Всего несколько дней - Прилежаева Мария Павловна - Страница 4

— К генералу Павлищеву.

— Так это мой дед. Дед, к тебе пришли! — закричала она. — Из школы. Антон Новодеев.

Она проводила его в кабинет деда.

Еще полчаса назад Антон сказал бы, что такое может быть только во сне.

Кабинет генерала с большим книжным шкафом; кожаный диван, кресла. Ковер во всю стену. Два ружья, кинжал в ножнах, сабля и огромный, непонятного назначения рог на ковре. Массивный, заваленный бумагами и книгами письменный стол. Все было внове и любопытно Антону.

Худощавый, прямой, в домашней коричневой куртке с бежевыми отворотами, генерал сидел за столом. Полистал принесенную рукопись.

— Прекрасно! Татьяне Викторовне спасибо. Татьяна Викторовна — твоя мать? Передай спасибо. А вот следующая порция. Получай.

Антон спрятал в портфель довольно толстую стопку бумаги, исписанной четким строгим почерком.

— Хотелось бы, чтобы мама не очень задерживала, — сказал генерал.

— Хорошо. Я передам.

Она стояла у порога. Антон не видел, но чувствовал ее присутствие.

— Маме поклон, — сказал генерал, и Ася вышла вместе с Антоном из дедова кабинета.

— Зайдем ко мне?

Удивительное продолжилось. Антон в смятении следовал за нею. Она была его тайной на расстоянии, издали. Ему нравилось думать о ней, воображать ее издали. Сейчас, вблизи, он не знал, как держаться, о чем говорить. Она привела его в небольшую комнату. Антон заметил оранжевые занавески на окне из сплошного стекла, торшер того же тона возле дивана. Казалось, комната залита солнечным светом.

— Садись.

Сели. Она на диван, он на стул против дивана. Он глядел на нее во все глаза, во рту пересохло, он решительно не знал, о чем говорить.

…Волосы пушистыми волнами сбегают у нее на плечи. Она не тонюсенькая, как большинство наших девчонок, которых, кажется, можно перехватить у пояса руками, — крепенькая, складная: наверное, ловко берет мяч в волейболе, может быть, лыжница, спортсменка. Антон заметил и ее ситцевый, в голубеньких кружочках халатик, белые тапочки. Все в ней мило.

Почему он увидел ее только нынешней осенью? Почему раньше не увидел ее?

— Как твое взрослое имя? — задал он первый глупейший вопрос, чтобы как-то начать разговор, потому что она не начинала, а, улыбаясь, молча на него глядела.

— Ася.

— А по-взрослому?

— Ася же! Помнишь тургеневскую Асю? Мама романтик. Ищет во всем поэтическое или хотя бы нестандартное. Надоели Тани и Вали. Пусть будет тургеневская Ася. Тебе нравится?

— Ничего.

Она засмеялась:

— Спасибо и на том. Спрашивай дальше. Сразу уж все узнавай.

— Сразу всего не узнаешь. А родители?..

— Родители в Англии. Папа работает в консульстве, мама преподает в нашей посольской школе. Дед с бабушкой не захотели меня отпускать, им скучно одним, потому я и живу у них.

— О-го! Важная ты персона, — дерзковато, чтобы показать равнодушие к ее важности, сказал Антон.

Ему стало непросто и не очень уютно в генеральском доме. И жаль, что она перестанет быть тайной…

— Пока еще не персона, — беззаботно ответила Ася, — поглядим, что будет потом.

Она была смешлива, в темно-синих глазах вспыхивали искорки, а у губ при улыбке обозначались с той и с другой стороны две ямочки.

— Родители в Англии, а на тебе ничего заграничного, — снова не очень впопад полуспросил Антон и запылал яростной краской, сообразив, что замечание его не слишком умно.

Ася засмеялась, тряхнув светлой гривкой волос.

— Дед не любит клипсы, джинсы и все прочее модное. Ужасающий деспот. А у тебя дома что? — спросила она. — Ты единственный? Ясно. В нашем десятом почти все единственные. Мама машинистка, поняла. А отец?

— Папа умер неделю назад, — глядя в ее беспечные глаза, сказал Антон.

Она тихо охнула. Сцепила руки, хрустнула пальцами.

— Горюешь?

— Да.

«Надо уйти, скорее уйти», — думал Антон. Ася быстрым движением поднялась, взяла руками его за виски. Антон почувствовал на горячей щеке ее прохладные губы.

5

«Она меня поцеловала. Поцеловала меня. Пусть из жалости… она поцеловала. Не хочу, чтобы жалела, но ведь еще раньше она узнала, что я Антон Новодеев. Мало ли в школе ребят, а она узнала именно меня, отчего-то заметила, хотя мы в разных классах. Как все радостно, необыкновенно… Но что это я? — спохватился Антон. — С ума сошел! Как я смею радоваться, когда папа умер? Я самый последний человек, самый презренный на свете, изменил папе… Нет, нет, нет! Папа! Я не забыл, что ты умер, не хочу радоваться без тебя. Не сметь радоваться, не сметь думать об Асе!.. Здорово, что ее зовут Асей. А как хорошо она сказала, что ее мама романтик. И дед интересный. Бабушку я еще не видел, а дед интересный, судя по кабинету; ковер увешан оружием, будто в восемнадцатом веке. И мемуары… И она веселая, без забот… Но что я! Ведь приказал себе не думать о ней. Ничтожный человек, нарушил приказ… А завтра пойду в школу».

Он приготовил с вечера учебники и тетради, повесил на спинку стула форму для завтрашнего дня и то шумно хлопотал, боясь что-то забыть, то задумывался так глубоко, став без движения у темного, почти ночного окна, что мама удивилась:

— Какой-то ты на себя непохожий сегодня.

Утром Антона разбудил ее стон. Она лежала в постели бледная, с разметавшимися по подушке волосами.

— Антошка, не пугайся, чуть прихворнула. Слабость, и все тело ноет. Вызови, пожалуй, врача. И не ходи в школу сегодня, — сказала она. — Был бы жив отец… вся нагрузка без него на тебе.

Антон кипятил маме чай и, не зная, как еще ей помочь до прихода врача, без толку суетился, снова звонил в районную поликлинику.

Врач все не шел, пришла почтальонша.

— Письмо. Заказное. Распишись тут.

— Художнику… — он чуть запнулся. — Виталию Андреевичу Новодееву.

— О боже, боже! Читай. Что с нами делает жизнь? Читай.

— «Многоуважаемый Виталий Андреевич! Наш замысел, в котором Вы приняли такое жаркое участие, нас все больше интересует. Делаем все по Вашим советам в смысле планировки, экспозиции и тому подобных тонких вещей, что до встречи с Вами было для нас все равно что для горожанина лес дремучий. Великая просьба: приезжайте в Отрадное, Виталий Андреевич, возможно скорее, до крайности нужна Ваша консультация и обещанная помощь. Хочется выполнить задуманное. Вышлите телеграмму, встретим Вас на самой новейшей „Волге“ или, для экзотики, запряжем Гордого в „музейный“ наш тарантас, прискачем на станцию. Помните Гордого? Он Вам понравился, превосходно Вы его нам запечатлели в подарок. Спасибо за все. Ждем с нетерпением. Ваш недавний, но преданный друг и почитатель, представитель и полномочный Отрадного…»

— Дай! — хрипло прервала мама, поднимаясь с подушки.

Антон протянул письмо.

— Конверт!

Он передал конверт. Трясущимися руками (какие худые, бледные руки!) мама порвала на мелкие клочья конверт и письмо.

— Вот вам! Вот вам! Вот… У вас «Волги», музейные тарантасы, а он… а мы… вернулся без копейки. Почитатели, доконали мы его-о-о!..

Она упала на подушку и отчаянно, как тогда, у гроба, мотала головой, скрипя зубами.

Антон рылся в шкафу, ища теплую кофту — мама зябла. Разбил стакан, наливая ей воду, что-то делал еще, все нескладно, все больше впадая в уныние, но тут пришли из поликлиники.

— Экий у вас беспорядок, — были первые слова старой докторши. — Картин на стены навешали, а пол не подметен.

Грузная, с тяжелым подбородком, она ворчливо упрекнула Антона, что живет без лифта на третьем этаже, а у нее пятнадцать вызовов в день, и половина без лифтов; район старый, дома, почитай, все постройки прошлого века, в новые не зовут, там свои поликлиники, топай по этажам целый день в ее-то годочки, а бросать работу не хочет. Не может жить без работы.

Наворчавшись, отдышавшись, она прослушала маму.