Из России за смертью - Рогожин Михаил - Страница 28

— Не думаю. Скорее, окажутся неспособны, на них давит комплекс вины. Кому охота второй раз в дураках оставаться.

— Логично, генерал. Кто же остается?

— Ну, в округах еще. Хотя могут и не поделить власть. По себе знаю. Когда командовал округом, на соседей смотрел как на конкурентов. То финансы загребут, то технику. А дислокация? — Саблин махнул рукой. — Нет, не потянут. Перессорятся.

— Кто в таком случае остается? — строго повторил Комиссаров.

Саблин нервно закурил, машинально допил коньяк, оставшийся в пузатой хрустальной рюмке, помолчал, побарабанил пальцами по столу, ударил ладонями по коленям и пружинисто встал.

— Да, задал ты мне, полковник, задачку... А где гарантии?

— Будут гарантии.

— В ЦК об этом неизвестно?

— По-моему, они достаточно провалили акций. И эту ставить под угрозу?

— А как же без них? — Саблин понял, что находится на краю горной трещины, которая, медленно раздвигаясь, грозит превратиться в ущелье. — Выходит, мы здесь, а они там? Подождите, я же коммунист...

— И я коммунист, — спокойно ответил Комиссаров. — У нас все коммунисты.

— Так как же без ЦК?

— Мы их переизберем, когда придет время.

— Мы — их? — переходя на шепот, переспросил генерал.

— Вы согласны ждать, чтобы они нас? В таком случае лично вы, генерал, практически дождались.

— Значит, моя участь решена? Но мне без партии никак невозможно...

— тяжело вздохнул Саблин.

— Вам что, Советов по нутру?

— Нет. Прохвост. Аппаратчик. Интриган.

— Кто же должен решать судьбы таких, как он?

— Очередной съезд, — убежденно отрезал генерал.

— Боюсь, до нового съезда ни они, ни мы не доживем.

— Есть такие сведения?

— Генерал... — Комиссаров развел руками.

— Ах, ну да. Понятно.

— Предлагаю связаться с Луандой.

Саблин по-бычьи наклонил голову и упрямо отказался. Комиссаров понял бессмысленность дальнейшей обработки и предложил доставить генерала в семью, а напоследок как бы невзначай уточнил: «Надеюсь, в ЦК вы больше не пойдете? По крайней мере в этот свой приезд?»

— Куда я могу сообщить о своем решении? — Саблин не собирался сдаваться даже после услышанного. Внутри клокотала буря не изведанных еще чувств и страхов, но ее волны пока не поглотили разум.

— Мы будем держать с вами связь.

Генерал поспешно уселся в машину, и ворота за ним закрылись.

Комиссаров вернулся в комнату, набрал номер телефона и доложил о сомнениях Саблина. В ответ получил приказ связаться с генералом завтра и принудить его дать приказ о начале операции. Положив трубку, Комиссаров по-хозяйски уселся за стол, налил себе фужер коньяку и, зло улыбнувшись в пустоту, залпом выпил.

НАЙДЕНОВ

Рубцов проснулся от жара. Открыл глаза и в темноте не мог сообразить, где находится. И только когда провел рукой по Нинкиной ноге, закинутой на него, понял, что дома. Жена забормотала во сне, и подполковник испуганно затих. Следовало определить, что с ним произошло. Во-первых, раз Нинка стонет, значит — жива. А вот бил ее или нет, Рубцов вспомнить не мог.

Наверное, бил, раз стонет. Во всяком случае, для этого пришел. А почему тогда она спит? Он закрыл глаза и ощутил истому во всем теле. Нинка рядом ворочалась и коротко вздыхала. Так было всегда после бурной любви. Она утверждала, что во сне переживает каждый момент их слияния, каждую отдельную боль и каждый беспощадный толчок. И пребывает в постоянном предчувствии томительного подступления того самого.

Она, Нинка, умудрялась заставлять его быть в постели на грани человеческих возможностей. Чего же ей еще не хватает? Неужели и другие мужики способны на такое? Да ни в жисть. Уж за это Рубцов ручается. Не было еще такой бабы, чтобы при прощании не шептала с придыханием о его силе и стойкости. А может, они всем так мозги полощут? Ерунда... Рубцов поэтому особо и не ревновал Нинку по-настоящему, до остервенения, зная: что бы с ней кто другой ни выделывал, все равно не дотянет до его мощи и умения. Это рождало в нем некоторую снисходительность к подгуливавшей жене.

А вообще-то, убить ее следует. Взять за теплое в испарине горло и без особого труда резко надавить всего двумя пальцами. Она вся затрепещет, широко раскроет рот, потянется к нему, взметнется, а он ласково и бережно положит обратно на подушку ее безжизненную голову. И исчезнет его позор. И больше ему никто не изменит. А вокруг начнут подвывать — хорошая была баба, за мужем пьяницей света белого не видела, отмаялась, страдалица. И решат, что задушил ее от бессилия. Жалеть начнут. Сначала ее, а после и его. Разве он переживет жалость по отношению к себе?

Рубцов искоса посмотрел на жену. В темноте различил лишь слегка белеющий профиль. Полуоткрытый рот вновь напомнил о мулате. С чего бы это сам Панов разбираться примчался? Пять суток навесил. За кого? Ах, Нинка, ну, стерва... в политику влезла, не иначе. До чего же легкомысленный народ эти женщины. Вот он лежит и прикидывает: убивать ее или простить, а она натрахалась и посапывает в свое удовольствие. Дурак ты набитый, Рубцов. Чего ее одну убивать? Если на то пошло, все их блядское племя в расход пустить следует.

Да... но жить-то тогда с кем? То-то и оно. Не педерасты же. А потом, какая-никакая, а родная. Положим, убьют его завтра, ну не совсем завтра, а в обозримом будущем, ведь одна она на могилке поплачет. Больше надеяться не на кого. И придет время, внукам расскажет, какой орел был дед. Нинка, не в пример другим офицерским женам, его ценит. А мулат? Ну что мулат? Сегодня ишь как отдалась, с подвываниями. Пожалуй, никакого мулата и не было. А что он ее целовал, так эти ангольцы только и умеют, что облизывать друг друга. Жена подтянула лежавшую на нем ногу к животу и освободила Рубцова. Пора уходить.

Хорошо, что заглянул домой. Вроде попрощался. Неожиданно для себя, перелезая через Нинку, подполковник наклонился над ней и поцеловал в полуоткрытые влажные губы.

Назад ехал медленно, с некоторой опаской. Боялся снова повстречать слепую рыжую собаку. Но она больше не появилась. Приближаясь к маяку, Рубцов подумал, что надо бы бросить машину в одном из близлежащих переулков, но усталость обручем сковала поясницу, и необходимость ковылять пешком показалась пыткой. Понимая, что делает глупость, Рубцов тем не менее ехал к тому месту, где от забора была оторвана колючая проволока. Там его уже ждали.

Высокий, худой и лысый анголец с длинным советским фонариком в руке и лейтенант — дежурный по части. Анголец с радостным воплем бросился к машине, точно увидел свою близкую родственницу, хранительницу очага. Рубцов, не обращая внимания на его нечленораздельные восторги, угрозы и проклятия, подошел к лейтенанту.

— Струхнул? Думал, в бега пустился?

— Всякое бывает, — лейтенант был зол на весь мир. Он привык ночью спать, тем более в наряде. Святое дело-сон.

Рубцов подошел к забору, но лейтенант удержал: «Через КПП проще».

К ним подскочил анголец и, размахивая руками, отчего луч фонарика метался по темным кустам, заговорил сразу на всех непонятных языках. Рубцов сообразил, что он требует ключи от машины.

— Отродясь никаких ключей не имел, — попытался втолковать подполковник. Но хозяин машины не унимался. Тогда Рубцов нехотя, однако с внутренней надеждой, предложил обмен. Анголец приносит бутылку джина и взамен получает ключи от своей развалюхи.

Через несколько минут джин колыхался в оттопыренном кармане его брюк, а анголец с удивлением открывал дверь и включал зажигание своего старенького «форда» странной тонкой пластинкой.

— Ну, давай, лейтенант, за знакомство, — предложил Рубцов.

Дежурный наотрез отказался и попросил подполковника вернуться в санчасть.

Рубцов растолкал пребывающего в глубоком сне майора. Найденов тер глаза и расчесывал укусы комаров. Он не мог или, вернее, не желал понять, зачем его разбудили. Для непьющего человека пить теплый джин в пять часов утра спросонья, да еще без закуски, — тяжелое испытание.