Конец авантюристки - Рокотов Сергей - Страница 41

Она прижалась к крепкому плечу мужа, словно желая найти у него защиту от этих черных мыслей. Когда он был рядом, ей становилось легче. Но он не мог всегда быть рядом, Господи, ему ведь скоро шестьдесят четыре! А вдруг он умрет? Что будет с ней? Как она будет тогда одинока в этом жутком огромном мире, уважающем только силу, только деньги, только власть?

… Несколько дней Генрих и впрямь ни на шаг не отходил от нее. Они были вместе постоянно. Они вместе завтракали, обедали, ужинали, спали, гуляли. Генрих перепоручил все дела герру Миллеру и занимался только ей. И через несколько дней он почувствовал, что вселил-таки в неё чувство бодрости и уверенности в себе. И решил, что теперь она свободна от черных мыслей.

— Я хочу покататься сегодня на машине, Генрих, можно? — спросила Барбара за завтраком. — Честное слово, со мной все в порядке, я очень хорошо себя чувствую. Мне кажется, что ты можешь вернуться к своим делам, ты и так уделяешь мне так много внимания.

— Я уделяю тебе очень мало внимания, моя дорогая, — возразил Генрих. — Мои дела — это, прежде всего, ты. Я и так много сделал в этой жизни. Я ведь начинал с нуля, тебе трудно сейчас поверить в это. Я тоже мало рассказывал тебе о своей жизни. Там было всякое. Но после войны наша семья оказалась совершенно разорена, и мой бедный отец переменил множество профессий. А я начинал разносчиком газет в четырнадцать лет… Теперь у нас много денег, несколько домов, машины, счета в банках… И у нас нет детей, Барбара. Я смело могу выйти на заслуженный отдых и посвятить свою жизнь самому дорогому, что есть в ней у меня — это тебе. Но… сегодня и впрямь есть дела, которые наш добрый герр Миллер, к сожалению, не может решить без меня. Я поеду на службу. А ты, если хочешь, покатайся на машине по городу, это развлечет тебя. Только не езди далеко и не развивай большой скорости, все же ты ещё до конца не оправилась от того стресса.

— Хорошо, Генрих, — кротко ответила Барбара.

… Белый БМВ мчался по автобану. В салоне играла негромкая музыка. На душе у Барбары было легко и радостно. Она понимала, что сбросила с плеч тяжелый груз, рассказав обо всем случившемся с ней мужу. Она верила, что он поможет ей встретиться с дочерью, она видела рядом с собой надежного крепкого мужчину. Был замечательный солнечный сентябрьский день. И стрелка спидометра приближалась к ста двадцати километрам, Барбара забыла про предупреждения мужа. Увлекшись своими мыслями, вспоминая дочь в не столь уж далекой Москве, она не заметила неожиданно вынырнувший перед ней маленький «Фольксваген-Гольф». Она резко повернула вправо, и белый БМВ грудой металла полетел в кювет. Летел, переворачиваясь, потом ещё и еще… И, наконец, замер, застыл на начинающей желтеть сентябрьской траве…

8.

— Какой-то ты неисправимый человек, Палый, — качал головой Иляс, буравя глазами сидящего перед ним киллера. — Тебе палец в рот не клади. Ну зачем ты пытался улизнуть от меня, когда я тебе ясно дал понять, что сделать это совершенно невозможно. Считаешь, что попытка не пытка? Но подобная попытка может как раз таки пыткой и обернуться. И не моральной, а чисто физической. Куда пытался бежать? Говори!

— Да никуда, просто помутнение нашло, — еле ворочал языком Палый, предчувствуя расправу. Смыться он попытался после того, как доложил Верещагину о выполненном задании, получил с него деньги за солдата и аванс за следователя Николаева. Он поехал к себе домой, забрал все свои деньги и попытался прямиком рвануть в аэропорт. Его подстраховывали люди Верещагина на неприметном «Москвиче» с забрызганными грязью номерами. Но людям Иляса удалось нейтрализовать страховку. Они прижали своим джипом к бордюру «Москвич» и потребовали сидящих в машине предъявить документы. Завязалась перепалка, в результате которой все остались друг другом довольны и поехали в разные стороны. Но едущий на такси в аэропорт Палый был уже в другом джипе, везущем его в резиденцию советника губернатора по оргвопросам.

— Какое такое помутнение? Денег стало жалко, вот и весь ответ, правда, Палый? — засмеялся Иляс. — Ты очень любишь деньги, и в этом твоя беда. Такая страсть к деньгам до добра не доведет. Давай-ка их сюда. Тебе они больше ни к чему.

— Как это ни к чему? — перепугался этим словам Палый.

— Не цепляйся за слова. Я вижу, ты любишь ещё кое-что, кроме портретов американских президентов, Палый. Ты любишь свою единственную неповторимую жизнь, вот что ты любишь даже больше денег. Удивительное дело — свою жизнь ты так любишь, а единственным заработком для тебя является лишение их единственных жизней других людей, созданных по образу и подобию божьему. Впрочем, ладно, хватит болтать о твоей паскудной душе и твоей негасимой любви к своей жизни и к хрустящим купюрам. Давай деньги и проваливай отсюда к чертовой матери. Мне противно смотреть на тебя.

Палый стал вытаскивать из карманов мятого пиджака конверты с деньгами. Иляс принял конверты, извлек оттуда деньги и аккуратно пересчитал их.

— Так… Здесь пятнадцать, здесь пять, здесь десять, вот ещё пять, и ещё десять… Итого, сорок пять тысяч долларов. Ты должен сейчас лететь в Москву. Это должны видеть люди твоего покровителя. Билет у тебя есть. Надо тебе кое-что дать на дорогу. Я полагаю, что трехсот долларов тебе хватит за глаза. На эти деньги ты купишь куда-нибудь билет из Москвы и растворишься в бескрайних российских просторах. Везде найдется спрос на твое ремесло. Если тебе дать больше, то ты продернешь за кордон, а это будет плачевно для репутации нашей бедной родины. Там и так всякого сброда немало собралось, весь мир наводнили, словно зараза какая-то. И я не собираюсь плодить этот вирус сибирской язвы. Так что поболтайся в России-матушке, убей ещё кого-нибудь и дождись, пока получишь свое пожизненное и отправишься доживать свой век на остров Огненный. А этих денег я себе не возьму, они будут компенсацией семье капитана Клементьева, убитого по приказу твоего шефа. Пусть купят себе дом, пусть парни получат образование и заживут достойной жизнью. Не всем же жить так, как живешь ты, грязная собака. Все, Палый, больше времени тратить я на тебя не стану. Эй! — хлопнул он в ладоши, и в комнату ворвались два телохранителя. — Выведите его за ворота и дайте ему сильного пинка. Но такого пинка, чтобы он смог добраться до аэропорта, а не такого, чтобы он окочурился под моими воротами. После него пришлось бы дезинфицировать всю округу. Пшел, Палый!

Иляс схватил киллера за шиворот пиджака и потащил к двери. Сунул ему в карман три стодолларовые бумажки и препоручил телохранителям. А потом пошел в шикарную, благоухающую розовым ароматом ванную и долго мыл руки.

Потом попил чаю с сухофруктами, пошел в тренажерный зал и долго там разминался. Несмотря на пятидесятилетний возраст, Иляс был крепок и жилист. Растяжка у него была такая же, как и в молодости, он спокойно садился на шпагат, а ударом кулака он вдребезги разбивал кирпич. Кроме занятий в тренажерном зале, он регулярно бегал вокруг своего дома в лесу, плавал в бассейне, а иногда даже играл с телохранителями в футбол, показывая им чудеса техники. Команда, в которой играл он, обычно выигрывала у своего соперника с разгромным счетом.

— Вы прямо какой-то Рональдо, Иляс Джумаевич, — качал головой один из телохранителей.

— Моим кумиром был Гарринча, — возражал Иляс. — Великий был футболист, жалко кончил жизнь в нищете. Видимо, и мне грозит такая же участь.

… Потренировавшись в зале, Иляс пошел проведать своих гостей. Костя к тому времени только продирал глаза, хоть шел уже двенадцатый час дня.

— Вот чему можно позавидовать, так это твоему богатырскому сну, — похвалил Иляс, приветствуя гостя.

— Так легли же черт знает, когда, — словно оправдывался Костя.

— Я уже давно на ногах. Уже успел принять и проводить нашего друга Палого. Теперь он чист, как стекло, его трудовые накопления мной изъяты и, надеюсь, он держит путь в аэропорт, где у него скоро намечается рейс на Москву.