Вратари — не такие как все - Глэнвилл Брайан - Страница 31

Вместе с нами в автобусе на вокзал ехали трое или четверо лондонских репортеров. Один из них был Артур Брайт в своей черной шляпе, другой — забавного вида парень, который писал в одну из воскресных газет, Дадли Уэлш. Он, судя по всему, нравился всем ребятам. По-моему, он был похож на старого актера: и манерой разговора, и внешним видом, каким-то старомодным пальто, которое всегда носил. И еще, я полагаю, он был не дурак вышить. Войдя в автобус, он сел рядом со мной, а Артур Брайт, как я заметил, устроился возле Томми Дугалла, который сидел сгорбившись и ни на кого не глядя. Я слышал, как Артур Брайт сказал: «Соболезную», а Томми что-то ответил ему. Я не расслышал, что именно, но, судя по выражению лица, это было нечто не очень веселое.

Дадли Уэлш сказал мне:

— Бедняга. Тебя так безжалостно покинули сегодня. Оставили одного перед надвигающимся смертоносным валом, — от него довольно сильно разило виски.

— Всех не обыграешь, — сказал я.

— Не расстраивайся! — засмеялся он так, словно я сказал что-то очень смешное. — Ведь ты молод. Весь мир твой! Жизнь — это ведро черешни! Ешь, но не глотай косточки!

Я не знал, что ответить, да и что гут можно было ответить? Он казался довольно дружелюбным, держался без малейшего высокомерия, и, когда мы заговорили об игре, оказалось, что он кое-что понимает, — а это можно было сказать далеко не про каждого из них. Он спросил меня, закрыли ли мне обзор, когда я пропустил третий гол, не думаю ли я, что мы слишком увлеклись Джеффом Эолом и забыли про Брауна. Но это не были обычные репортерские вопросы, задаваемые просто так, чтобы заставить тебя сказать что-нибудь; ему, похоже, было действительно интересно.

Он заговорил о других вратарях, и слушать его было интересно: кого-то из них я видел, кто-то играл еще до меня, как Фрэнк Свифт и Берг Уильямс, а о ком-то, в основном об иностранцах, я вообще никогда не слышал. Когда он упомянул одного из довоенных игроков, Гарри Джексон, сидевший через проход от нас, сказал: «Осторожно, Дадли, не выболтай сразу всего, что знаешь», а он ответил: «Мой дорогой мальчик, я всегда стараюсь выболтать все, что знаю. Беда в том, что это никому не нужно!»

В поезде, в вагоне-ресторане, разговоров было не много, Все тихо ели и играли в карты — это, по крайней мере, могло хоть как-то отвлечь. Я обратил внимание, что Томми не играл со всеми, а сидел в углу и читал книгу. Артур Брайт уселся рядом с ним. Они оба пили — босс не запрещал пить после игры, — но разговор у них не клеился. Томми читал довольно много, гораздо больше, чем все мы; лично у меня чтение никогда так и не вошло в привычку.

В нашем поезде ехали несколько болельщиков, они расхаживали по вагону-ресторану, разговаривали с нами, просили автографы, и я должен признать, что это был один из тех случаев, когда без них спокойно можно было бы обойтись. В особенности без их дурацких вопросов типа: «Ну, что стряслось, Ронни?». Я слышал, как Рэй Макгроу раздраженно ответил одному из них: «Они забили три, а мы один — вот что стряслось. А теперь отвали!».

Дадли Уэлш однажды подошел к нашему столу. В руке он держал стакан виски и был уже хорош.

— Крепитесь, друзья мои, — сказал он, — одно поражение — не трагедия! Вы по-прежнему можете стать чемпионами!

— Думаешь, Дадли? — спросил его Джесси Мод.

— Думаю ли я, мой дорогой мальчик? — воскликнул он. — Я знаю! И я сейчас скажу тост: за победу «Боро» в чемпионате!

— За это я выпью, — сказал Джесси, и мы все выпили, а потом Дадли угостил всех пивом.

— Джентльмен! — похвалил его Джесси. — Человек!

А в понедельник на последней странице «Газетт» было крупным шрифтом написано: «ТОММИ ДУГАЛЛ КРИТИКУЕТ МЕНЕДЖЕРА МАКИНТОША». Обычная чушь про то, как Томми не понравилось, что его обвинили в поражении, как он считал, что босс сделал из него козла отпущения, и как он собирался попросить трансфер. Кое-что из написанного было похоже на его слова, кое-что, без сомнения, было придумано Артуром Брайтом, потому что он всегда так поступал, цитируя футболиста или еще кого-нибудь. Все эти выражения типа: «Я скажу вам, Артур: мне нет места в «Боро» при таком авторитарном режиме менеджера Макинтоша».

Мы с Бобом Калленом прочитали это за завтраком — над чем-то посмеялись, а над чем-то и задумались.

— Как ты думаешь, он говорил это? — спросил я.

— Что-нибудь, наверное, говорил, — ответил Боб, — не надо говорить много, чтобы этот парень раздул такую историю.

— Они ведь сидели рядом в автобусе и в поезде. Может быть, Томми говорил все это не для печати, — предположил я.

— Такому нельзя ничего говорить не для печати, — сказал Боб. — Если он действительно ему что-то сказал, значит, он болван.

В принципе, когда разговариваешь с журналистом, в особенности с тем, кого хорошо знаешь, можно иногда сказать лишнего и не волноваться: он всегда поймет, что не предназначено для печати. Но есть некоторые — в основном молодые, которые только появились и хотят побыстрее сделать себе имя, — просто свиньи, как этот Артур Брайт, они запросто тебя подставят.

В воздухе запахло грозою. Томми вел себя в Снэйрсбруке очень тихо, ничего не говорил, а босс вообще не смотрел в эго сторону. В раздевалке кто-то спросил: «Тебе достаточно заплатили за эту статью, Том? Хватит на штраф?», а Томми ответил:

«Этот подлец не дал мне ни одного пенни, чтоб ему пусто было». И это все. После тренировки босс вызвал Томми в маленькую комнатку, которую он здесь использовал как кабинет. Я ожидал, что стены вот-вот начнут содрогаться, потому что они оба были шотландцами и могли иногда дать волю эмоциям, но на самом деле не было слышно ни звука. Томми вышел, не говоря ни слова, сел в машину и уехал.

О том, что случилось, нам рассказал Билли Уоллис. «Том отстранен», — сообщил он. Так что вечером Томми опять попал в газеты: его отстранили на две недели и оштрафовали на полсотни. Потом началась очередная газетная болтовня про то, как он сказал будто бы, что ни разу больше не коснется мяча в «Боро». Но так или иначе, через две недели он снова появился в Снэйрсбруке, как будто ничего не случилось, и босс был с ним очень дружелюбен. Этих шотландцев иногда трудно понять — сегодня рвут друг друга на части, а завтра снова друзья. Но я был рад опять видеть Томми. Без него мы не очень-то хорошо выглядели: подарили дома очко «Саутгемптону», потом еще раз сыграли вничью в Лейстере.

Но хоть мы и взбодрились снова, победив «Манчестер Юнайтед», взяв очко в гостях у «Арсенала», все уже было не так, как раньше. Может быть, просто я раньше не замечал, но мне казалось, что все у нас шло гладко до этого случая. Все мы были вместе, все за босса. Теперь же чувствовались какие-то подводные течения. Томми и раньше любил поныть насчет жизни профессионального футболиста, но сейчас это звучало как-то более лично.

«Все за тебя делают, — говорил он, — составляют все твои планы, решают все твои проблемы. Даже рассказывают, как ты должен играть». Честно говоря, с его стороны это было не очень справедливо, потому что ему никто не рассказывал, как надо играть. Да он и сам, получая мяч, не смог бы сказать вам, что собирается с ним делать. Но истина заключалась в том, что босс не слишком-то поощрял несогласие с ним. Спрашивая на собраниях команды: «Есть вопросы?», он имел в виду, поняли ли вы то, что он сказал, а вовсе не то, имеются ли у вас свои идеи на этот счет, — а у Томми они обычно имелись.

Для меня все это не имело особого значения, потому что я был молод. Я еще учился — вообще-то я бы уже два сезона играл в юношеской сборной Англии, если бы не был нужен «Боро» в чемпионате, — и был счастлив хотя бы тем, что вообще играю. Но для таких, как Томми, который уже выступал за первую сборную, все было немного по-другому. После событий в Вест Бромвиче я заметил, что ему не требовалось много говорить на собраниях: и без слов было видно, когда он не согласен — он улыбался с таким видом, словно ему очень жаль, что все вокруг такие тупые. Босс иногда как-то по-особенному смотрел на него, но в целом они, казалось, избегали друг друга.