Вратари — не такие как все - Глэнвилл Брайан - Страница 13

Я ничего не мог поделать, у меня даже не было времени, чтобы упасть. А потом я увидел, что их игроки радуются, похлопывая друг друга по спине, а зрители смеются. Вот поэтому-то, когда привыкаешь, то гораздо лучше играть при больших толпах — отдельные звуки теряются в общем шуме. Здесь же все было ужасно — смех, хохот по всему стадиону. Наверное, ничто не могло бы меня заставить повернуться и вынуть мяч из сетки — даже пистолет. Ничто не могло бы меня заставить посмотреть в смеющиеся лица, которые, я знал это, обязательно будут за моими воротами. Я почти ощущал этот смех, ударявший мне в спину, как поток мелких камешков. Питер посмотрел на меня и спросил: «Ну? Ты что, не собираешься доставать его?» Я покачал головой и ничего не сказал.

Я знал, что он думает: что я новичок и все такое, но мне было наплевать. В любом случае это была его ошибка. Если бы он не мчался, как лунатик, — а он вообще всегда так играл, ни один мяч не мог пропустить. — то этого бы никогда не случилось. Мы так и стояли некоторое время, уставившись друг на друга, а потом он пожал плечами и пошел за мячом. Он, конечно, подумал, что я хочу показать ему, что это его вина, но хоть это и было так, причина на самом деле была другая. Но разве я мог объяснить?

Я подумал о родителях, как они себя чувствуют там, на трибуне, подумал о друзьях, и мне стало так противно, что я готов был повернуться и уйти. У вратарей такое бывает — либо когда кто-то тебе все напортит, как тогда, либо когда сам наворочаешь дел и становишься сам себе противен. В таких случаях надо как-то продержаться, пока это пройдет: обычно до первого хорошего броска.

К счастью, мне не пришлось долго ждать, и вскоре я сыграл довольно здорово. Их левый крайний прорвался к воротам и ударил головой в правый от меня угол. Я бросился изо всех сил, достал мяч правой рукой, а потом перевернулся в полете и поэтому не мог видеть, что произошло дальше. Когда я встал, Питер похлопал меня по спине, а зрители зааплодировали: угловой. После подачи я спокойно вышел из ворот и поймал мяч.

Выбив мяч и возвращаясь на место, я услышал: «Очень хорошо, Рон, очень хорошо», и мне даже не потребовалось смотреть туда, откуда шел голос, чтобы понять, что это был Майк. Его тон невозможно спутать — как будто он хвалит собаку. Я махнул рукой в его сторону, не глядя, потому что он не помогал мне, а напротив, мешал собраться, как бы приближая зрителей, делая их слишком реальными. Теперь я мог чувствовать взгляд Майка на своем затылке, как он следит за каждым моим движением, и потихоньку вышел ярдов на восемь из ворот, прогуливаясь туда-сюда — мы почти беспрерывно атаковали — и делая вид, что

внимательно наблюдаю за игрой, хотя на самом деле это был лишь способ отвлечься.

К тому же Рэг Джеймс всегда говорил, что нужно постоянно изучать соперника. «Есть два способа быть вратарем, — объяснял он. — Ты можешь изолировать себя от всего остального, а можешь быть частью игры… Лучшие вратари — те, которые становятся частью игры. Неважно, насколько ты опытен, все равно ты всегда найдешь, чему научиться, изучая соперника. И свою команду тоже. Замечай, какой ногой каждый из них предпочитает бить. Кто из них любит обводить соперника и что он делает после того, как обведет. Кто из твоих защитников не в форме, и что он делает не так. Это пригодится, Ронни, обязательно пригодится».

В конце концов Терри Кинг, наш левый крайний, забил пару голов — по одному в каждом тайме, — и мы выиграли. Я заметил, что когда мы вышли вперед, вернее, даже до того, опытные игроки не особенно старались. В душевой после игры они отпускали саркастические шуточки типа: «Ума не приложу, как же мне теперь потратить призовые», — а премии в дубле были, естественно, очень маленькими. И еще ребята подшучивали над Херби Брауном, тренером дубля: «Опять перехитрил их, а, Херби?» или «Забил их своей тактикой, Херб?». Все дело в том, что Херби, который был очень похож на старушку, никогда перед игрой не говорил много, а ограничивался такими замечаниями, как: «Больше двигайтесь с мячом» или «Не давайте им возможности развернуться» или еще что-нибудь в этом роде. Он тоже был из тех, кто играл в «Боро» перед войной, хавбек, выступал за сборную Англии. И мне было его немного жаль, честное слово.

Ко мне-то он относился хорошо, поддерживал перед игрой, а после нее подошел и сказал: «Отлично все у тебя получилось сегодня, Ронни», и мне было очень приятно. У выхода из раздевалки меня ждали мама, папа, Мэри — моя сестра и, конечно же, Майк и другие ребята. Все говорили, что я молодец, и вообще все было здорово, разве что игроки, посмеиваясь надо мной; говорили: «Да наш Рон тут просто герой», и все такое.

Майк улыбнулся, похлопал меня по спине и сказал: «Молодец, быстро пришел в себя, не расклеился», а потом повернулся к Питеру Мортону и сказал так, словно знал его много лет: «В любом случае ты сделал игру, Питер». Питер посмотрел на него озадаченно и кивнул в ответ с таким видом, как будто он точно не мог припомнить его, но знал, что должен помнить обязательно. Потом Майк обнял моего отца за плечи и сказал: «Неплохое начало, а, мистер Блейк?», а старик ответил немного смущенно: «Да, пожалуй». Затем мы пошли к автобусу. Когда мы отъезжали, Майк стоял на дороге и махал нам рукой.

В автобусе мы расселись двумя группами — младшие отдельно от старших. Мы, молодые, радовались победе, запели «Любовь не купишь» — песню «Битлз», но старшие — Берт Коу и остальные начали ворчать, и в конце концов мы умолкли. У нас было не очень-то много общего, хоть мы и играли в одной команде. Даже о девчонках мы разговаривали по-разному. Почти все они были женаты, имели детей и все такое, и мне казалось, что они немного завидовали нам: мы-то могли спокойно клеить девчонок, ходить на танцы и так далее, а им приходилось выжидать, когда поблизости не было жен.

Возможно, будь у нас тренер построже, чем Херби Браун, мы могли бы быть более дружными. Но, как сказал один из молодых игроков дубля, правый хав Джонни Эльм, Херби просто дожидался пенсии, и ничто другое его не беспокоило. Но я думаю, беспокоило: например, Чарли Макинтош, который беспокоил всех старых тренеров, даже Рэга Джеймса, а Рэг, по-моему, был лучше всех остальных. По этому поводу волновались все тренеры, которые были с «Боро» еще до Потопа, как сказал однажды Дэнни.

Короче говоря, я продолжал играть в дубле, и хотя, как я уже говорил, атмосфера там была так себе, но футбол — гораздо лучше, чем в юношеской команде: от тебя требовалось больше, и это, несомненно, был шаг вперед. Я понимал, что долго это продолжаться не может, потому что как только Гарри Воган снова будет здоров, он вернется в первую команду, а Терри Морган — в дубль. Но вместо этого однажды, когда я ехал в машине с Билли Уоллисом из Боро в Снэйрсбрук, он неожиданно сказал:

— Другой парень ушел, — для Билли это было в порядке вещей, он редко кого называл по имени, обычно «он», «этот малый» или «тот парень», поэтому, чтобы догадаться, о ком идет речь, требовалось немного времени.

— Другой парень? — переспросил я.

— Да, — ответил он. — Ушел в «Ноттингем Форест». За 35 тысяч фунтов. Немало для вратаря его возраста.

— Вы имеете в виду Гарри Вогана? — наконец-то я сообразил что к чему, и в животе у меня появилось какое-то странное чувство, как будто солнце встает или что-то в этом роде.

— Точно, — сказал Билли, — Гарри. Ушел в «Форест».

До конца нашего пути я не мог говорить, а поскольку Билли вообще был не очень разговорчив, то мы ехали в полной тишине. Вернее, он произнес одну фразу, когда запутался на круговом объезде, и на него стали орать из других машин — он был очень забавным водителем, старина Билли, на редкость рассеянным. Так вот, тогда он сказал: «Что ж, если он получит травму, у тебя появится шанс». На сей раз мне не пришлось спрашивать, о ком он говорил, — конечно, о Терри Моргане. И еще Билли сказал одну вещь, которую я запомнил, — когда мы уже подъезжали к месту: «Ты нравишься Чарли». У меня вновь появилось это чувство в животе. Вообще оно возникало у меня весь день, и когда я ложился спать, мешало мне заснуть. «Ты нравишься Чарли...» Значит, если Терри получит травму или сыграет плохо несколько матчей подряд, будет моя очередь. Первый дивизион. В семнадцать лет. Перед пятьюдесятью, а то и шестьюдесятью тысячами зрителей. Это волновало и пугало меня. С таким чувством я заснул и с ним же проснулся. Отныне я так и жил с ним.