди и Миш-Миш, двух верблюдиц, потому что с самцами гораздо больше возни, а зимой, во время гона, они становятся просто опасными. Так я снова оказалась прикованной к ферме и постепенно начала привыкать к мысли, что до конца своих дней буду выпрашивать верблюдов у тех, кто и не думает с ними расставаться. У меня хватило глупости обучить своих новых хозяев азам обращения с верблюдами, после чего они, естественно, решили, что больше не нуждаются в моих услугах, и отказались от сделки, иными словами, заплатили мне за работу и указали на дверь. Будь по-вашему, мерзавцы, подумала я, подождем до первой неприятности, а там посмотрим, кто к кому приползет на коленях. И когда это случилось, когда судьба наконец мне улыбнулась, даже этот короткий взлет вознаградил меня сторицей за все прошлые неудачи и падения. Мой дорогой Дуки, мой добрейший ласковый Дуки, вышел из себя и перепугал своего нового хозяина до потери сознания, штанов, рубашки и башмаков.

К счастью, я была рядом. Я провела на ферме почти весь тот день: требовала, чтобы хозяин подписал какие-то бумаги, торговалась из-за денег, из-за чего-то еще и злорадно отмечала его ошибки. Мое сердце забыло, что такое жалость. Ну-ну — посмеивалась я про себя — мучайся или подписывай.

Но вечером, когда подошло время стреноживать верблюдов, я решила, что должна показать, как это делается, хотя бы ради верблюдов. Потому что кожаные ремни надо затягивать достаточно туго, иначе они могут сползти и поранить верблюду ноги. Я начала с Дуки, моего любимого смирного Дуки.

— Вот так, видите, просовываете в ту дырку и непременно проверяете, хорошо ли затянули, а то ремень соскользнет ниже выступа, понятно?

— Хм, да-да, понятно.

Я отпустила Дуки и пошла за остальными верблюдами. И вдруг услышала какой-то странный грохот у себя за спиной, я оглянулась и застыла на месте. Только заметила еще лицо хозяина. Белое как мел. Дуки… Дуки нельзя было узнать. Он шел на меня, его глаза вращались как стеклянные шарики, в них горел знакомый кровожадный огонек. Он издавал какие-то непонятные звуки, клочья белой пены падали у него изо рта. Он пытался выворачивать камни. Дуки взбесился. Я встала между ним и его подругами, и впервые за свою молодую жизнь он оказался во власти темных сил, неистовствующих в самцах в разгар гона. Он мотал головой во все стороны, будто размахивал бичом. Он пытался подскакать ко мне, забыв о путах. Он хотел сбить меня с ног, подмять под себя, стереть в порошок.

— Дуки! — крикнула я, пятясь назад. — Эй, Дуки, это же я!

Хватая ртом воздух, я бросилась напрямик к воротам. И взяла этот пятифутовый барьер, едва не лопнув от напряжения. Дуки забыл и думать о хозяине, хотя тот, будто изваяние, все еще стоял, прижавшись к каменной стене внутри загона. Дуки жаждал моей крови, только моей.

— Убирайтесь оттуда! — кричала я, сражаясь с Дуки, норовившим откусить мне голову. — Кнут, бога ради, ножную цепь, стрекало! — Я вопила как сумасшедшая, а Дуки, свесив голову, прижимал меня к воротам и пытался расплющить в лепешку.

Он навалился на забор и готов был снести его, только бы добраться до меня. Я не верила собственным глазам. Мне снился страшный сон, сейчас я закричу и проснусь. Мой Дуки, оказывается, тоже был Джекиллом и Хайдом [9], убийцей, одержимым, обезумевшим, разъяренным, кровожадным самцом. Хозяин обрел наконец способность двигаться. Он приволок мне орудия пытки. Я прижала стрекало — под током высокого напряжения! — к хватким губам Дуки и изо всех сил молотила его ножной цепью по голове. Стоял такой грохот, что я едва слышала собственные стоны. А Дуки все было нипочем. Зубастая морда вертелась волчком. На мгновение я отпрянула от ворот, и туман у меня в голове рассеялся. Я сбегала за веревками, прихватила деревянную планку и пятнадцатифунтовую штангу. В загоне, футах в пяти от забора, рос эвкалипт. Шаг за шагом двигаясь вдоль внешней стороны забора, я оказалась напротив дерева. Дуки не отставал от меня, продолжая реветь, храпеть и яростно мотать головой. Я дотянулась до его передних ног, привязала веревку за путы, перепрыгнула через забор, добежала до дерева — господи, как я мчалась! — обмотала веревку вокруг ствола и изо всех сил затянула узел. Теперь Дуки был привязан к дереву, и мне оставалось только надеяться, что веревка и дерево выдержат. Я схватила планку и колотила Дуки по шее, пока планка не переломилась, тогда я взялась за штангу. Дуки то подгибал колени, теряя сознание, то вновь рвался в бой. А я чувствовала себя титаном: когда человек в ужасе борется за свою жизнь и надпочечники непрерывно выбрасывают в кровь адреналин, люди часто становятся титанами. Внезапно Дуки лег, вернее, упал на землю, мотнул несколько раз головой и остался лежать, спокойно поскрипывая зубами. Минуту я ждала, держа штангу на весу.