В старой Африке - Быстролетов Дмитрий Александрович - Страница 54

Прыгнув с высокого камня, перегруженный носильщик Жан сломал себе ногу. Камень был повыше, чем тот, где Гай заклинил свой сапог, нога была голая, сапог плотно не облегал и не поддерживал ее, и на голову давил тюк. Объективно все это было просто, как выеденное яйцо. Ну, а что дальше? Тащить раненого на носилках? Бамбук в горах не растет, пришлось ломать шесты из сучковатых ветвей, а кресло мастерить из лиан. Все это сильно увеличило вес носилок и уменьшило удобство переноски на голых плечах, да и прыгать по камням или продираться сквозь заросли с такой длинной ношей оказалось почти невозможным. Как ни старались носильщики координировать свои движения, все же раненый Жан несколько раз выпадал из лиановых качелей. С другой стороны, вес пяти тюков при перераспределении груза так увеличил нагрузку десяти носильщиков, что они не могли передвигаться как следует. Караван с большим напряжением сил продвинулся километров на десять и остановился. Сделали привал. Капрал убил трех обезьян, и так как негры не едят обезьяньего мяса, считая это грехом, то капралу пришлось пустить в дело пинки, и он силой принудил людей разобрать свои порции.

Когда стемнело и все улеглись спать, Мулай отозвал Гая в сторону. — Бвана! — начал Мулай, глядя на начальника детскими и свирепыми глазами. — Ты помнишь ребенок? Ты день держать двадцать пять человек за один ребенок. Зачем? Носильщик ходить за куст, ребенок душить, сидеть до вечера. Тебе говорить — дать мать. Ты знать это?

— Подозревал.

— Хорошо. Что теперь? Шестнадцать человек погибать за один?

— Нужно нести, Мулай. Нужно.

— Но гора и болото?

Гай не знал, что ответить. Понимал, что это невозможно, и не находил слов.

— Капрал, мы не можем бросить живого человека на съедение зверям! Мулай остро посмотрел на Гая.

— Тебе заметил, бвама, — люди тебя теперь не любить. Гай отвел взгляд.

— Ты врать, вот что. Врать! Черный врать, белый нет. Кто врать — верить не надо.

С искренним удивлением Гай повернулся к капралу, который стоял навытяжку, не улыбаясь и глядя ему прямо в глаза.

— Что же я врал, Мулай?

— Маленький человек нет. Ты говорить — совсем нет человек. Ты врать! Ему уходить, караван несчастье. Тебя виноват: маленький человек давать гулять, людям врать ему нет на свет. Тебя теперь не слушать. Тебе не слушать — мне не слушать.

Видел — меня р-р-р, как собаки, за мясо обезьян. Р-р-р сегодня меня, р-р-р завтра тебя. Они помолчали.

— И все-таки я не могу бросить живого человека леопардам, пойми же, пойми — не могу!

И снова Мулай остро посмотрел в глаза хозяину.

— Я все понимать. Все хорошо. Я делать.

— Что именно?

— Ты спать, бвана. Завтра — все хорошо. Много-много хорошо. Я — все. — И Мулай ткнул себя в грудь.

Всю ночь Гаю снился какой-то сумбур. Но под утро приснился леопард, и Гай сначала выстрелил и только потом увидел, что ловко пристрелил опасного хищника. Выстрел прозвучал совершенно реально. Во сне Гай почувствовал радость и успокоился. Потом снилось что-то далекое, милое, желанное.

Утром, едва открыв глаза, он вскочил: что с раненым? Все спали — в горах комары беспокоили меньше, и сон стал здоровым и глубоким. У костра сидел капрал.

— Мулай, а где же раненый? Его нет на месте!

— Ему место там! — Капрал указал на заросли. Гай отшатнулся.

— Меня ему мало-мало убивать.

Долго Гай смотрел в детские и свирепые глаза.

— Ты сказать — не надо давать звери живой. Я давать им совсем мертвый.

И опять караван пошел вперед, спускаясь и поднимаясь по откосам невысоких гор.

В следующую ночь случилось новое несчастье: днем пересекли тропинку, а ночью убежали пять человек, унеся с собой оба ружья, все патроны, всю соль, все спички и лучшие продукты. С вечера Гай и Мулай перезарядили обоймы своих пистолетов и взяли в карманы по коробке спичек. Это было все, что осталось.

Пришлось ускорить марш. В тот же день один носильщик отстал, обессилев. Остальные взяли его ношу, но к ночи он не вернулся, а потом все слушали вой гиены и лай шакалов где-то совсем близко. Поднялись молча и молча шли весь день.

Вечером случилось ужасное: бунт.

Это произошло в густом кустарнике. Мулай стрелял весь день, но из пистолета попасть в дичь трудно. Он истратил обойму, никого не подстрелил, и вечером была роздана жирная мука с солью — по щепотке на каждого. Началась ссора… Как раз в это время какой-то зверь зашуршал в кустах. Гай ринулся туда и увидел олениху с теленком. Животные запутались в зарослях, причем мать явно поджидала детеныша. Гай промазал по матери, но удачно свалил теленка. Остался один патрон. Бросился в лагерь, чтобы вызвать людей прежде, чем шакалы в клочья разорвут добычу, но впопыхах потерял свой след. Крикнул — нет ответа. Крича на бегу, он сделал круг и нашел след. Подбежал и увидел в зеленых сумерках картину, от которой у него кровь застыла в жилах.

Носильщики тащили в стороны тюки с провиантом; капрал держал их обеими руками, сильно упираясь ногами в лежащий ствол дерева. Тогда стоявший в стороне Тумба поднял камень и с размаху ударил Мулая по темени. Гай увидел глубокую вмятину. Секунду тот покачался на ногах, обливаясь кровью. Тумба замахнулся снова. Гай выскочил на поляну и дико закричал. Тумба бросил камень и отошел в сторону.

Когда в отчаянии он припал к телу Мулая, то увидел, что на груди, прямо под медалью, подвешена на тонкой лиане граммофонная пружина и зубчатое колесо.

Ужасное время…

Есть было нечего, и не было огня. Тюки бросили. В густом лесу люди шли кучкой, на полянах разбегались в стороны в поисках съедобных плодов, листьев и корней. Тут-то и выяснилось, что давно оторванные от природы люди, для которых перенесение тяжестей стало профессией, забыли лес и уже не умели отличить полезное от вредного: рвали и жевали все подряд. Последствия сказались через день: поносы и отравления. Заболевшие плелись день до привала, ночью стонали и вертелись на ложе из листьев, а к утру делались тихими и вялыми. Гай наклонялся и в зеленом сумраке видел все тоже: страшно осунувшееся лицо, торчащий нос. У негров носы приплюснутые, широкие, но теперь носы как будто вытянулись и сразу лица стали непохожими, чужими. С злобным и бессильным ворчанием голодные люди поднимались и ковыляли вперед. Умирающих бросали. Гай не мог заставить живых ждать смерти заболевшего, хотя они и думали, что его пистолет заряжен. Негры надеялись, что скоро набредут на деревню. Гай тоже надеялся, но это были особо безлюдные и безотрадные места: мелколесье и бесконечные пото-пото, крокодилы и птица. Правда, встреча с леопардом здесь казалась маловероятной, но зато уж совсем невероятной представлялась встреча с людьми. Но погибающие всегда исступленно верят, надеются вопреки трезвому рассудку, и эти живые скелеты с вспухшими животами тоже верили и упорно, с удивительным напряжением всех сил стремились вперед и вперед. Гай шел во главе этой жалкой кучки и указывал направление; замыкающим был долговязый Ламбо, который по мере сил старался держать людей вместе. Теперь он стал помощником вместо Мулая.

Гай назначил Ламбо замыкающим потому, что кроме него лишь этот носильщик сохранил силы. Почему? Каким образом? Это было удивительно, но у Гая не было сил удивляться и желания думать об этом. Ламбо даже не похудел. Легко и свободно он шел, время от времени протягивая руку и обрывая на ходу листья. Он ел как все, но живот у него не был вздут, и он ни на что не жаловался. Каждый день он совал Гаю пучки съедобных листьев или два-три плода. Гай рискнул съесть, и ничего не случилось.

До боли ясно запомнилась последняя смерть.

Очевидно, на этот раз сдало сердце. Они шли втроем. Вдруг две черные руки сзади обхватили шею Гая. Кто-то повис у него на спине. Оба качнулись и упали в грязь. Еле-еле поднявшись, Гай вытянул дрожащие руки, приготовившись обороняться: ему показалось, что носильщик напал на него. Ламбо спокойно жевал большой красный медовый цветок и равнодушно смотрел на носильщика, который лежал у его ног в неглубокой воде, лежал на спине и захлебывался: у него не было сил слегка поднять голову. Вода затекала в судорожно раскрытый рот. Гай приподнял его голову. Носильщик несколько раз жадно вдохнул горячий зловонный воздух, потом судороги прошли по страшно исхудавшему телу, умирающий вытянулся, и голова его вдруг повисла в руках у Гая. Минуту тот глядел на лицо, покрытое грязью и предсмертным потом, потом медленно опустил голову в воду.