Вратари — не такие как все - Глэнвилл Брайан - Страница 22

Рэй купился на это, а я нет; я ждал атаки по центру, даже если бы он стал обыгрывать Рэя на фланге. Краем глаза я увидел, как кто-то несется на меня слева. Времени у меня хватало только на то, чтобы выбежать из ворот и прыгнуть на мяч ногами вперед. Мяч ударился в мою ногу и отскочил. Поднявшись, я увидел, что это был Мик Джонс, а мяч ушел в аут. Он сказал: «Повезло тебе, парень», то это было не везение. Я отрабатывал броски вперед ногами в Снэйрсбруке с боссом. По его словам, этот прием пришел с континента, хотя я видел его в исполнении Гордона Бенкса на «Бридже» и по ящику. Такой бросок позволял тебе добраться до мяча на самую малюсенькую долю секунды раньше, чем если ныряешь за ним вперед руками.

Босс был очень доволен мною в том эпизоде. «Это был выдающийся бросок, — сказал он в перерыве, — выдающийся. Теперь ты понял, что я тебе говорил? Убедился, как он помогает?». Потом он учинил разнос защите за то, что она позволила создать такой момент, и атаке — за то, что она злоупотребляла однообразными навесами. «Мы можем побить их на земле, — говорил он, — Джеки Чарльтона на земле можно уничтожить. Играйте ногами, играйте через Боба:, он может дать хороший пас или обвести любого верзилу».

Но мы были очень молодой командой, и все это было не так просто. У «Лидса» большой опыт и отличная организация. Мы играли, так сказать, с листа, а они могли все делать с закрытыми глазами. Босс много говорил о том, как они разыгрывают штрафные удары и другие стандартные положения, когда Джеки Чарльтон выходит вперед. Как ни странно, в первом тайме они подали только пару угловых, и он не приходил на них, но когда они получили право на корнер в самом начале второго тайма, он был тут как тут. Встал на самой линии, прямо передо мной, так что у меня не было никакой надежды добраться до мяча через него.

Босс говорил: «Если он сделает так, иди прямо на него: хватай мяч, хватай его самого — все, что угодно. Ни один судья не накажет тебя, а если ты упадешь, то сам получить штрафной, особенно дома». Но глядя на него сейчас, на его громадную фигуру, я думал о том, что сказать это куда легче, чем сделать. С таким же успехом можно бороться с телеграфным столбом.

Артур Прескотт подошел к нему и спросил: «Может, подвинешься, а?» и еще прибавил пару словечек, но он ответил: «А что, нельзя тут стоять, что ли? Не знаешь правил, иди спроси у судьи». Но когда подали угловой, мяч полетел слишком далеко от ворот, чтобы он достал его. Впрочем, это был и не мой мяч: Рэй Макгроу выбил его головой, и на том все и закончилось.

Но они постоянно, в любой ситуации старались надавить на тебя. Томми Дугаллу вообще дышать не давали. Потом он говорил: «Это стоячая команда, команда штрафных ударов, вот и все. Если им удается забить гол с игры, они, наверное, пьют шампанское в раздевалке». Для него это был не футбол, так же, как и тот, кто не мог в течение пяти минут жонглировать мячом или удерживать его на голове, не был футболистом.

Они действительно были дьявольскими, эти штрафные, которые бил Джайлс. Справа или слева, той ногой или этой — все равно мяч всегда попадал туда, куда он хотел, при этом уходя от тебя, если ты собирался поймать его, и точно опускался на чью-нибудь голову. И еще было удивительно, как Джеки Чарльтон, такой здоровый, умудрялся незаметно подкрасться и подставить свою голову под мяч, когда никто этого не ожидал.

Однажды так получилось, когда Джайлс выполнял свободный удар слева: все следили за Кларком и Джонсом, но вдруг с фланга примчался Чарльтон и ударил головой. Я прыгнул и, думаю, достал бы мяч, если бы он летел в ворота, но он чиркнул по перекладине и ушел за линию ворот. В дубле я бы обязательно сказал кое-что защитникам, но тут не решался. Я только сказал Джеки Ноксу: «Кому-то следовало смотреть за ним», а он набросился на Боба Каллена, размахивая руками и крича, что тот должен был идти вместе с Джеки Чарльтоном.

Потом пришла очередь Лоримера. Кто-то дал ему пас ярдах в тридцати пяти от ворот, и никакой опасности вроде бы не предвиделось, но я был начеку после того, что мне рассказывали. Джо Лайонс стоял перед ним, и было похоже, что он отдаст мяч куда-нибудь в центр, но он вместо этого прокинул его чуть вперед и ударил. Джо частично закрывал мне обзор и не позволил сразу же увидеть мяч. Я хорошо расположился, но не был готов к тому, чтобы поймать его. Он со страшной силой ударился мне в грудь и отскочил. Когда такое случается, чувствуешь себя совершенно беспомощным, и остается только надеяться на то, что кто-нибудь из твоей команды подберет мяч, или что тот, кто будет добивать, попадет туда, где ты можешь достать его. Мик Джонс всегда успевал в таких ситуациях, успел и на этот раз: налетел, как ураган, но, к счастью, ему было неудобно бить, потому что мяч летел на высоте колена. Он ударил с лета «щечкой», но я прыгнул и достал мяч кончиками пальцев, так, что сил хватило только перебросить его через перекладину: со стороны это должно было выглядеть великолепно, но должен честно сказать, что на сей раз мне просто повезло.

В общем, так все и закончилось: ничья, никто не забил, и, естественно, я был рад, когда прозвучал свисток, ведь я не пропустил ни одного гола в двух матчах. В раздевалке босс сказал:

— Я говорил тебе насчет Лоримера.

— Я знаю, босс, но я был закрыт, — ответил я.

— Ты слышал, Билли? — повернулся он к Билли Уоллису. — Закрыт! Быстро он учится, правда? — Но потом он сказал мне, что я молодец и что он доволен мною. — Очко в матче против «Лидса» — неплохо, — сказал он в конце, — даже дома.

На этот раз мой старик был на стадионе, и мама с сестрой тоже. Когда я пришел домой, он был так счастлив, что еле мог говорить. «Рон, ты был великолепен, правда, дорогая? — сказал он, ища поддержки у мамы. — Твоя мать и я... ну, мы просто глазам не верили. Сидеть там и видеть, как ты спасаешь ворота в игре с лучшими в стране! Ну, это просто чудеса!».

— Тебе надо было его видеть, — сказала мама, — он парил в облаках. Особенно, когда ты спас ворота два раза подряд. У меня душа уходила в пятки.

— У меня тоже, — сказал я.

— Все были так довольны тобой, — продолжала она, — те, у кого абонементы на сезон, и те, кто сидел вокруг нас. Все они говорили, что ты лучший вратарь, которого они видели за многие годы. В конце концов твой отец не выдержал и сказал: «Он мой сын», и все бросились поздравлять его, говорили, что он должен гордиться тобой и что когда-нибудь ты будешь играть за Англию.

— Ну, — сказал я, — до этого еще надо дожить.

— Доживем, — вставил старик, — он ведь сказал, правда? Чарли Макинтош так сказал.

Вечером мы отметили это дело: я повел их в шикарный ресторан в Ноттинг Хилл Гейтс. Много раз я проходил мимо него, заглядывая в окна, и думал о том, как там должно быть хорошо. Пожалуй, я и раньше мог бы позволить себе сходить туда, но почему-то не решался, даже когда хотел произвести впечатление на какую-нибудь девчонку. Наверное, где-то в глубине души я считал, что мне там не место. Но теперь, когда у меня новый контракт, я сказал себе, что это мое место, так же, как и остальных, а возможно, и больше, чем многих из них. Я часто слышал от ребят о тех местах, в которые ходили они, — каких-нибудь клубах в Вест Энде, ресторанах в Сохо или на Кингс Роуд. Так что я решил избрать этот ресторан, но не только для себя, а для всей семьи; отчасти потому, что мне хотелось быть со всеми, отчасти потому, что я мог сказать себе: вот мы все здесь, мы можем себе это позволить.

Старик поначалу не был в восторге. У него был комплекс насчет своего места, насчет того, что не следует ходить туда, где тебя не ждут, но мама очень обрадовалась, я видел, хотя она и не любила перечить ему. Он все время пытался увильнуть и говорил: «Слушай, Ронни, может быть, в другой раз? Я же не могу пойти туда в таком виде». Я отвечал ему: «Надень свой синий костюм, он вполне подойдет, и плащ, который я тебе подарил. И все будет в порядке».

В конце концов мне удалось убедить его, и мы пошли. Вечер получился потрясающим. Ресторан оказался итальянским: полумрак, гондолы и прочие штуковины на стенах, на столиках лампы, сделанные из бутылок. Старик уселся и стал поглядывать по сторонам с таким видом, будто кто-то вот-вот набросится на него. Принесли меню — четыре такие огромные карты размером с газету, и папа сказал: