Менталисты и Тайная Канцелярия (СИ) - Кручко Алёна - Страница 40

Гелли печально улыбнулась. В детстве они с Варреном и Арби любили колониальные лавки так, как прочие дети любят кондитерские. Связки жгучего перца, мешки с рисом, пряностями и чаем, головы бурого сахара, яркие ковры и ткани, странные фигурки туземных божков… Разглядывать все это можно было часами. Арби как-то даже упросил отца купить кривой турский кинжал, а после выучился неплохо с ним обращаться, хотя и считается, что чужеземное оружие не пристало дворянину. Потом, когда пришло известие о гибели Арбальда, Гелли долго обходила стороной все, что хоть как-то могло напомнить о брате. Привыкла делать вид, что нет ни колоний, ни кораблей, ни Огненных островов на карте мира. Подумать только, тридцать лет прошло, а она впервые за все это время собралась в лавку колониальных товаров. И чувствует себя почти как в детстве — с той разницей, что теперь не ей обещают сказку о дальних странах, а она сама — вот этой милой девочке, взятой Варреном под свое покровительство.

Ах, Варрен, Варрен. Просил показать девочке все, что можно, рассказать о мире — так, будто она вовсе ничего не знает. Спрашивал, что дорогая сестрица думает о барышне, а сам дергался, будто от благоприятного ответа невесть что зависит. Будь Гелли поглупей, решила бы, что дорогой братец влюбился. Но Варрен из тех, о ком говорят «женат на своей работе», и такой интерес может означать лишь одно: девушка ему нужна для каких-то таинственных дел. Что ж, оно и к лучшему. Таинственные дела Варрена понравятся такой девушке больше, чем скучная и благопристойная семейная жизнь. Да и не похоже, чтобы барышня так уж рвалась замуж. Не так смотрит. Ни оценивающего взгляда, которым отличаются умные невесты, ни томно-зовущего, свойственного романтичным глупышкам.

Барышня улыбнулась, и Гелли вдруг поняла, кого напоминает ей этот взгляд и эта улыбка. Арби в шестнадцать лет. Такой же жадный интерес к миру и затаенная, неосознанная уверенность в том, что мир прекрасен, а все его опасности — острая, но необходимая приправа к блюду под названием «жизнь». Кольнуло сердце, Гелли оперлась ладонью о стену.

— Ой, что с вами? — барышня тут же заметила, поглядела испуганно. — Вам плохо? Может, ну ее, эту лавку, в другой раз?

— Просто вспомнила кое-что, — Гелли осторожно вздохнула. — Грустные детские воспоминания… Право же, не стоит о них тревожиться. Для тех, кто жив, жизнь должна продолжаться.

«Жизнь должна продолжаться», — повторяла себе Женя, пока коляска неторопливо катила по умытому вчерашним дождем городу. Цокали о каменную мостовую копыта, коляску трясло, даже мягкое сиденье не спасало. Это вам не асфальт и не такси… Привыкай, деточка, и радуйся, здесь такой экипаж — верх комфорта. Тебе, можно сказать, крупно повезло — жива, цела, и люди хорошие приютили. Знать бы еще, чего граф от нее захочет, не просто ж так столько заботы? Но почему-то Женя была уверена, что ничего плохого от графа фор Циррента можно не ждать.

Тетушка Гелли молчала, о чем-то задумавшись. Наверное, те самые «грустные воспоминания». Женя не расспрашивала. Глядела по сторонам, на красные черепичные крыши и кирпичные башенки, увенчанные медными флюгерами, на мелкие переплеты окон, кованые ограды и ворота, не по-осеннему зеленые газоны и яркие клумбы за оградами. Разглядывала встречные экипажи, прохожих, редких верховых. С удивлением понимала, что начала привыкать к этому чужому миру — по крайней мере, к его виду. Уже не шокируют и не вызывают ощущения исторического фильма всадники в ярких мундирах, нарядные дамы в открытых колясках, немаркие темные и серые одежды пешеходов.

Вскоре район богатых особняков сменился тесными улочками, где дома жались друг к другу, слепляясь стенами, а две коляски с трудом могли бы разминуться. Тротуары здесь были людными, над головой скрипели, раскачиваясь, кованые и резные вывески. Все они были старыми, потемневшими от времени, и, как правило, над входом в лавочку, булочную или мастерскую были вывески другие — новые, яркие, крупными буквами, которые Женя уже успевала читать, проезжая мимо. В который раз она задумалась, какому времени в родной истории соответствует этот мир. Собственное, сказанное в минуту беспросветного отчаяния, «дремучее средневековье» явно было скоропалительным и несправедливым. Печатные книги, газеты, вполне, кажется, пристойный уровень быта. Лавки колониальных товаров — то есть не просто колонии, а налаженные торговые связи. До технической революции здесь явно еще не дошли, но кто его знает, насколько влияет на прогресс магия? «Данных мало», — усмехнулась про себя Женя.

Коляска свернула, долго ехала вдоль ограды парка. За черными прутьями кованой решетки ярко желтели клены. Жене почудились крохотные радуги над кронами, она невольно поежилась, спросила:

— А здесь что?

— Чародейный сад, — негромко ответила тетушка Гелли. — Он открыт для публики только в определенные дни. Но для простых людей здесь нет ничего особенно интересного.

— А для кого есть? — осторожно спросила Женя.

— Для магов, — как само собой разумеющееся, ответила тетушка Гелли. Даже плечами слегка пожала: что, мол, спрашивать такие глупости? А коляска свернула снова и выехала на широкую набережную.

Женя замерла, забыв о не заданном вопросе. В широкой реке отражалось синее небо, вода казалась чистой и яркой. От спуска к воде замощенную часть набережной огораживала невысокая каменная балюстрада, над ней возвышались на тонких столбах-ножках стеклянные шары фонарей. Вдалеке виднелся ажурный мост, на входе и выходе украшенный невысокими башенками. А дальше, за мостом, на том берегу, высился дворец. Белоснежный под ярким солнцем, сверкающий, словно сахарный домик, с крохотными мерцающими радугами на крышах высоких узких башен.

— Ой, — выдохнула Женя. — Красота какая… А там что?

— Королевский дворец, — слегка улыбнулась тетушка Гелли. Коляска свернула в переулок, Женя торопливо оглянулась: хотелось посмотреть еще.

— Я думала, такие дворцы только в сказках…

Дома закрыли обзор, но верхушки острых башен и радуги над ними были еще видны, и Женя смотрела, обмирая от непонятного ей щемящего чувства — будто и в самом деле увидела что-то волшебное. А потом коляску тряхнуло, колесо въехало в лужу, окатив грязной водой спешившего мимо детину, тот ругнулся трехэтажно, и Женя невольно фыркнула, очутившись вдруг вместо сказки снова в обычном мире — пусть чужом, но с такими же, в общем, людьми.

Но все-таки мелькнула мысль, что было бы здорово посмотреть на этот дворец поближе.

Глава 23, в которой лавка колониальных товаров становится местом неожиданных встреч, находок и открытий

Граф фор Циррент ждал от поездки в лавку Палленов одно, а получил совсем другое. Возможность посмотреть поближе на барышню Женю не в привычной уже домашней обстановке, а в момент, когда она увлеченно знакомится с новым миром.

Фор Циррент стоял, прислонясь к косяку полуоткрытой двери, прислушивался к разговору Грента с Палленом-старшим и, скучая, разглядывал лавку. Вернее, угол между прилавком и подсобкой, в котором стояли мешки, а над ними висели связки скрученного, словно бараньи рога, жгучего красного перца. Грент раскалывал Паллена-отца небрежно и ласково, уверяя в том, что его сын наверняка ввязался в дурное дело по глупости и само его бегство говорит скорее в его пользу, чем против: осознал, ужаснулся, поддался панике, молодого человека можно понять, ведь он неискушен, неопытен и, очевидно, легко поддается чужому влиянию. Завел не те знакомства, и вот результат. А ведь все еще можно исправить, и будущность юноши не пострадает, и работа на корону зачтется…

В этот миг в лавку и вошли две очень даже знакомых графу посетительницы.

Гелли выглядела напряженной и растерянной, и граф невольно задал себе вопрос, сколько же лет его кузина обходила эту лавку десятой дорогой. Помнится, именно здесь, у Паллена, Арби разговорился с графом фор Кирессеном, капитаном «Победителя». А через месяц отплыл с ним на Огненные острова — и не вернулся. Эта боль слишком давняя, пора уже что-то с ней сделать.