Рассказы веера - Третьякова Людмила - Страница 11

...В назначенный день и час Голицына заехала за Шаховскими, чтобы вместе отправиться в особняк принцессы. Он находился на окраине города и выглядел весьма обыкновенно, что очень удивило Шаховскую, зато парк был поистине роскошен. Когда карета остановилась и осанистый слуга, вывезенный Натальей Петровной из России, распахнул дверцу, Шаховская услышала громкий пересвист птиц, о чем в Париже уже почти забыли.

На площадке лестницы, которая разделялась здесь надвое, стояла хозяйка дома, держа билеты, отпечатанные на плотной бумаге с золотым обрезом, и обмахиваясь ими, словно веером.

Приветствуя поднявшихся дам, принцесса заговорила так мило и просто, что робость, владевшая Лизой, тотчас исчезла.

– Ах, вот это и есть то прелестное дитя, которое сегодня повергнет всех в восторг? – заговорщицки прищурив ярко-голубые глаза, сказала Ламбаль после того, как Голицына отрекомендовала своих приятельниц. – Верю, верю в ваш успех. Идите смелее. Я дам вам знать – арфа ждет вас с нетерпением.

Пока хозяйка, придерживая руку Лизы, ободряла ее, Варвара Александровна скосила взгляд на изящный пуфик, стоявший неподалеку. На нем лежала перевернутая соломенная шляпа, в которую принцесса складывала деньги, вырученные за билеты. Острый глаз Шаховской приметил кучей лежавшие крупные ассигнации, кулон с каким-то большим камнем, несколько колец и золотые мужские часы – видимо, гости жертвовали и драгоценности.

Изящным движением Варвара Александровна сняла с руки браслет, звенья которого скреплялись немалыми изумрудами с алмазной россыпью вокруг, и опустила его в шляпу. Этот скромный жест тут же был оценен хозяйкой.

– Благодарю вас, княгиня, – с чувством сказала она.

Гостей в большой гостиной собралось уже предостаточно. Дамы занимали места в креслах, расставленных полукругом. Мужчины оживленно беседовали друг с другом. Слышался смех. Когда вошли русские гостьи, головы присутствующих с легким поклоном повернулись к ним, что смутило Лизу, самую юную из всех и никого здесь не знавшую. Гул голосов на минуту стал громче.

Но тут раздался бой часов, появилась Ламбаль, жестом приглашая гостей расположиться как кому удобно, и концерт начался.

Прикрываясь веером, Голицына давала Шаховской объяснения: первыми выступали постоянные посетители благотворительных вечеров принцессы. Кое-кто предварял свой номер воспоминанием о том волнении, которое пережил в прошлый раз, и уверял гостей, что и сейчас трусит точно так же.

Впрочем, собравшиеся были настроены весьма доброжелательно. Когда герцог и герцогиня д'Анкур позабавили сценой из «Свадьбы Фигаро», им аплодировали не меньше, чем премьерам из «Комеди Франсез». Баронесса де Роль хорошо поставленным голосом спела две арии, а старый граф де ла Шапель повеселил собрание баснями Лафонтена, причем в некоторых местах предлагал дамам прикрыть уши.

Наконец, принцесса сделала знак молоденькой гостье. Робко поднявшись со своего места, Лиза обогнула сидевших и скрылась за драпировкой, отделявшей публику от импровизированной сцены.

Ламбаль, выйдя на середину гостиной, с особо теплой интонацией в голосе обратилась к присутствующим:

– А теперь в завершение я хочу вам представить мою милую русскую гостью, княжну Елизавету Шаховскую. – Трудную для нее фамилию принцесса произнесла по слогам. – Она сыграет на арфе пьесу Жана Батиста Люлли, переложенную для арфы. Это дебют, господа! Прошу вас отнестись к нему со всей добротой ваших сердец.

...Волна звуков наполнила овальную гостиную и коснулась уха только что вошедшего человека, за которым слуга, почтительно склонившись, прикрыл дверь.

Это был Луи Аренберг – самый поздний на сегодня гость принцессы Ламбаль.

...Карета принца миновала городские ворота Сен-Мартен лишь за два-три часа до званого вечера. Дома, просмотрев скопившуюся за несколько недель корреспонденцию, он нашел приглашение принцессы и, несмотря на усталость от немалого пути из Брюсселя, решил все-таки быть у нее.

А между тем настроение у Аренберга было такое, что лучше бы, завернувшись в теплый плед, сесть у камина и смотреть на умиротворяющий душу огонь. Но огорчить Ламбаль, своего друга, – нет, об этом не могло быть и речи!

Аренберг усилием воли старался прогнать дурные мысли. Легко ли это, когда рушится мечта, когда усилия многих лет не приносят ощутимого результата?

Он всегда считал Бельгию своей родиной – родиной несчастной, превращенной австрийским императором в бедную бесправную провинцию. Не только он – немало бельгийских патриотов готовы были отдать жизнь за отделение от Австрии, за суверенитет родной земли. И даже пример соседней Голландии, где восстание против захватчиков-англичан было утоплено в крови, не останавливал их. Но всякий раз, призывая патриотов объединить свои усилия, Аренберг убеждался в тщетности этих попыток. Ремесленники, буржуа, дворяне, духовенство, их бесконечные словопрения, споры, неумение слушать и понимать друг друга – все это отдаляло святую и заветную цель: освобождение родной земли.

В Париже материальная и моральная помощь Аренберга патриотическим силам у многих вызывала сочувствие. Здесь немало аристократов не только не скрывало, но даже щеголяло репутацией республиканцев. И Аренберг чувствовал себя в полной безопасности.

В ближайшем королевском окружении у него были друзья и, возможно, первая из них – принцесса Мари Ламбаль.

С ней он мог беседовать обо всем: и о политике, и о своем печальном одиночестве, от которого так страдал, хотя никогда не выказывал этого. Лишь от Мари он принимал утешение. Она умела без всякой сентиментальности убедить его не делать поспешных выводов: он, мол, родился под несчастливой звездой, изверился, устал, ничто не удается и не радует. В возражениях ему принцесса была непреклонна: почему люди ждут от судьбы счастья и удачи? Почему в тяжелое время испытаний не хотят поверить в возможность счастливых изменений? Словно кто-то должен назвать точный день и час, когда все пойдет совершенно по-иному.

– Что ж, дорогая Мари, будь по-вашему: я наберусь терпения, – говорил в таких случаях Аренберг.

Не желая привлекать к себе внимания, принц, войдя в гостиную, остановился возле двери и стал слушать игру незнакомой девушки в белом платье.

Пьеса оказалась короткой, но была сыграна с чувством, старанием и волнением, что отразилось на лице дебютантки: щеки ее разрумянились, выбившийся из-под белого батистового шарфа темный локон прилип к влажному лбу. Нетерпеливым движением руки девушка поправила его и почтительно поклонилась публике, которая живо аплодировала.

Вдруг, подняв голову, Елизавета случайно взглянула на высокого человека, темный силуэт которого резко выделялся на фоне светлой двери. Незнакомец тоже смотрел на нее с серьезным, даже озадаченным выражением лица, однако не аплодировал, подобно остальным гостям.

Это длилось всего мгновение и, пожалуй, никем не было замечено, кроме хозяйки дома, умевшей держать в поле зрения все, что происходило вокруг.

Несколько дам и кавалеров, встав со своих кресел, обступили дебютантку, нахваливая ее. Принцесса же быстро подошла к Аренбергу и, подняв руку, поднесла указательный палец к его губам.

– Не оправдывайтесь, Луи. Я знаю, если вы опоздали, на то имелись причины. Но жаль, право жаль – сегодня каждый из выступавших превзошел себя.

– Я не вижу, дорогая Мари, вашей знаменитой соломенной шляпы – вот что меня удивляет, – улыбнулся Аренберг. – Что с ней сталось? Немедленно укажите мне, где она?

Ламбаль рассмеялась:

– Нет-нет, с нею не произошло никаких неприятностей. Она ждет вашего внимания.

И принцесса подвела Аренберга к небольшому пузатому секретеру, на крышке которого лежала шляпа, переполненная пожертвованиями.

Между тем всезнающая Голицына, наблюдая за Ламбаль и Аренбергом, говорила Варваре Александровне:

– Как вы думаете, княгиня, сколько лет этой красавице? Не пытайтесь угадать. Ей уже за сорок. Да, да! А вы думали двадцать пять? Годы, кажется, скользят по ней, как капли воды по полированному мрамору, не оставляя никакого следа.