Вор-невидимка - Ройзман Матвей Давидович - Страница 2

— Странно… Вы с ним выясняли все обстоятельства этого дела?

— Нет. Я только приняла письмо. Мастер взял с меня честное слово, что я не передам его бумагу в Уголовный розыск, поблагодарил и ушел.

— Почему же он не хочет, чтобы вы переслали письмо в Уголовный розыск?

— Савватеев говорил, что скоро конкурс смычковых инструментов. И мастер, и его сын Михаил Золотницкий — каждый готовит по скрипке. Вот старик и подозревает, что его наследник заинтересовался несгораемым шкафом. А заявлять в милицию на сына по очень смутному предположению…

— Да-а… — обескураженно протянул я. — Но все же Уголовный розыск мог бы во всем этом деликатно разобраться.

— Допустим! А что дальше? Вдруг Золотницкиймладший действительно пытался вскрыть шкаф? И попытается это сделать снова, а оперативные работники возьмут его с поличным? Дело пойдет в народный суд, его осудят… Ведь это может убить старика.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я.

— Савватеев мне объяснил, что мастер несколько лет назад сделал скрипку, которую назвал в честь своей покойной жены «Анна». За нее он получил на конкурсе смычковых инструментов вторую премию. Теперь к новому конкурсу он заканчивает скрипку «Жаворонок» и, вероятно, добьется первой премии.

— О «Жаворонке» мне известно! — начал я. — Только…

— Но главное, — перебила меня Вера Ивановна, —

старик уже много лет трудится над необыкновенной скрипкой, которая, как говорит коллекционер, а он в этом отлично разбирается, затмит все скрипки, сделанные до нее, в том числе даже самого Страдивари! О «Родине» Савватеев опубликовал в журнале «Советская музыка» небольшую статью с фотографиями. И вы можете ее прочесть!

— Прочту, но о такой скрипке слышу впервые. Вообще-то старик скрытный… А что же, по-вашему, надо предпринять?

— Прежде всего расшевелить дирекцию театра, улучшить условия работы в мастерской, расширить ее. Этому может помочь ваш очерк о мастере. В нем обязательно надо упрекнуть руководство театра в невнимании к нуждам мастерской. Потом — узнать, действительно ли была попытка вскрыть несгораемый шкаф. И, наконец, выяснить, какое отношение к этому имеет скрипач Михаил Золотницкий.

Я колебался.

Имею ли я право вести расследование? Кто меня на это уполномочил? Могу ли я подменять собою работников Уголовного розыска?

— Я понимаю ваши сомнения, — говорила тем временем Вера Ивановна. — Но это случай особый, щекотливый. Мастер настойчиво просит не вмешивать в его дело милицию. Мы должны его пощадить. Но посоветоваться с Уголовным розыском и получить его благословение, вероятно, следует. Ведь вы там, наверное, многих знаете? Кстати, недавно Михаил Золотницкий прислал в редакцию статью. Прочтите ее. Вам будет легче разговаривать с ним и с его отцом.

Вера Ивановна пожала мне руку и ушла.

Так я получил первое редакционное задание.

Высокая, худая, с подстриженными черными волосами, секретарь отдела писем Алла, не выпуская папироски изо рта, быстро напечатала удостоверение о том, что редакция поручает мне написать очерк о скрипичном мастере Андрее Яковлевиче Золотницком.

Накануне я заходил к старшему оперативному уполномоченному Уголовного розыска этого района, где жили Золотницкие, Ивлеву, которому должен был сказать, что собираюсь делать по заявлению скрипичного мастера. Но уполномоченный лежал в клинике. Поэтому я поехал к комиссару милиции А. К. Кудеярову на Петровку, 38, моему старому знакомому, показал ему письмо Золотницкого и попросил совета.

Договорились, что я пойду к мастеру по заданию газеты; если обнаружу что-либо подозрительное, немедленно сообщу ему.

… Я вынул из портфеля рукопись Михаила Золотницкого и внимательно прочитал ее. Музыкант пытался раскрыть секрет, которым, по общему мнению, в шестнадцатом-семнадцатом веках владели кремонцы — великие итальянские мастера смычковых инструментов. Между прочим, автор сожалел, что сыновья Антонио Страдивари не унаследовали таланта отца, не переняли секретов его мастерства: Паоло был торговцем, Джузеппе — монахом, Франческо и Омобоно, хотя и работали в мастерской, были бездарными ремесленниками. Правда, Страдиьари не раз замечал, что Франческо роется в его записях, но, видимо понимая его бесталанность, не счел нужным посвятить сына в тайны своего искусства.

Об этом писал человек, отец которого так же, как и старинные мастера, держал свои профессиональные тайны под семью замками…

Получив пропуск в служебной проходной театра, я прошел двором к четырехэтажному флигелю. Войдя в здание, я зашагал по длинному коридору мимо прислоненных к стенам декораций и бутафорских предметов, пахнущих свежими красками. Всюду сновали озабоченные люди в синих халатах и комбинезонах — театральные рабочие и киноработники: еще вчера в театре начались съемки фильма-спектакля «Евгений Онегин». Лифт поднял меня на третий этаж. Пройдя метров пять, я осторожно открыл дверь в скрипичную мастерскую.

Мастер Золотницкий был на месте. Он поднял на лоб большие очки, всмотрелся, поднялся навстречу.

— Я к вам, Андрей Яковлевич, по поводу вашего письма в редакцию, — и показал старику выданное редакцией удостоверение.

Мастер надел очки в золотой оправе и долго читал мою бумажку.

— Да, лечу больные скрипки, — проговорил старик тихо. — Вдохнешь жизнь в такую вот «дочку», — продолжал он, беря в руки потрескавшуюся, с отставшей декой скрипку, — и сердце радуется! Словно я — доктор, спасаю от смерти ребенка!

Андрей Яковлевич пошел в подсобную комнату, закрыл за собой дверь. Я оглядел мастерскую. Два окна с порыжевшими шторами, в простенке высокий столик, на нем электрическая плитка с маленькой кастрюлькой, на которой, как я узнал потом, варят осетровый клей. Справа и слева два стеллажа с раздвигающимися стеклянными дверцами, за ними восстановленные скрипки и альты. На стенах, на осо, бых крючках, виолончели, а под ними на боку могучий богатырь — контрабас.

Над дверью стенные часы. На полочке камертон с резонансным ящиком и молоточек, а от него тянется к столу мастера провод. Вдоль окон — рабочие столы и на них в деревянных ящичках наборы рубаночков, циклей, стамесок, напильников, пузырьки с красками и лаками. На одном столе металлическая струбцина для зажима различных частей смычкового инструмента, на другом — в деревянных «барашках», словно больная на операционном столе, виолончель с открытым нутром…

Золотницкий принес белую верхнюю деку скрипки и вставил ее в струбцину. Дернув за проволоку и этим приводя в действие камертон, старик, водя смычком по краю деки и извлекая звук, настраивал ее на «ля».

Свет висящей под потолком лампочки освещал мастера: его спокойное лицо, поредевшие волосы, залегшие на лбу морщины, черные с сединой брови, худую, жилистую шею. Он казался старше своих шестидесяти лет. Почему-то мне вспомнились полотна старых мастеров, Рембрандт…

— Ведь у вас есть ученики? — спросил я.

— Да, шестнадцать человек!

— Где же они?

— Сегодня пошли в кино повторного фильма. Там идет «Петербургская ночь». Хотят посмотреть скрипача в этой картине.

Входя в роль, я оглядел мастерскую и сказал, что для стольких людей комната маловата.

— Вот сами убедились! Повернуться негде! — воскликнул мастер. — Заказчики приходят, любители скрипок заглядывают. Знаете архитектора Савватеева? Частый посетитель. А то еще кинорежиссер Разумов… А когда соберутся все ученики да заказчики — какая уж тут работа?.. Базар! А в нашем деле тишина нужна, проникновение…

О попытке взломать несгораемый шкаф он почему-то молчал.

Я начал говорить о знаменитом Витачике — основоположнике советской школы скрипичных мастеров, о том, что он создавал скрипку, пользуясь научными методами.

— Умница! — поддержал меня мастер. — Въедливый! И бо-ольших способностей!

— А Подгорный? Мне приходилось видеть альты его собственного стиля… У Подгорного осталось много рукописей. Он раскрывает в них все свои производственные секреты…