За столетие до Ермака - Каргалов Вадим Викторович - Страница 22

– Ты когда дорогу у тюменцев выспрашивал, зимой иль летом? Зимой это было, верно тебя понял?

Тогда тюменцы правду тебе сказали, не обманули. Зимой по Ивделю, когда станет река, большими обозами ходить можно. Зимний это путь, зимний!

Отвернувшись от Андрюшки, будто интерес к нему потеряв, пояснил воеводам:

– До вершины Камня, до волока, здесь дойдем, а дальше пути не будет: течет Ивдель по камням. И пешего пути тоже нет, потому что нет тропы у Ивделя и берегов нет – круча да вода пополам с порогами. До самой земли пути не будет, зачем здесь на Камень лезть? Чтобы на перевале до зимы сидеть?

Отговорил вогулич свое и в сторонку отошел, к мачте прислонился. На Андрюшку не посмотрел даже: знал, нечего тому возразить. Уронил себя шильник перед воеводами, лицо потерял.

Князь Курбский от перильцев оторвался, прошел мимо шильника, не глянув, обратился к Салтыку:

– Как поступать будем?

– По Вилсую дальше пойдем.

– Быть по сему. Но голова Емелькина у меня в залоге.

Вогулич бровью не повел, поклонился только.

Вонзились весла в воду, рванулся насад, и снова поползли мимо береговые обрывы…

А потом началось такое, в сравнении с чем все вишерские страдания показались забавой. Тяжелые насады и ушкуи тянули бечевой, подталкивали плечами, скользили на мокрых камнях, срывались в кипящую воду, снова упрямо вцеплялись в борта судов. Не вода уже была в Вилсуе – камни пополам с пеной. Но все равно ползли к Камню, одолевая за верстой версту, оставляя на известковых утесах кровавые отпечатки содранных ладоней…

Совсем близко был уже Растесный камень, перевал.

Снимали с судов тюфяки, пищали, ядра и дробосечное железо, тюки с товарами и бочки, весла, рули, снасти. Оголялись суда: только борта да палубы. Но все равно тяжесть неподъемная. По бревнам катили ушкуи, впрягаясь в бечеву сотней-двумя людей. Тюфяки ставили на полозья, тоже волокли бечевой. Коробья, тюки, бочки на плечах несли.

День за днем в стонах и надсадном хрипе всползал караван на Камень.

Простоволосые, в пропотелых рубахах, ратники были похожи на мужиков-страдников. Да это и была страда: до кровавого пота, до изнеможения.

Только дети боярские с ручницами на изготовку красовались в панцирях по сторонам. Им в случае чего одним на себя удар принимать, пока не оборужатся остальные ратники.

А сотник Федор Брех и пищальник Левка Обрядин с московскими детьми боярскими и бывалыми воинами-сысоличами вперед ушли. Предупредил больших воевод вогулич Емелька, что на самом гребне князь Асыка крепостицу поставил, сидят там его ратные люди, перевал через Камень стерегут.

Вогулич и тут не обманул. Крепостица была. Жалкая крепостица, вроде простого сысольского погоста: невысокий земляной вал, частокол из сосновых бревен, башенка на углу, ворота дощаные, без железного обитья.

Над частоколом торчали черные головы вогуличей. Волосы у вогуличей разделены прямым пробором, возле ушей пучками торчат, как рога, пучки красным шнурком обвиты. Рубахи из домотканого крапивного холста, в вырезах рубах голые груди. Только одного в кольчуге заметил Федор Брех: на башенке тот стоял, распоряжался – воевода, наверно, вогульский. У остальных ни доспехов, ни сабель, одни рогатины да луки. Но луки большие, дальнобойные. Сотня шагов остается до крепостицы, а стрелы уже посвистывают, по доспехам чиркают.

Брать крепостицу приступом Федор Брех не захотел – берег людей. Велел выкатить вперед дальнобойную пищаль, зарядить железным ядром. Пищальник Левка Обрядин нацелил метко: от первого выстрела покачнулась и скособочилась башенка на углу крепостицы (вогуличи с нее так и посыпались!), от второго развалились ворота. Истошно завопили вогульские лучники за частоколом. Левка послал еще одно ядро в воротный проем – для острастки. Снова взвыли вогуличи, но уже тише, немногоголосо, будто издали.

Федор Брех махнул саблей.

Густо, зло побежали к воротам сысольцы. Саданули внутрь крепостицы из ручниц и скрылись в синем пороховом дыму.

Федор трусил следом. Московские дети боярские за ним, сабли поблескивают, доспехи звенят, рты разверзнуты воинским криком – сомнут вогуличей, раскрошат!

Но боя не случилось. Когда ворвались, пустой оказалась крепостица. Сбежали вогуличи через заднюю калиточку в лес, луки свои побросали.

Федор поднял вогульский лук. Затейливый лук, из двух полосок дерева склеенный: наружи – береза, а внутри – упругая кедровая крень. Тонкими полосками вываренной бересты лук обернут. И тетива из крученой конопли тоже берестяными полосками обернута, тоненькими-тоненькими. Стрелы к луку длиннее локтя, железный наконечник копьецом, насажен крепко – вклеен в еловое древко смолой, да еще и ниткой обмотан. Грозное оружие, есть над чем задуматься…

Подошел Левка Обрядин, тоже повертел в руках вогульский лук, сказал созвучное мыслям Федора:

– Доброе оружие. А вот чтобы вреда большого нашим от луков не было, подумать надобно. То ли издали их бить, из пищалей, то ли вплотную сходиться побыстрее, для рукопашного боя, панцирем против голой груди…

Федор Брех кивнул. Верно Левка думает, надо воеводам подсказать. Пошел по крепостице, оглядывая строения.

Небольшая крепостица, саженей тридцать в поперечнике. Внутри несколько срубных домов без потолка, с пологими двускатными крышами, покрытыми полосами сшитой бересты, с небольшими, высоко прорубленными дверями, в оконцах – рыбий пузырь. Заглянул в один из домов, что показался наряднее других. В углу очаг из жердей, обмазанных глиной, – чувал, топится по-черному. Из чувала дымом тянет: мошкару вогуличи выкуривали из дома. По стенам – лавки из земли, обшитые по бокам лесинами. На нарах циновки, плетенные из тростника, шкуры звериные. Связки вяленой рыбы на колышках висят, пучки травы. На полках ковши деревянные и чашки, все черные, в саже, в золе, туески из бересты. Чугунный котел над очагом с болтушкой из сушеной рыбы, приправленной сухой ягодой – черемухой. Ступка деревянная стоит, а в ней сухие головы рыбьи. Видно, приготовились вогуличи сушь толочь, да спугнула их рать. Бедно живут, убого…

В амбары – квадратные срубы на высоких столбах с плоскими крышами, присыпанными землей, – Федор даже не заглядывал. Что там найдешь, если в домах голым-голо? Да и влезать в амбар неудобно – по скользкому наклонному бревну с зарубками.

Сысоличи уже стучали топорами у разбитых ворот, подправляли башенку. Пищальники ставили по частоколу свой наряд. Большую дальнобойную пищаль Левка Обрядин поставил на башенке, под которой была единственная дорога через перевал. Попробуй сунься!

Держать крепостицу надо, Федор это понимал. Не минуют ее вогуличи князя Асыки, если к волоку направятся. Поэтому не стал больше разгуливать без дела, подозвал десятников, распорядился. И о караульных распорядился, и о скоровестнике к большим воеводам: поди, слышали там пищальную пальбу, тревожатся!

Распорядившись, присел в холодке под стеной, велел воды принести. Покойно было на душе у Федора Бреха, благостно. И дело свое сделал как нельзя лучше, и ратники все целы. Довольны будут большие воеводы, князь Федор Семенович Курбский и Иван Иванович Салтык.

Большие воеводы остались довольны. Пришли они в крепостицу перед вечером, когда все хлопоты были окончены. Федор Брех, как гостеприимный хозяин, встретил у ворот. Желтели ворота свежим тесом, караульные ратники возле них стояли, разноцветные прапорцы над частоколом трепыхались, пищали смотрели на дорогу своими круглыми очами – наша теперь крепость, судовой рати защита!

Князь Курбский похлопал Федора Бреха по окольчуженному плечу – расположение свое показал. Произнес многозначительно:

– Ну, воевода, показывай свой град!

Федор Брех расплылся радостной улыбкой. Воевода! Был простым сотником, а отныне – воевода, князь своих слов на ветер не бросает! Повел Курбского и Салтыка по мосткам, пристроенным с внутренней стороны частокола, ревниво зыркал глазами: все ли в порядке?

Не подвели своего новоявленного воеводу московские дети боярские и сысольцы. Стояли у пищалей браво, фитили в берестяных ладанках тонкими синеватыми дымками курились, ручницы и луки на изготовку.