ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы - Александров Кирилл Михайлович - Страница 84

О лагере РОА в С. я не могу ничего рассказать, потому что никогда там не был. Знаю только, что в лагерь часто ездили гости из города, которые знакомились с порядками в лагере и с жизнью солдат и офицеров в нем. О лагере РОА в С., мне кажется, могли бы подробнее рассказать полковник К. или полковник С.[541], игравшие видную роль в командовании части.

Из офицеров РОА, находившихся в районе Пскова, выделялась небольшая группа смелых, храбрых вояк, которые служили делу борьбы с большевизмом не словом, а повседневной вооруженной борьбой с партизанами. Из этих офицеров назову трех: Гавринского[542], Комарова[543] и X.[544] Первый из них имел четыре боевых отличия, оба последних имели только по одному, но их заслуги были не меньшими. О боевых делах этих офицеров стоило бы рассказать отдельно. Кстати, о Гавринском я написал специальную статью («История трех медалей»), которая была помещена в газете. Комарову я посвятил две статьи.

Неутомимый Б., объездив чуть ли не все города и деревни северо-восточной России, в конце концов перенес свою деятельность на фронт. В разговоре со мной он сказал [во-первых], что в тылу его работа в качестве пропагандиста не приносит и десятой доли той пользы, которую она будет давать на фронте, а во-вторых, что на фронте — «спокойнее», там нет этих склок и интриг, которые уже вконец скомпрометировали ИГ. На фронте Б. занимался следующим: он прямо из окопа обращался, пользуясь рупором, с речами к красноармейцам. Собственно, это не были пропагандные речи в буквальном смысле этого слова. Б. просто предлагал красноармейцам «поговорить», и красноармейцы иногда шли на разговор.

Каров Д. П

Немецкая оккупация и советские люди в записках русского офицера Абвера, 1941–1943 годы[545]

Рабочие почти все стояли на стороне советской власти, во-первых, потому, что латыши, страшные шовинисты, их притесняли, а во-вторых, потому, что хозяева фабрик их действительно как русских только притесняли, а советская власть в Риге с ними заигрывала и отдавала им предпочтение перед латышами. Ремесленники к Советам относились менее восторженно, но все же видели в них русских. Гестапо пока не начало «чистить» «московский форпост», и люди жили там спокойно.

Я начал было уже заводить среди обитателей «форштадта» кое-какие знакомства и связи[546], предвидя интересную работу, но в это время был послан на фронт и уехал, передав все дела моему преемнику.

Я был придан специальному отряду (Зондеркоманда) капитана Бабеля, который должен был проверять действия морской артиллерии в сухопутном бою. Отряд был численностью пятнадцать-двадцать моряков, и функции мои при нем были очень неопределенны — не то переводчик, не то адъютант второго ранга.

Мы выехали из Риги рано утром и скоро въехали в леса. В одном месте, где лес был особенно густой, вдруг раздались выстрелы. Автомобили остановились, и матросы стали обстреливать лес из автоматов. Когда стрельба прекратилась, мы пошли осматривать деревья. Под одним из них мы нашли пустые гильзы, а взлезши на дерево, обнаружили на нем искусно сделанную из плетеных ветвей очень маленькую площадку, вполне удобную для [укрытия] одного стрелка.

Обломанные ветки указывали на то, что стрелок этот, выпустивший обойму, карабкаясь с дерева на дерево, ушел.

Такой способ стрельбы был изобретен финнами в войну 1939–1940 годов, и Советы также пытались ввести его в войне с немцами. Назывались такие стрелки «кукушками», но были довольно редки, во всяком случае, мне их больше встречать не приходилось.

Ехали мы в Нарву и по дороге остановились в городе Вайзенберг. Город был большой. Невероятное количество пьяных [производило] страшное впечатление. Трезвые или полутрезвые были редким исключением. По улицам ходили большие отряды полевой жандармерии, за ними ехали телеги, на которые складывались пьяные немецкие солдаты; гражданские же лица, если они загораживали дорогу, сначала бились палками, а если и после этого продолжали лежать, то их попросту оттаскивали в сторону и так бросали. Это, впрочем, помогало мало: из домов выходили другие солдаты и не солдаты, такие же пьяные, и вновь валились с ног, загораживая улицы.

Такое поголовное пьянство объяснялось тем, что в Вайзенберге, где находился самый большой в Эстонии водочный завод, советские войска при отступлении, конечно, его разбили и начали пить спирт и водку; немцы, ворвавшись на завод, тоже стали пьянствовать, и наутро территория завода была усеяна немцами и русскими, спавшими вперемешку. Полевые жандармы занимались тем, что отыскивали русских солдат и забирали их в плен; жители же тем временем бросились грабить другие склады завода и успели сделать по домам и сараям огромные запасы алкоголя. Приходившие немецкие войска меняли все, что могли, на спирт и тут же его выпивали.

На другой день вдоль дороги, по которой шли войска на восток, на территории города были поставлены через каждые десять метров полевые жандармы, которые и не [давали никому] сойти с нее. У населения произвели поголовный обмен, отобрали все спиртное.

Выехав из Вайзенберга, мы скоро встретили колонну сильно избитых русских пленных под конвоем немецкого взвода пехоты. На вопрос капитана Бабеля, почему пленные имеют такой печальный вид, фельдфебель, сопровождавший пленных, объявил, что километрах в пяти-шести на восток они нашли на опушке леса девять трупов немецких [солдат], ужасно изуродованных (с выколотыми глазами, поломанными руками, оторванными языками и членами), и что его возмущенные солдаты стали мстить за это, избивая пленных, так что ему стоило большого труда предотвратить убийство последних[547].

Я слышал еще в Риге, что советские истребительные отряды нарочно уродовали трупы немецких солдат, чтобы таким образом вызвать ненависть немцев к русским, что, в свою очередь, вызывало озлобление русского населения к немцам. В течение войны мне много раз приходилось встречаться с такими явлениями, и только в 1943 году, и то в конце, было разрешено объяснить немецким солдатам и офицерам, кто действительно виноват в этом.

К вечеру мы приехали в Нарву.

Мы заняли квартиры в корпусе, где раньше жили инженеры мануфактурной фабрики Крегсхольм. Инженеры с семьями были насильно увезены в Советский Союз еще в начале 1941 года, так же как и большинство рабочих-специалистов.

Фабрика принадлежала очень противному балтийскому барону по фамилии Кнопп[548]. На ней было занято около десяти тысяч рабочих, и почти все они жили в огромных деревянных корпусах, расположенных на западном берегу реки Наровы. Утром я пошел гулять по городу, который производил впечатление чисто русского провинциального городка, за исключением его заводской части. Дома на девяносто процентов были деревянные, самые большие — в два этажа. Среди населения большинство было русских, но почти все они носили эстонские фамилии, так как этого в свое время требовали эстонцы. Русские жители относились к эстонцам довольно равнодушно — последние русских ненавидели и притесняли где и как могли[549].