Золотое побережье - Робинсон Ким Стэнли - Страница 22

Прозрачная пластиковая трубка от ноздрей к стоящему под кроватью баллону. Кислород.

Лысая, веснушками усыпанная репа. Десять тысяч морщин. Голова черепахи.

Она медленно поворачивается, на Джима устремляются тусклые карие глаза, глаза быстро моргают, постепенно фокусируются; глядящий сквозь эти подслеповатые окошки разум неохотно возвращается в комнату – из неизвестно уж каких там своих далей. Том сглатывает слюну, как и всегда, он чувствует себя неловко.

– Привет, дядя Том.

Дядя Том смеется – словно кто-то комкает кусок бумаги.

– Не называй меня дядя Том, а то мне кажется, что сейчас придет Симон Легре. И отхлещет меня кнутом. – Снова смех; похоже, дядя Том окончательно проснулся. Он слегка приподнялся, секунду назад тусклые, глаза его приобрели знакомый Джиму острый, сардонический блеск. – Или сделаем так. Ты называй меня дядя Том, а я буду звать тебя негр Джим. Получится разговор двух рабов.

Джим заставляет себя улыбнуться.

– А что, хорошо.

– Хорошо, думаешь? Так что же тебя сюда занесло? Люси на этой неделе не придет?

– Понимаешь…

– Ничего, ничего. Будь моя воля, я бы и сам ни в жизнь сюда не пришел. – И опять комкается бумага. – Лучше расскажи, чем ты там занимаешься. Как твое преподавание?

– Прекрасно. Дело в том, что… понимаешь, это трудно, учить людей писать. Они и читают-то не слишком много, так что почти не имеют представления, как нужно писать.

– Ничего нового, так было всегда.

– Готов поспорить, сейчас все еще хуже.

– Спорь с кем-нибудь другим, я не стану.

Дядя Том смотрит на Джима, смотрит пристально, изучающе. Неожиданно Джим вспоминает свою археологическую экспедицию.

– Слушай, я ведь откопал кусок эль-моденской начальной школы. Черт, жаль, не захватил с собой, а то бы показал.

Он рассказывает дяде Тому о ночных приключениях, дядя Том отзывается все тем же болезненным смехом.

– Наверное, это просто деревяшка, оставшаяся после строительства пышечной. Но мысль отличная. Эль-моденская начальная школа. Могучая мысль, иначе не скажешь. Даже тогда, когда в ней учился я, она была очень старой. Ее закрыли вскоре после окончания строительства Ла Веты. Два длинных деревянных здания, двухэтажные, с подвалами. В одном еще, помню, был большой колокол. Колокол потом получила средняя школа, и директора тоже, того самого, который был раньше директором начальной. У него еще случился нервный припадок в день начала занятий, на построении. Взбесился прямо у нас на глазах. А между зданиями был большой двор. Здания деревянные, случись пожар, так и не выберешься, поэтому нам чуть не каждый день устраивали учебную пожарную тревогу. В этом самом дворе мы играли в бейсбол. Раз я вышел на первую, потом подал и вышел на вторую, ребята перекинули, и я взял, вышел на третью, снова перекинули, и я в доме. Я в безопасности, ребята построили на мне всю эту игру, а тут мистер Бичем меня позвал. Вроде по делу, а в действительности ему просто не нравилось, что у меня так шустро получается. Ублюдок он был. А еще мы соскакивали с качелей наверху, на самом большом размахе, и летели. Сейчас не верится даже, что мы не ломали руки-ноги каждый день, но ведь и вправду не ломали.

Дядя Том вздыхает и смотрит в окно, словно через него открывается вид на предыдущее столетие. Он описывает свое прошлое с какой-то лихорадочной горечью, словно в обиде, что оно ушло так далеко и невозвратно. Слушать его интересно, но в то же время и как-то тоскливо.

– Были две девочки, они всегда держались вместе, и все над ними издевались. Дразнили их. Лупоглазая и Гургона – это, наверное, значило Горгона. Удивительно, правда, что хоть один из наших мальчишек знал такое умное слово. Они, понимаешь, были умственно отсталые, и на вид тоже страшненькие. Лупоглазая – вся какая-то сморщенная, усохшая, а Гургона – большая и уродливая. Дебилки. Мальчишки ловили их на перемене, тыкали в них пальцами и смеялись. – Дядя Том печально покачал головой и снова взглянул в окно. – А у меня была своя забава, я вроде как играл в прятки с учительницей, которая следила за порядком на переменах. Какая уж там игра, скорее – психологическая война. Пробирался подвалами с одной стороны двора на другую, выскакивал и пугал ее. Она видит меня сперва здесь, а потом вдруг там, чуть с ума не сходила. Один раз я бежал вот так по подвалу и вдруг вижу Лупоглазую и Гургону, они там, значит, прячутся. Прижались друг к другу…

Глаза дяди Тома заморгали, как у той нянечки в коридоре.

– Дети жестокие, – умудрено заявил Джим.

– И ничуть не меняются с возрастом! Ничуть не меняются. – В голосе дяди Тома слышится медная горечь. – Здешние санитарки делят нас на «О» и «Q». «О» – это те, у которых все время раскрыт рот, a «Q» – у которых еще и язык изо рта свешивается. Смешно, правда? – Он снова покачал головой. – Люди жестоки.

Джим слегка скрипнул зубами.

– Может, потому ты и стал судебным адвокатом?

Увидеть двух умственно отсталых детей, испуганно забившихся в подвал, – неужели такое может определить всю дальнейшую жизнь?

– Может, и так. – Свет в маленькой комнатке становится медно-красным, воздух приобретает медный вкус. – Может, и так.

– А на что это было похоже – работать судебным адвокатом?

– На что похоже? Это работа, от которой разрывается сердце. Бедняк совершает преступление, его арестовывают. Большая часть преступлений совершается очень бедными людьми, они ведь находятся в отчаянном положении. Это очень понятно, трудно бы ожидать чего-нибудь другого. Он имеет право на защиту, но адвокат ему не по карману. Тогда судья назначает защитником одного из нас. Огромная нагрузка, бесконечное количество дел – самых разнообразных, хотя, конечно, многое повторяется из раза в раз. Хорошая, конечно, тренировка, но… Не знаю. Во всяком случае, должен же кто-то этим заниматься. Наше общество несправедливо, и такая работа – сопротивление, активная борьба с несправедливостью.

Джим молча кивает, он поражен, насколько созвучны эти слова его собственным недавним мыслям. Так, значит, старик пытался бороться!

– Но потом, через какое-то время, все это теряет значение. Большинство клиентов тебя ненавидит – ведь ты часть той самой системы, которая взяла их за горло. И судят их чаще всего действительно за дело. А нагрузка… – Снова хриплый смех, на этот раз кажется, что в легких дяди Тома действительно что-то рвется. – В конце концов тебя охватывает безразличие. Все, что сделал ты, сделал бы и кто-нибудь другой. Сделал бы, обязательно, и ничем не хуже тебя. Нужно было мне пойти в юристы по налогообложению, в консультанты по инвестициям. Тогда у меня были бы сейчас деньги, вилла в каком-нибудь приличном месте. Личная сестра для ухода, секретарь…

Джим зябко поежился. Да, дядя Том прекрасно понимает, где и в каких условиях он живет. А кому же еще и понимать? Только отчаяние заставляет всех этих обитателей психического отделения, всех этих «О» и «Q»…

– Но ведь ты сумел сделать что-то хорошее, конечно же, сумел! – И уже с сомнением: – Ты спасал людей от тюрьмы, и они были тебе за это благодарны…

– Может, и так. – И опять этот треск. – Вот помню… Мне дали этого русского иммигранта, который двух слов не мог связать по-английски. Приехал в Штаты что-то за месяц до того или за два. Истосковался, видно, в одиночестве и забрел в один из порнотеатриков Санта-Аны. А в то время полиция как раз пыталась прикрыть подобные заведения. Они сделали облаву и похватали всех, кто не сумел смыться, в том числе и моего русского. Предъявили ему обвинение в публичном нарушении приличий – будто бы этот несчастный сукин сын там мастурбировал. Не больше и не меньше. Когда я увидел его впервые, парень был перепуган до смерти, ведь он привык к советской системе, а там если уж тебя арестовали, то не выкрутишься. Суд подтвердит самое дикое обвинение. Кроме того, он не очень-то и понимал, в чем именно состоит обвинение, а оттого дрожал еще пуще. Так что я вынес дело на судебное заседание и разнес помощника окружного прокурора вместе с его обвинением в капусту. Да это обвинение и с самого начала было дерьмом собачьим – ну каким, спрашивается, образом можно доказать такую штуку? Судья прекратил дело за отсутствием факта, и ты бы посмотрел на лицо этого русского, когда его освобождали из-под стражи… – сухой треск. – Да, в этом болоте стоило, пожалуй, побарахтаться – несколько дней. Но и только.