Мы не мафия, мы хуже - Бабкин Борис Николаевич - Страница 66

– Это мы знаем, – перебил его первый. – Хреновато твои Коллеги работают.

– Он усмехнулся. – За что вам деньги платят? Раненый мужик с заложником пропал бесследно. Может, где-нибудь на заброшенной ферме от раскаяния повесился?

– Вот еще, – вспомнил майор. – Нашли ночлег Атамана. Вот здесь. – Он снова показал на карте. – В старом коровнике. Он там был, это точно. Его отпечатки обнаружены…

– Что же ты нам уши протираешь? – подал голос сидевший на «харлее» второй.

– Просто как-то упустил из виду, – виновато сказал майор.

– Смотри, Наседин, – многозначительно помахал резиновой дубинкой третий, – мы тебя из виду не упустим.

Раздался вызов сотового телефона. Один из мотоциклистов приложил его к уху.

– Что у вас? – недовольно спросил мужчина.

– Ничего существенного. Атаман пропал. Его даже не видел никто.

– Позвони по номеру, который я назову, договорись о месте встречи.

– Нет. – Рита обессиленно опустилась на стул.

– Они сказали, – виновато прогудел Иван, – чтобы ты передала Виктору – если в течение двух дней он не отдаст им брата, Степку… – Он не смог произнести страшное слово.

– Нет! – вскакивая, закричала Рита.

– Только смотри, – быстро сказал Иван, – не вздумай обращаться в милицию. Они погубят мальчишку. Рита молчала.

– Рита! – громко позвал Иван.

– Я слышу, – тихо отозвалась она.

– Ритка! – Иван уже кричал в трубку. Женщина выдернула шнур и, обхватив голову руками, повалилась на пол.

– Вот здесь. – Валерий показал мотоциклистам точку на карте. – Но парни говорят, там менты.

– С ними мы договоримся.

– Вы там моих не зацепите, – усмехнулся Ниндзя.

– Ты нам дай кого-нибудь, – немного подумав, попросил первый. – Все равно дорогу не знаем. А спрашивать – лишний раз светиться. И вот еще что… – Он кивнул на мощные мотоциклы. – Поменяй нам коней. Хотя на переправе их не меняют, но больно уж в глаза бросаются. Да и номера московские. У тебя четыре «Явы» найдется?

– Конечно. Дам пять. С вами двое моих поедут.

– Они как, – спросил старший, – просто кататься умеют или ездят?

– Ездят.

– Договорились? – Из дверей трехэтажного особняка вышел плешивый мужчина.

– Конечно, – кивнул мотоциклист. – Все будет в норме, Клоп. – Задача проста и понятна: дать знать Орехову, что его сынуля находится в руках серьезного дяди, который шутить не любит. Взамен сыночка нужен Атаман. Чего же здесь сложного?

– А как вы известите Орехова? – поинтересовался Клоп.

– Есть вариант, – уклончиво ответил Валерий.

– Ну что же, – кивнул Клоп, – за работу. И помните – Атаман должен сдохнуть.

– Как скажешь, – кивнул Шустрый.

Робинзон подошел к хлеву, оглянулся и, отмахиваясь от назойливых навозных мух, вошел в коровник. Взял скребок на ручке и начал чистить навоз.

Через несколько секунд к деду подошли трое милиционеров с автоматами.

– Привет, дед, – кивнул один.

– Здоров, племяш, – по-своему ответил Робинзон. – Чай, сызнова пить захотели? – Улыбнувшись, поставил скребок к стене и вышел.

– Запарились, – вытирая пот, кивнул первый.

– Так на кой вы эти жилеты носите? – спросил Робинзон. – Вроде как от пуль, значит, спасаетесь. Но ежели бандюк стрелять начнет, он сейчас бывалый пошел и будет, значится, в голову целиться или в ноги.

– Так-то оно так, – не стал спорить милиционер. – Но ведь иногда и спасают. Дай попить, дед, – вздохнул он, – и фляжки наполнить. Солнце жарит, как на юге, – недовольно взглянул он на небо.

– Пошли, хлопцы, – улыбнулся Робинзон. – Напою вас молочком студеным. И водицы наберете. – Он неторопливо двинулся к дому. – Что-то вы никак супостатов не поймаете? – укоризненно глянул он на идущего рядом милиционера. – Я уж и то опасаться начал. Вон берданку свою к бою изготовил.

– Он кивнул на торчавшие из окна стволы двустволки.

– Не боись, дед, – улыбнулся второй милиционер, – мы рядышком. Если что, в обиду не дадим.

– Да я и сам себя защитить сумею, – спокойно проговорил Робинзон.

– А правда, что ты на островах один почти три года прожил? – с интересом спросил третий.

– Было такое. От вас ховался. – Робинзон потеребил бороденку.

– Слышали, – кивнул первый милиционер. – Лихо, говорят, ты погулял в Хохляндии.

– Было дело под Полтавой, – кивнул Робинзон. Подходя к дому, поднял кусок ржавой трубы.

– Откель взялась? – буркнул он и бросил в стоявший рядом железный ящик.

– Для мусора, – объяснил он. – Потом отвожу. Трактористу с деревни сунешь поллитру, он тебе что хошь отвезет.

– Ша. – Атаман приложил к губам Виктора руку и, дунув, погасил огарок.

– Слышал, – оторвав его ладонь от губ, прошептал Орехов. Атаман вытащил пистолет. В тот день, когда они оба, изрядно вымокнув в мелком, но широком ручье, который заходил в дедов сад, добрались до дома, старик сразу повел их в подвал. Внизу он зажег керосиновый фонарь и, еле видимый в тусклом свете, подмигнул.

– Давненько я сюда не лазил. Сегодня как знал, что сгодится. Еле отодрал. Проржавело все к едрене фене. Ну-ка, – ухватившись руками за широкое корыто, попросил он, – помогите.

– У него рука болит. – Виктор взялся за корыто. Они с трудом приподняли одну сторону. Старик ногой подсунул под край корыта пенек, на котором, видно, рубили кур. Он был в засохшей крови, и кое-где прилипли куриные перья. Взяв фонарь, присел и кивнул на широкий лаз.

– Заныривайте, гости дорогие. А я покамест борща приволоку. – Он отдал Виктору фонарь и полез наверх.

Рассчитав, что терять, один хрен, нечего, Атаман первым пополз в лаз.

Боясь задеть раненое плечо, полз осторожно. Скоро лаз кончился. Атаман взял у Виктора фонарь и удивленно свистнул. Он был в маленькой комнатушке с сухим деревянным полом и обшитыми досками стенами. На деревянных нарах лежали два матраца. На них – два ватника. В изголовьях – подушки. Был небольшой столик и, что особенно поразило Виктора, телевизор, который, как потом объяснил дед, работал от автомобильного аккумулятора. Дед принес кастрюлю борща, полбуханки хлеба, шесть сваренных в мундире картофелин и банку огурцов. Усталые братья плотно поели и сразу легли. Дед, уходя, сказал, что если услышат стук, значит, во дворе кто-то чужой. И тогда пусть сидят тихо. Они сидели в этом убежище два дня. Смотрели телевизор, ели то, что приносил им Робинзон, который назвался Остапом. Дед не задавал вопросов и ничего не рассказывал. Утром он, увидев, как Степан кривится от боли, сказал, что вечером посмотрит рану. Степан весьма скептически отнесся к его словам, но промолчал. Виктор беспокоился о сыне и жене, вспоминал болезнь тещи. Но когда дед приходил, он первым делом сообщал о том, что вокруг постоянно рыщут милиционеры и солдаты. И еще какие-то две группы парней.

– Чую, не мильтоны, – сказал Робинзон. – А похоже, что вы им особо надобны. Но не потчевать они вас станут, а скорее всего, значится, прикончат.

– Странный ты дед, – сказал Виктор, – ни на кого не похож. И укрыл нас непонятно почему.

– Ну и что же, что не похож? – усмехнулся Робинзон. – Я за свою жизнь видал только пакости от людей. В лагерях, значится, был, там тоже – кто кого сгреб, тот того и шлеп. Вот и решил я не быть похожим на людишек. Благо, зараз деньгу маешь, живи где хошь и як хошь. Вот я и купил себе эту усадьбу. А в подвале схрон обнаружил. Месяцев пять в порядок туточки все приводил. Так что, значится, не видал никто. Ко мне особо никто и не хаживает, окромя пьяни. Я самогон гоню, ну и себе на хлебушек, значится, самогоном и приторговываю. Корова имеется. Молочком тоже деньгу зарабатываю. Тяжко одному. Но ночью вроде и полегче. Никому ничем не обязан, а что живой еще, значится, так Богу угодно.

– Веришь в Бога? – спросил тогда Атаман.

– А хрен его знает, – как-то лениво отмахнулся старик. – Може, есть, а може, и нема. Но крещусь, когда спать укладываюсь.

– Сколько же ты один живешь? – не удержался от вопроса Виктор.

– Так почитай усе время, – вздохнул старик. – В лагерях оттрубил восемнадцать безвыходно. Давали сначала десять, но я, значится, одного охранника, зверюга был, царствие ему небесное, – Робинзон перекрестился, – камушком по голове задолбал. Меня когда брали, его лагерные сотоварищи, охрана, значится, испинали всего. Смертным боем били, потому как я еще одному успел заточку в живот сунуть. Вот, значится, мне мужской интерес весь и отбили. Баба, она, конечно, не токмо для постели надобна, но какая согласится жить без этого дела…