Непознанная Россия - Грэхем Стивен - Страница 1

Стивен Грэхем = Graham Stephen.

Непознанная Россия = Undiscovered Russia / Пер. с англ. М. Ильюшиной. – Lnd: John Lane the Bodley Head, [1914]

ПРЕДИСЛОВИЕ

В Англии не знают русской жизни. Россия не так уж далека от нас и была бы нам вполне видна, если бы не пелена, заслонившая ее в последние годы. Сразу же в начале книги я хочу сказать — это вовсе не страна бомбометателей, невыносимой тирании и всевозможных бед, приходящего в упадок крестьянства, продажной, отвратительной церкви. Русские — нация сельских жителей, вскормленных на этой земле, они неграмотны, как дикари, и отнюдь не рвутся жить в городах. Сила у них великанья, но они просты, как дети, суеверны и загадочны. Они живут той жизнью, какой желал Рескин для англичан, какой он пытался убедить их пожить. Русские послушно религиозны, по-настоящему уважительны к старшим, верны земле, которую пашут, довольны своей старой материальной культурой, не используют механизмов и фабричных вещей, а изготавливают все, что им нужно, сами, в основном из сосны. Они абсолютно цельны, никогда ниоткуда не "выпадают", как то бывает с англичанами. В России не существует проблемы "возврата к земле", и еще сотни лет ее не будет.

Либеральная пресса и революционеры хотели бы просветить крестьянство, дать ему право голоса. Стремясь устранить ограничения в развитии промышленности России и в свободе городской жизни, они еще раз предают деревню городу, спеша повторить все ошибки Западной Европы. Англия "отпала" от земли, перестав производить собственный хлеб насущный, и ни Рескину, ни иже с ним не дано водворить ее обратно. Если "отпадет" Россия, на Земле станет одной скромной, работящей, хлебопашеской страной меньше. Кто-то сказал: "Глупость демократии в том, что она стремится вывести все низшие слои в высшие" — эта глупость может стать интернациональной. Англичане мощно проявили себя как нация, но кто сказал, что склонности их характера и пути их развития свойственны другим? В самом деле, трудно представить себе более не похожие друг на друга расы, чем тевтонская и славянская. Русские и англичане еще менее познали друг друга, чем мужчина и женщина.

In the words of Merezhkovsky, speaking to the rest of Europe -

" We resemble you as the left hand resembles the right ; the right hand does not lie parallel with the left, it is necessary to turn it round. What you have, we also have, but in reverse order ; we are your underside. Speaking in the language of Kant, your power is phenomenal ours transcendental ; speaking in the language of Neitzsche, you are Apollonian, we Dionysian. Your genius is of the definite, ours of the infinite. You know how to stop yourselves in time, to find a way round walls, or to return ; we rush onward and break our heads. It is difficult to stop us. We do not go, we run ; we do not run, we fly ; we do not fly, we fall. You love the middle ; we, the extremities.

You are sober, we drunken ; you, reasonable, we lawless. You guard and keep your souls, we always seek to lose ours. You possess, we seek. You are in the last limit of your freedom ; we, in the depth of our bondage have almost never ceased to be rebellious, secret, anarchic and now only the mysterious is clear. For you, politics knowledge ; for us religion. Not in reason and sense, in which we often reach complete negation nihilism but in our occult will, we are mysties.

Мы должны понять новую нацию, которая с каждым днем все более способна выразить себя, и проявить терпение. Со временем, по мере того, как на карте континента станут бледнеть пограничные линии, когда придет эпоха космополитизма, мы спросим себя уже не как англичане, а как европейцы: "Кто эти братья, что живут далеко на востоке и производят для нас хлеб? Кто они нам, и каков их вклад в общее дело?"

Россия где-то там, позади, неведомая страна, населенная самобытным крестьянством. Вдали от железных дорог, на лесных полянах, вокруг церквей, в зеленых речных долинах, там, куда никогда не доходили западная одежда и западная культура, живет забытая семья наших братьев. Среди них я скитался и жил. Вот русская жизнь, как она увиделась мне в тех дальних глухих селеньях, где не ступала нога западноевропейца.

Holy Russia, from the painting of Michael Nesterof

Глава 1

НЕОБЫЧНОЕ РОЖДЕСТВО

Декабрь, а с ним и весь год, подходили к концу. Земля была почти без снега, а если он где и лежал, так уже старый, оставшийся от тех дней, когда небеса были щедры. Слегка дождило, слегка морозило, слабо дул ветерок, залегая в изнеможении среди туманов. Над убранными кукурузными полями плыл туман, он безмолвно окутывал зеленые крыши сельских домов. Ненадолго развеявшись, туман являл подножия гор. Я жил на самом юге России.

Как-то утром я отправился на небольшое местное кладбище. Туман, казалось, освободил только это место, ясно различались могилы, памятники, кресты, оставшаяся с прошлого лета трава, увядшие цветы, даже окружавшая кладбище низкая зеленая ограда. Вокруг же царствовал туман. На какой-то миг весь мой мир съежился, а неведомое безгранично расширилось. Туман все наступал, наступал — как забвение наступает на память, как будто мне остались лишь те семь футов, на которые падает моя тень.

Вокруг меня возвышалось множество деревянных крестов, покрашенных зеленым. Кресты мокли под бесчисленными дождями, высыхали под горячими лучами солнца, снова влажнели от дождей и туманов, белели под снегом, серебрились от морозов. Непрочные, неустойчивые, как будто их понатыкали дети, а ветры так их расшатали, что они смотрели во всех направлениях, на любую звезду в небе. На кресты были надеты иконки, венки из искусственных цветов, молитвенники, образки, а под ними виднелась надпись:

"Здесь покоится раба Божьего..."

Старое, полное мертвецов кладбище служило нескольким окрестным селам не меньше века. Рыхлая черная земля, казалось, пропиталась ладаном, воспоминаниями о слезах и молитвах.

Совсем близко к поверхности располагались бедные, грубо сколоченные гробы, большей частью сделанные для себя перед смертью самими мужиками. Растворилась, исчезла плоть, а с нею все, что отличало тех, чьи жизненные пределы отмечены крестами. У русских, однако, установленный на могиле крест отменяет самое могилу, обозначает торжество Христа над смертью. Здесь нет крестов из камня, все они из дерева, а для русского дерево — не просто дерево, оно — Древо жизни. Ибо в России нет мертвых, а тот, кто миновал темные врата, живет в вечности.

Вдруг из тумана обрисовалась фигура, как будто сам туман принял определенные очертания. Высокая, но согнутая временем старуха медленно приближалась, собирая по дороге хворост. Блуждая между могил, она не замечала меня. Пока я терялся в догадках, что такое она делает, с невидимого дерева слетела ворона, она уселась на крест под самым носом у старухи. Та поспешила прочь от дурного знака, а я понял, что она пришла устроить тризну на могиле. Неподалеку, там, где вокруг тусклозеленого креста стояли грубо отесанные скамейки, горела свеча и молодая женщина что-то пристраивала на низеньком могильном холмике — может быть, венок? Приблизившись, я узнал свою соседку, что жила в доме, выходившем окнами на белостенную церковь.

Я не стал подходить ближе, а они тем временем установили перед могилой елочку, украсили ее игрушками и свечами. Старая женщина разожгла небольшой костер из собранного ею хвороста, а молодая, ее дочь, расстелила скатерть и поставила на нее пирог с их рождественского стола. Они пришли разделить свой праздник с усопшей, что была их дочерью и сестрой.

Потрескивал огонь, посылая клубы сизого дыма. На елке, у могилы, посверкивали огоньки. Светились красные и желтые свечи. Текучий туман, как призрачное привидение, окутывал всю сцену, и я был единственным живым ее зрителем.

Перекрестясь и поцеловав землю, старая женщина поднялась, поставила на могильный холмик небольшой кусок пирога для усопшей и, взяв немного себе, подала его и живой дочери. И мне в сердце моем был подан священный огонь. Так миновало то необычное рождественское торжество. На нем присутствовали трое живых, а еще четыре тысячи теней кружились вокруг в тумане. Я чувствовал себя Улиссом в поисках Тирезия.